Ожоги славы

Есть всего несколько актрис второй половины двадцатого века в отечественном театре, которые останутся в истории как актрисы-легенды, кумиры эпохи. Ольга Яковлева - в этом коротком ряду единичных имен.

Было бы слишком безответственно рассуждать на тему, почему некоторым так везет. Да и везет ли? Кто знает, какую цену платит актриса за этот золотой пропуск в вечность.

Ольга Яковлева открыта Анатолием Эфросом. Случилось это на репетиции спектакля "До свидания, мальчики". Молва - вечная спутница славы известных актеров - гласит, что Анатолий Васильевич чуть ли не из массовки выхватил цепким режиссерским взглядом юную актрису: "Пусть попробует сыграть эта девочка в чулочках", - бросил якобы режиссер.

А вот как рассказывает Ольга Михайловна: "Я там не играла, репетировала другая актриса. Потом меня вызывает Сергей Львович Штейн, говорит: "Будешь показываться Эфросу". "Но я же не репетировала. Не буду". Пришел Эфрос. Все нервничают, а мне нервничать нечего, я даже текста не знаю. Я вбегала, выбегала, хохотала. Когда закончился показ, мы сели и ждем, что он скажет. Он говорит: "Мне, в общем, понравилась эта артистка в красных чулках, в юбке в складку. Ну, если это можно назвать понравилась. Она вообще взволновала меня. Конечно, если это можно назвать волнением. А вообще-то мне все время хотелось, чтобы вот эти все ушли, а она пришла".

И эта "артистка" сыграет сначала Ирину, потом Машу в "Трех сестрах" (кстати, хотела репетировать Наташу); Нину Заречную в "Чайке"; Джульетту и Дездемону в шекспировском репертуаре; Наталью Петровну в тургеневском "Месяце в деревне"; Агафью Тихоновну в "Женитьбе" Гоголя; Альму в "Лето и дым" Уильямса; Жозефину в "Наполеоне" Брукнера; сыграла плеяду лирических созданий в пьесах Розова, Арбузова и т.д.

Не будь Эфроса, не сыграла бы?

Не будь Яковлевой?

Не будь Яковлевой, не было бы таких спектаклей Эфроса, который игрой этой актрисы выражал свое нежное, трепетное, влюбленное отношение к миру.

Став премьершей, которую всегда сопровождали сплетни о ее плохом, если не скверном характере (шлейф этот тянется до сих пор), играя только первые роли, Яковлева всегда одерживала победы и никогда не терпела поражений. Сегодня Ольга Михайловна полна печальной самоиронии, вспоминая, как и она сама, и многие другие ныне известные актеры не дорожили, не ценили того, что имели.

"Ой, какие мы были развращенные, позволяли себе опаздывать, разговаривать с ним не так. За это мы все потом в жизни хлебнули. Каждый из нас", - вот ее недавнее признание.

Как Мария Бабанова, встретившись в юности с Мейерхольдом, не могла после гения привыкнуть к другой режиссуре, так Ольга Яковлева, получив дорогую прививку эфросовских разборов роли, пьесы, сверхзадачи спектакля, наконец, получив завет предназначения театра как мощного и высокого искусства, сегодня "отягощена" уже не только собственным даром, но и заложенной в нее той высокой ответственностью, которой обладают избранные.

Бремя избрания. Не страх неуспеха, а ответственность другого порядка - перед вечностью. Не хорошая рецензия, не похвала-пощечина за кулисами от коллег типа "о, гениально!", не интерес поклонников управляют ее артистической работой: цель здесь иная - открытие в себе того, чего ты до этой роли, до этой работы не знал, изумление перед тем, что так очевидно, но которое никто до тебя не обнаруживал. Этот путь - заставляющий трудиться душу, маяться самой и мучить всех вокруг, - обрекает на бескомпромиссность.

Эфрос помогал сократить дистанцию между смутными догадками актрисы и их выражением, приобщая дух поиска к бесстрастному анализу, который становился результатом уже его собственных наблюдений, переживаний, сомнений: "Про "Лето и дым" Уильямса говорил: "Когда цыплята погибают, они жутко вытягивают шею. И вот надо так разговаривать, чтобы шея тянулась, словно не хватает воздуха. У него никогда не было холодных идей". Ключ к судьбе Альмы был дан, оставалось только отворить вдохновение жалости.

Если попытаться - пусть наивно, пусть! - просчитать судьбу Яковлевой, то можно сказать, что она сумела стать не только первой, но и единственной, поскольку она сама, выбрала преданность режиссеру. Ее не соблазнили заманчивые предложения в кино, на телевидении. А как манили┘ Верность актрисы явилась следствием единомыслия с режиссером. И сегодня ее трудно представить в дешевых телесериалах, в стайке звезд на банкете, окруженных приживалами успеха. Мишурная пошлость нашего быта к ней не пристает.

В актерских биографиях беллетристы любят для занимательности щегольнуть значением счастливого случая, а потом пишут о том, что звезда оказалась готовой к этому случаю. Но есть обстоятельства, к которым невозможно подготовиться. Есть такие события в жизни, которые возможно и не вынести.

Уход Эфроса и был той пограничной чертой для верной Ольги Яковлевой. "Оля, жизнь такая страшная!" (см. газету "Да", март 2000 г., подробный разговор с актрисой, - эту фразу Анатолий Васильевич сказал плача, когда уходил из Театра на Малой Бронной. В Театре на Таганке он уже это знал. Ольга Яковлева не смогла ощутить ту сцену как свою. Ангар! Казалось, она выходила на сцену, преодолевая в себе нечто большее, чем чужеродность, сиротливо ежилась. Она понимала, что такое хорошо не может закончиться, но терпеливо начала сносить испытания судьбы, она оказалась готовой платить за свой выбор и, больше того, утверждает, что люди должны, обязаны платить за свои убеждения, а в противном случае - у них нет убеждений, а есть продажность.

После смерти Эфроса она исчезла из страны на полтора года.

Потом вернулась и тихо стала возвращаться в профессию, сыграв сначала в восстановленном "Наполеоне" на сцене Театра имени Вл. Маяковского, затем в спектакле "Без зеркал" Иосифа Райхельгауза, в спектакле Адольфа Шапиро "Последние", потом у Евгения Каменьковича "Любовные письма", после - в спектакле "В баре токийского отеля". Терпение и смирение, хрупкость и нежность к жестокому миру - тема ее последних спектаклей, тема, подтвержденная ее жизнью, ее судьбой. Сейчас мечтает о роли комической старухи. Свой возраст не скрывает.

* * *

Ольга Яковлева - хрупкое растение, прихотливый цветок, рафинированное существо, которое оставалось и остается нежной феей нашей сцены и во времена "Стряпухи", "Крыльев", "Сына века". И во времена "Сталеваров", "Человека со стороны", "Большевиков". И во времена "Премии", "Мы - ниже подписавшиеся". Актриса всегда играла возвышенных созданий в советских лирических пьесах Розова, Радзинского, Арбузова в 60-е, и в русской классике - Чехов, Гоголь и опять Чехов в 70-80-е, и мирового западного репертуара от Мольера до Уильямса, от Шекспира до Брукнера в те же 70-80-е.

Эта актриса - такое случается в истории театра с немногими - сумела стать актрисой-символом, поскольку воплотила на сцене особый тип женщины с изящным строем чувств. Богатых обертонами душевных переживаний. Герою нельзя не влюбиться в ее героинь, сложнее расстаться и почти невозможно проживать с ними обыкновенную житейскую жизнь. Они обречены своей душой на страдание и одиночество. Их бросают, от них бегут, чтобы не забыть никогда. Тот, кого обожгло такой страстью, понимает, что прикоснулся к порогу бытия, к такой точке кипения, после которой возможно доживать жизнь в остывающем мире, где уже ничего не случится.

Героини Ольги Яковлевой призваны в мир, чтобы любить, но это чувство не способно тлеть, не разгораясь. То почти всегда - огонь самосожжения. Страсти, их опьяняющие, живут в хрупкой оболочке и кажутся непосильными для них самих. Эта глубина, в которую погружает Ольга Яковлева, - глубина если не последних вопросов, то глубина отчаяния.

Может показаться, что мы говорим об актрисе античной трагедии. Это не совсем так. Ее героини поначалу похожи на избалованных женщин, капризных созданий, чуть эксцентричных, милых, забавных. В них есть всегда что-то по-детски беззащитное. Они входят в мир беззаботно и порой легкомысленно, не успевают повзрослеть, как их настигает чувство, которое открывается миру во всей избыточной полноте, максимализме, без оглядки.

Они не умеют ждать, терпеть, таиться. Ими управляет стихия, опасно выпущенная на волю, в ней - упрек миру, который коварен, поскольку жесток и равнодушен к душе, охваченной жаждой этот самый мир принять и полюбить. В этой неравной гибельной схватке мир отторгает нечто большее, чем судьбу. За что вы меня обижаете, за что обижают тех, кто готов жить, любить и быть?

Ольга Михайловна была такой актрисой во времена взлета отечественного театра, что не просто, но Ольга Михайловна остается такой актрисой во времена не столько упадка театра, сколько упадка нравов в театре.

Она остается одинокой актрисой, поскольку в уединении и тишине копит силы, чтобы приобщать нас в театре к высокому строю чувств, пробуждать в нас нежность и милосердие, все равно любить.