Татьяна Рыбакина - Константин Аркадьевич, почему вы взялись за "Шантеклера", пьесу, почти не имеющую сценической истории да к тому же отмеченную печатью "неуспеха"?
- Неуспешной она была потому, что тогда, когда она была написана, театр ни эстетически, ни технически не был готов к такому роду театрального зрелища. Все ставилось очень буквально, очень натуралистично, действие было громоздким, многословным, утомительным. Если не найти элегантного хода, ироничного по отношению к материалу, если не подсмеиваться или хотя бы ухмыляться, можно добиться отталкивающего впечатления.
Невозможно всерьез играть кур, уток, индюков - это ведь человеческие характеры. Но и играть только людей тоже нельзя - уйдет что-то. Значит, здесь надо найти какую-то меру. Потому что история-то серьезная - о необходимости энергии заблуждения. О возвышающем обмане. О необходимости веры, которая окрыляет.
- Именно поэтому вы ее сейчас и взяли?
- Просто я тяготею к такому театру. Какому? Трудно называть словами, это не мое дело, это обязанности искусствоведов, в случае, если я когда-нибудь заслужу серьезное исследование.
Я - воспитанник психологического театра, но я не люблю бытовой театр. Я люблю быт, когда он становится поэзией. Люблю хорошие поэтические пьесы, люблю Шекспира и Ростана.
Папа мой говорил, что есть две роли, на которые он мог бы остаться в драматическом театре: Хлестаков и Шантеклер. Он подчеркивал, что все называют лучшей пьесой Ростана "Сирано", - "нет, - возражал он, - лучшая - "Шантеклер", которую никто не знает".
- Так вы реализуете мечту Аркадия Райкина?
- Тут примешивается мистика. Все это я узнал, уже начав ставить спектакль. Один папин старинный знакомый, услышав о постановке, вдруг меня спросил: "А ты ставишь это, потому что тебе папа завещал?" - "Нет, каким образом?" - "Как, ты не знаешь, что это была одна из его любимых пьес?" - "Никогда в жизни не слышал".
- Пьеса, как водится у Ростана, велика. Были ли вмешательства в текст?
- На самом деле ее огромность сильно преувеличена количеством страниц. Это же стихи: идут в столбик. Они в два с половиной раза быстрей, чем прозаический текст. Значит, удивление и страх сразу же можно уменьшить в два с половиной раза.
Но я бы не сказал, что это лучший перевод Щепкиной-Куперник. Мне кажется он скоропалительным. Мы, пользуясь подстрочником, довольно много и сократили, и уточнили.
- Кто - мы?
- Мы - это я, это театр, это Наталья Борисовна Гладкова, мой завлит, так будет правильно сказать.
- Вы определили жанр будущего спектакля как "драматическое шоу".
- Мы ставим драматический спектакль с большим удельным весом музыкальных номеров, где есть место и вокалу, и хореографии. Из этой пьесы мог бы получиться замечательный мюзикл, но мы делаем не мюзикл, а большой драматический спектакль, трудоемкий по деланию.
- Станет ли спектакль открытием новых имен?
- Думаю, да. Есть Илья Хмыз, композитор, который первый раз пишет музыку такого объема для театра. Это человек другого поколения, чем я, ему 25, но мне безумно интересно с ним работать. Илья - огромная находка для нас.
В главной женской роли - Фазаньей курочки - Марина Кангелари. Она пришла в театр именно на эту роль. Молодая актриса, мне кажется, очень одаренная, перспективная.
Хореограф - Александр Пепеляев, который, по-моему, работу такого уровня делает тоже впервые. В его хореографии, отвязной, не отягощенной никакими каноническими рамками, очень много юмора.
В главной роли - Денис Суханов. Он не дебютант, в театре работает несколько лет, но в этой роли, о которой артист может мечтать всю жизнь, уверен, заявит о себе по-новому.
- Спектакль густонаселен.
- Занята почти вся труппа: около 40 человек. Но и они играют не по одной роли. Поэтому и костюмов более 180. Художник по костюмам - Алла Коженкова. И она придумала костюмы невероятной красоты. Они птичьи, но совершенно не бытовые, очень театральные, условные, стилизованные. Надо знать, что с ними делать, потому что хороший костюм - обоюдоострое лезвие: можно погубить спектакль. Только головных уборов почти 140 да 6 тысяч предметов бижутерии.
- Вы, как и в "Кьоджинских перепалках" Гольдони, дали работу всем цехам театра?
- И не только нашего театра. Декорации нам делают в Петербурге, в мастерских Мариинского театра. Художник-постановщик Борис Валуев предложил сложнейшую декорацию, огромную. Такой сложности декораций у нас никогда не было. Ведь сцена у нас большая, ее разлет - 34 метра. И Борис предложил 2 круга, одновременно вращающихся, но не как обычно, один в другом, а на равном расстоянии от центра. Это очень дорогостоящий проект.
- Насколько я знаю, в спектакле есть роль и для вас. Но обычно вы не играете в своих постановках.
- Да, есть соблазн сыграть роль Директора театра. Но соблазн небольшой, а опасность велика, потому что могу потерять контроль над спектаклем: ведь артист я добросовестный и могу на роли сойти с ума. А мне надо сходить с ума сейчас на другом. Так что, может быть, потом когда-нибудь.
- Премьера объявлена на 1 мая. Успеете?
- Мне осталось работы - в нормальной ситуации - месяца на четыре. В реальной ситуации - два с половиной месяца. Весь апрель мы будем только репетировать, все спектакли отменены. Мы часто идем на такой шаг, но месяц - впервые. Работа идет полным ходом, с крейсерской мощью. Так, как она должна идти, по большому счету.
Вкладываем не только творческие силы, способности, но и все свои материальные, экономические, административные, финансовые ресурсы.
Подумали: мы сегодня по экономической оснащенности, планированию на будущее могли бы замахнуться на серьезный кредит. Я с таким конкретным явлением, как коммерческий кредит (и с процентами) для создания спектакля, еще не встречался. Думаю, что не каждый драматический театр может на такое решиться. Мы решились. Провели большую фадрейзинговую компанию, теперь и я знаю, что это такое - поиск доноров-спонсоров, определились с ними и приняли решение. Проект стоит огромных денег, и мы их вкладываем: одни зарабатываем, другие берем в кредит. Мы думаем, что в этом может быть наше финансовое будущее. Одним словом - мы в пути.
Дарья Гармоненко 