Михаил Жирмунский
ЕСЛИ недавний официоз юбилея Большого театра обернулся для него полным унижением, то в Большом зале консерватории демократический дух этих стен победил VIP-ориентацию устроителей праздника. Вся начинка фойе воспроизводила стилистику ресторанного увеселения для нуворишей. Предлагались дегустация вод из жестяных банок, шампанское, дуэт флейты и арфы, ряженые артисты. Несмотря на здорово завышенные цены билетов, публика амфитеатра была привычной для зала - все ступени лестниц плотно заполнили студенты и завсегдатаи-консерваторцы. У них официальная часть встретила адекватную реакцию.
Иронической овацией вперемежку со свистом был встречен неизбежный в таких случаях Святослав Бэлза. Его музыкальный комментарий в течение всего вечера стал, как всегда, образцом вырождения музыкально-комментаторского жанра в монотонную мертвечину плоских "подъездов" к теме, хрестоматийных фактов и цитат.
Подлинным смех-мейкером юбилея стал министр культуры Михаил Швыдкой. Из-за долгой репетиции Валерия Гергиева начало концерта и так дотянули до 9 часов, и демократичная публика сверху не скрывала своего нежелания отвлекаться на гонителя Светланова и Васильева. Сначала Швыдкому долго аплодировали, призывая не говорить, на жесты и робкие реплики отвечая хохотом. "Спасибо┘ - мямлил министр. - Большое┘".
Музыка же в этот вечер начиналась раньше, на улице у памятника Чайковскому, где военный духовой оркестр разносил праздничные мелодии на всю округу. А в зале органистка Людмила Голуб открыла концерт с "Фантазии" Августа Фрейера на тему русского гимна - естественно, царского. При звуках "Боже, царя храни" зааплодировал уже партер. Под орган происходило "лазерное шоу", и в пространстве Большого зала неслись имена корифеев русского искусства; из здравствующих лазерной чеканки удостоились Светланов, Рождественский и Ростропович. Помимо того великих постоянно вспоминали в видеороликах, составленных неполно, максимально кратких, но грамотно обращавших публику в прошлое: в них не только мелькали любимые лица Шаляпина, Рахманинова, Стравинского, Рихтера, Менухина, Ойстраха, Лемешева, Козловского, Бернстайна, Мравинского┘ - "прозвучали" все имена, крупно написанные для тех из собравшихся, кому еще предстоит с ними познакомиться.
Гимном торжества стало новое сочинение Оскара Фельцмана в приятной песенной стилистике. Его пели хор Академии хорового искусства и солисты Елена Манистина и Павел Черных (этот баритон за неделю успел поучаствовать и в юбилее Большого театра, и консерваторского училища). Слова Бориса Дубровина в развитии юбилейной темы отталкивались от эпитета: "Большой зал - большая музыка - большие судьбы - большие сердца". Затем шла череда обычных филармонических номеров: "Тарантеллу" Рахманинова для двух фортепиано с блистательным напором играли Николай Луганский и Вадим Руденко; милая, но концертно не эффектная Монтсеррат Марти пела вальс Пуленка "Дороги любви" и вальс Мюзетты из "Богемы" Пуччини, а на ее фоне вокально значительно более одаренная Хибла Герзмава с Александром Князевым в ипостаси органиста - "Аве Марию" Шуберта. Встреченный овацией 87-летний Тихон Хренников твердо и точно аккомпанировал свою знаменитую "Песню пьяных" в исполнении 70-летнего Леонида Болдина; ученик Хренникова Александр Чайковский занял место за роялем, когда Назар Кожухарь перевоплотился в героя его пьесы "Сумасшедший скрипач". Интонацию демократичного капустника продолжил высококлассный джаз квартета Игоря Бутмана - уже закрепившаяся в Большом зале новация; в дуэте с саксофоном под шелест ударника "Summertime" Гершвина пропела Маквала Касрашвили. Наконец, появился родной залу Юрий Башмет. С раскрученным до уровня мировой звезды скрипачом Шломо Минцем он исполнял медленную часть "Кончертанты" и затем соль-мажорный дуэт Моцарта без сопровождения, который, если б не Минц, мог выйти еще более блистательным и игривым. Под конец затянувшейся первой части "Солисты Москвы" играли "Элегию" и "Финал" из "Серенады" Чайковского, Башмет дирижировал. Растянувшееся заключение себя оправдало: русско-сентиментальный Чайковский своей пронзительной музыкой переключал разгулявшийся праздник в нужную благородно-возвышенную тональность.
После антракта происходило нечто необыкновенное, что можно счесть звездным часом свободного духа зала, его стойкости ко всякой рутине. Засвидетельствовать наиболее заманчивое явление Валерия Гергиева с хором и оркестром Мариинского театра и кантатой Прокофьева "К 20-летию Октября" не осталось и половины публики. И сам маэстро напоминал инопланетянина, заполнив до отказа сцену своими прославленными коллективами и начав самозабвенно дирижировать перед полупустым залом в районе полуночи. Забытый в Москве класс хора и оркестра, гергиевский порыв служения русско-советскому гению и артистическая отдача встретили только подлинных ценителей. Двери зала были открыты, люди, послушав хоть что-то, уходили непрерывно (признак отсутствия своего транспорта у подавляющего большинства слушателей этого концерта!), между оставшимися складывалось едва ли не домашнее взаимопонимание. А на сцене царил необычайно воодушевляющий монументальный размах. Эта давно не исполняемая и нашумевшая благодаря пропаганде Гергиева оратория Прокофьева оказалась вовсе не уступкой советскому сглаженному языку. Наоборот - произведением прокофьевской остроты, мощи и его характерных конструктивистских контрастов, авангардной палитры оркестра с добавленными в нее баянами и солдатским топотом ударников. В основу положены тексты Маркса, Ленина и Сталина. Это - грандиозно трагический в своей буквальности образ Октябрьской революции, абсолютно адекватный нашему теперешнему постсоветскому пониманию этого события.
Историю революции Прокофьев начал с марксова тезиса о том, что философы лишь объясняли мир, а надо его изменить. За картиной народного подъема в интонациях, близких Мусоргскому, следовал Октябрь 1917-го: "Кризис назрел, промедление смерти подобно" и следом - сама революция. Далее изображались послереволюционные трудности - разруха, голод, война, смерть Ленина и клятва Сталина сохранить единство партии. Лирический оркестровый эпизод-размышление перешел в бодрые ритмы восстановления. Все завершилось принятием конституции победившего социализма. Музыка, ее исполнение и полуночный контекст избавившегося от светских условностей зала оказывали почти гипнотическое действие. Трагедия революции по Прокофьеву воспринималась предельно обостренно как странное, но по сути истинное явление века.
Концерт приходилось покидать без желания уже по объективным обстоятельствам. Гергиев как раз перешел к "Богатырским воротам" Мусоргского-Равеля. Так что, когда из распахнутых настежь дверей зала вслед, провожая, неслась столь торжественная музыка в исполнении прекрасного оркестра под управлением одного из лучших дирижеров мира, можно было вполне ощутить всю прелесть прошедшего вечера.
