Человек с луны

Лунный свет - покровитель влюбленных, поэтов, сновидцев и мистиков - стал объектом специального интереса в новом спектакле Владимира Мирзоева. Приглушенный, сумеречный, предрассветный, холодный и таинственный, отбрасывающий волшебные тени на серую стену и театральный небосвод, он полноправный хозяин в этой истории о любви поэта к Роксане и Луне (сценография Аллы Коженковой; художник по свету Сергей Мартынов). Бледное лицо Суханова-Сирано отмечает в памяти последние мгновения спектакля. Луноподобную белую маску надевает он на Кристиана и исчезает в лунном свете, среди эзотерических восточных знаков, наброшенных тенями на небосвод.

Мирзоев на этот раз милосерднее и нежнее к авторскому замыслу, чем когда-либо. Этот Сирано, хоть и носит прежнюю сухановскую маску придурковатого зэка, кокетливо растягивающего гласные на высоких нотах, впервые позволяет им (Мирзоеву и Суханову) развернуть существенную для обоих тему пророческого безумия. Ведь поэт - "скоморох Божий". Впрочем, фиглярства, привычного юродства здесь гораздо меньше, чем раньше у Суханова. Он больше лунатик, сновидец, блуждающий в поисках своего идола. Он влеком к Роксане, как будто она и есть Луна, призрачная возлюбленная его души, связанная с ним не физическим, но астральным телом.

И привычные у Мирзоева шаманство, игра с оккультной и магической символикой здесь утонченнее, сдержаннее, чем прежде. В сцене ночного свидания, когда трое составляют единое целое, режиссерская лексика Мирзоева становится не на шутку серьезной. Обнимая Кристиана Роксана нежно касается не головы, но ауры, невидимого нимба над головой Сирано. Невидимый мир соприсутствует видимому, и Сирано как антенна улавливает его тонкие вибрации, чтобы передать земным телам. Суханов - странная антенна, с экзотическим красным султаном ("мой рыцарский султан") на большой лысой голове. Будучи сгустком чистой поэзии и любви, его персонаж оставляет следы своего присутствия, таинственную пустоту - окно в невидимый мир: даже когда он покидает место своей смерти, окружающие его люди еще долго стоят, создавая живую раму для этих вибраций.

Описать игру Максима Суханова - значит войти в опасную зону, отважиться на чрезмерные эпитеты, которые рождает его невероятная природа. Приверженцам классического гуманизма иногда доставляет отраду наблюдать в его звериной, инопланетной, незаконной игре некоторые признаки человечности. В случае Сирано это - нежная улыбка самозабвенной любви или тихая, смиренная манера читать стихи в духе Арсения Тарковского. Но это не отменяет того общего чувства смятения, которое вызывают его тигриные, коварные повадки. То он смиренно-нежен, то игрив, то чрезмерно фальшив, то не к месту патетичен, то циничен и дерзок. Он брутален и женствен в одно и то же время, все полюсы человеческой природы в нем как будто мигрируют, не находя больше своего точного места. Он - зверь или машина, человек с Луны. В юности он хотел стать рок-музыкантом, в театр его занесло по чистой случайности. Именно оттуда, из этой стихии рока, он приносит в театр чувство опасности, трагедии, полноту личного присутствия. (Музыка к спектаклю написана им вместе с Алексеем Шелыгиным, а появляется он впервые в образе таперши, аккомпанируя на фортепиано напыщенным стенаниям трагика Монфлери.) Он мог бы играть всех нежных убийц в пьесах Жана Жене, он - медиум, транслирующий новое, едва различимое содержание жизни. Но он играет Сирано, и в этом одном состоит главное событие мирзоевского спектакля.

Удивительным образом Ирине Купченко (Роксана) - актрисе совсем иной актерской манеры - удалось совпасть с этим лунным Сирано. Изысканно-кокетливая, стильная звезда в изобретательных костюмах Павла Каплевича, она так же причастна лунному свету, тонким вибрациям астральных тел, как и сам Сирано. Эта тайная магия влечет ее к Сирано не меньше, чем красота - к Кристиану.

И все же только Сирано обладает полнотой магического искусства. Он ворожит словами. Его речь таинственно и плотно связана со всем его существом, с самой его физикой и химией. Суханов-Сирано произносит Слово так, точно оно и есть плоть. Он играет поэта в том смысле, что тело поэта - это прежде всего его поэзия, вся целостность его существа.

Огромный фасад с пустыми окнами стоит посреди пустой сцены, и эти глазницы - окна в иной мир. Оттуда, из этого иного, и рассказывают Мирзоев и Суханов историю о Сирано, угадывая в его стихах интонации другого великого поэта. Ровным, завораживающим голосом читает Сирано свои последние стихи, и мы узнаем в них минорный распев Арсения Тарковского в "Зеркале".