Вафля, Леший и другие

ИЗВЕСТНО, что спектакль, вырванный из обжитой среды родной сцены, неизбежно что-то теряет. И редко когда приобретает. В антрактах "Лешего" (ТЮЗ им. А.А. Брянцева, Санкт-Петербург) земляки, прибывшие с берегов Невы в Первопрестольную, сетовали, что это совсем другой спектакль, другое пространство. Возможно. Но нам, москвичам, не оставалось ничего другого, как смотреть то, что происходило здесь и сейчас на сцене "Под крышей" театра им. Моссовета.

Этот спектакль - режиссерский дебют Ивана Латышева (сорежиссер - известный Григорий Козлов), исполняющего в нем роль врача Хрущова, прозванного "Лешим". Сложно, по-видимому, одинаково выкладываться в таких разных ипостасях. Где-то неминуемо проиграешь. Латышев, к сожалению, проигрывает в актерской. Эта профессиональная раздвоенность каким-то непонятным образом накладывается и на спектакль. Минутами действие захватывает зрителя полностью, заставляя ощущать себя частичкой происходящих событий, совсем не театральных, а вполне реальных. Минутами - выталкивает какой-либо неточностью, несуразностью.

Спектаклю предпослано второе название - "сцены из дачной жизни" (Чехов назвал "Лешего" комедией в 4 действиях), хотя события происходят в имении, идет разговор о его продаже и покупке дачи в Финляндии. Даже "Дядя Ваня", вобравший в себя многое из "Лешего", - "сцены из деревенской жизни". Эти люди (в пьесе) отнюдь не дачники, может быть, многие их проблемы именно оттого, что они здесь навсегда. В спектакле же нет этой основательности, прочности, которая держит человека, порой трагически не позволяя ему "взлететь". Постановка легка, в этом ее достоинство и недостаток.

Эксцентричные и нервные выходы врача всегда с озабоченным лицом не объясняют, почему пьеса названа его именем, в чем его талант, о котором говорит заинтересованная им Елена Андреевна. Она, в свою очередь, в спектакле не столь молода и красива, как следует из пьесы. Марина Солопченко в какие-то минуты, сверкнув улыбкой, необыкновенно обаятельна. Но это замечаешь не сразу, а ведь все мужчины покорены ее героиней. Постепенно зритель "включается" в заданную условность и принимает правила игры, предложенные театром. На это "приятие" уходит почти все первое действие. Серебряков, отставной профессор и муж Елены (Борис Ивушин), внешне не стар, потому их союз, так волнующий всех по сюжету, не всегда беспокоит в реальности спектакля. Хотя актер точен в деталях, очерчивая образ занудливого эгоиста без снисхождения и сентиментальности. Его капризность, стремление быть в центре внимания, привычка к всеобщему поклонению прочитываются однозначно.

Пространство спектакля, придуманное Эмилем Капелюшем, многозначно. По центру в глубь сцены бежит вверх изломанная дощатая тропинка. Она - и подиум для первого появления Елены Андреевны, и диван с подушками для Федора, и мостки у мельницы Вафли. Но, деля сцену пополам, сценограф и тропинка заставляют артистов постоянно подпрыгивать, перешагивая ее. Слева - поставленный на попа остов рояля с обнаженными струнами, они уже не способны издать чистый звук. У его основания накрыт праздничный завтрак, и будет в нем беззвучная, но ясно слышимая обреченность. Свисают ошкуренные стволы молодых елей. Это - и дом-лабиринт из 26 комнат, и многочисленные дверные проемы, и лес, за который так бьется Леший. Сухие стволы, стукаясь друг о друга, навевают грустные мысли о бесплодности любых усилий (во что превратился взращиваемый Лешим лес), о бессмысленности самой жизни. С этим не хочется мириться, и невольно раздражаешься от обилия мертвых деревьев, заполонивших и так небольшое пространство сцены. Возможно, сценограф и добивался этого раздражения...

Одна из главных проблем спектакля, по большому счету, - три продолжительных антракта, в которые, как вода сквозь пальцы, рассеиваются собранные впечатления. Только-только Егор Войницкий (Жорж, будущий дядя Ваня) признался в любви Елене Андреевне. Александр Борисов произносит слова тихо, сдержанно и необыкновенно трепетно. Это вроде бы никак не вяжется с его мужественным обликом. Потому так этот контраст и волнует. Тут бы и продолжить. Ан нет - затемнение. Прекрасна и неожиданна пляска Елены Андреевны и Сони (Ольга Карленко). Профессор не разрешил жене поиграть на фортепиано в грозовую ночь. Но чувства, переполняющие обеих, требуют выхода. И они пускаются в пляс. Их пляска (хореография Сергея Грицая) странно приглушена, они танцуют как-то "шепотом". Но с азартом, увлеченностью и отчаянием. И... занавес. Да, так у Чехова, но вот тут-то и можно было отойти от первоисточника. Добираясь до очень высокой эмоциональной ноты, режиссеры съезжают вниз, начиная следующее действие почти заново. Хорошо, что зритель все-таки сохраняет впечатления, накапливая к финалу сложную гамму чувств. Но спектакль скорее выиграл бы, идя с одним антрактом. Жестче и ярче были бы столкновения разных состояний. Стоило бы учесть изменившиеся более чем за век зрительское восприятие и ритм жизни.

Ведь и актеры существуют в чеховских образах очень современно, уходя от "замороженного" исторического соответствия. Иногда, к сожалению, это выражается невнятностью дикции, особенно когда реплика произносится артистом спиной к залу, иногда, к счастью, - внутренней раскованностью. Ленечка Алексея Титкова совсем не ограниченный и твердолобый богач. Он любит, страдает от неразделенности чувств, тоскует. Актер читает некрасовский"Зеленый шум" как признание в любви, не услышать которое может только влюбленная в другого. Его сестра (Василина Стрельникова) трогательна в хозяйственной озабоченности. Отец и сын Орловские (Игорь Шибанов и Александр Строев) - два отношения к жизни: мудрое и ясное - мечущееся и разрушающее. Безусловная удача спектакля, самое точное попадание при распределении ролей - Виталий Салтыков в роли Вафли. Его неряшливый костюм (художник - Стефания Граурогкайте), чуть вытаращенные за стеклами очков глаза, согнутое колено отставленной ноги, скороговорка - все безукоризненно работает на образ. Появления Вафли заинтригованно ждешь и ни разу не разочаровываешься.

Чехов, отдавший много сил и времени "Лешему" (пьеса создавалась в 1888-1889 годах), в конечном итоге ее возненавидел: "Сама ли она виновата, или те обстоятельства, при которых она писалась и шла на сцене, не знаю, но только для меня было бы истинным ударом, если бы какие-нибудь силы извлекли ее из-под спуда и заставили жить". Через год был написан "Дядя Ваня", известный гораздо шире. Театр рискнул извлечь пьесу, сократил ее и чуть-чуть исправил, что-то удачно, что-то спорно. Исчезла мамаша Жоржа, ее реплики распределены между другими персонажами, нет слуг. Елена Андреевна не уезжает с Вафлей, а ее в обморочном состоянии увозит Федор. Кстати, и пощечиной она последнего не награждает, а крепко целует, брезгливо потом отталкивая. Леший больше не рисует свои знаменитые карты лесов, он занят перекладыванием сухих жердей, которые когда-то были живыми елочками и березками (а это уж слишком прямолинейный намек на бесполезность его усилий).

Артистов объединила радость первооткрывателей, ведь "Леший" не имеет достаточно богатой театральной традиции. Когда людей объединяет радость и, более того, они сохраняют ее на протяжении репетиций и доносят до зрителя - прекрасно. Это и привлекает. И заставляет тех зрителей, которые дождались конца четырехчасового действия, дружно аплодировать дружному коллективу. Но вопросы, возникшие за это долгое время, остаются неразрешенными. Может быть, надо посмотреть спектакль не один раз, увы...