Майя Крылова
МОЖНО подвести некоторые итоги - независимо от того, кому достанутся награды в современном танце "Золотой маски". Итог, в общем, один - благие намерения, как обычно, расходятся с действительностью. Так называемое современное мышление в танцевальном театре часто может означать, что сторонники этого мышления слабо умеют режиссировать и монтировать свои мысли. И концепции, питаемые буйным и не очень воображением авторов, увы, нередко прикрывают скудость пластического мышления и неумение хорошо двигаться. Нередко, но, к счастью, не всегда.
Вернемся к нашим баранам. Первым в вечере на сцене театра "Эрмитаж" был спектакль екатеринбургской труппы "Киплинги" - "Высокорослые томаты". В программке он обозначен как "балет-лекция", рассказывающая про обитателей одной шестой части суши по их характерной примете - добровольно-принудительном выращивании урожая на шести сотках. Пока зрители высаживались, извините, рассаживались на свои места, из радиоточки звучали реплики про куст слабораскидистый, новозеландский шпинат и картофельную нематоду. Слова произносили с придыханием и интимными интонациями, словно это была не садоводческая памятка, а секс по телефону. В характерной для "Киплингов" студенческо-капустнической манере всенародное увлечение (или массовый психоз - с точки зрения неувлеченных) предстало как метафора не только советского и постсоветского быта, но и всеобщего бытия. Ведь овощи с ягодами - они как люди: могут болеть и выздоравливать, хиреть от забвения, нуждаться во внимании и уходе. (Если бы этой остроумной игре, сотворенной совместными усилиями танцовщиков, добавить выстроенности и убавить композиционную рыхлость...)
...Были мгновенно узнаваемые приметы: кошмарные шерстяные рейтузы, вытянутые на коленках, - бальное платье садового фанатика. Коробочки из-под молока - для рассады, стеклянные банки для огурцов и варенья, шланги, душащие, как змеи, и ведра, подходящие для головного убора. Вечно согбенные под углом 45 градусов фигуры, выделывающие ритуальные движения "вскопать-полить-посадить-прополоть". Шлягеры 70-х: "И с полей уносится печаль...". Но насмешники "Киплинги" еще и показали, как ЭТО выглядит со стороны тех, кого травят ядом ради урожая высокорослых томатов. В числе персонажей - разного рода "крыжовниковые огневки" и "лохи многоцветковые". Гигантский лох белого цвета, похожий на ангела, бродил среди садоводов, умирал, сраженный из распылителя, воскресал на том насекомом свете вместе с сородичами и уходил в неведомое, повторяя заклинание "Имакибук ыназеран ыткурф ищово" (прочитанная наоборот фраза "овощи фрукты нарезать кубиками"). В финале исполнялся оптимистический танец ползущего червя. Лох бессмертен!
В спектакле Кинетического театра Саши Пепеляева "Не там" шлягеры не звучали. Звучал Бах, отрывки из его "Искусства фуги" в минималистской обработке. Такой Иоганн-Себастьян оказался очень созвучен Хармсу, произносимому со сцены по-русски и по-английски. Повторяемость текста - Кузнецову на голову упал кирпич - и "повторение в развитии" музыкальных пассажей ловко использовал постановщик. Он дробит действие на куски, которые как бы похожи друг на друга, но отличаются длительностью и одновременно следуют логике "театрального отражения". Выморочного "как бы" представления, которое играют между двух зрительных залов - реального и нарисованного на заднике. В рисованном зале зрители сидят затылками вперед, и аплодисменты в финале возникают не только у реальных людей, но и из прилаженных к заднику механических хлопушек. В этом зазеркалье на авансцене располагается закулисье невесть какой, абсурдно-классицистской танцпьесы, что разыгрывают невесть перед какими зрителями артисты непонятно какой труппы. В артистов играют актеры Кинетического театра, изображающие страсти то по Отелло, то по Хармсу, то просто перекидывающие друг друга через спину (любимый прием танца Пепеляева) - а на деле тоже повторяющие один танц-отрывок в разной длительности. Истинный режиссер этого, второго спектакля, на самом деле посвященного "потере ориентации и напряженному стремлению ее восстановить", - старуха-уборщица, ползающая по сцене, мешающая игре и бормочущая себе под нос. Именно она (в этой роли сам Пепеляев) в финале взваливает на свои плечи гонявших ее раньше, но вдруг замирающих в неподвижности танцовщиков, чтобы унести их за кулисы. Пожалуй, это первый спектакль Пепеляева, в котором он не только противопоставляет "вялому первенству классического балета" свой скупой танец и декларации типа "это неявный протест против телесной очевидности танца", но и интересуется театром как сложной суммой приемов.
Под конец показали "Сон о проросшем рисе" - творение труппы "Дорога из города" (Казань). Его главное достоинство было в короткости (какового качества не хватало ни "Киплингам", ни Кинетическому театру). За пятнадцать минут на сцене, и на двух экранах по бокам промелькнули все атрибуты, подразумеваемые названием: кимоно, веера, намеки на бой "кэндо" с бамбуковыми палками, дальневосточная метафизика, выраженная в медленных перемещениях четырех исполнителей. Движения, "отанцовывая название", напоминали что-то растительное. Посередине играла одинокая виолончель. Было задумчиво. Хотелось рюмочку сакэ и утку по-пекински.
