Сны Сергея Красноперца

АВГУСТ СТРИНДБЕРГ, создавая в конце 80-х годов ХIХ века пьесу "Фрекен Жюли", предпослал ей пространное предисловие. В нем он кроме всего прочего объяснял то, что его не устраивало в современном театре и что он хотел бы изменить. Шведский драматург открещивался от реформы сценического искусства, но лукаво уточнял: "Просто несколько все осовременил". Пожалуй, он одним из первых употребил словосочетание "малая сцена", прочно "прописав" там свои творения (для его исторических драм и большая сцена невелика). Полемизируя с положением дел в театре, переживающем, по его мнению, кризис, писатель словно вложил в свои пьесы зашифрованное сообщение потомкам, которые вот уже второй век разгадывают его тексты. Приблизиться к тайне Стриндберга удается немногим. Но неудачи предшественников не останавливают дерзания вслед идущих.

Театр Сергея Красноперца (при участии Центра драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина) поставил спектакль "Сны на Иванову ночь" по пьесе "Фрекен Жюли". Следуя примеру драматурга, режиссер поместил в программке (как предисловие к спектаклю) слова Августа Стриндберга и Антонена Арто. Думаю, что перед спектаклем мало кто из зрителей прочел их. Вот после - возможно: чтобы разобраться в том неясно формулируемом, можно сказать, двойственном впечатлении, которое оставляет спектакль.

Режиссер целиком отдает сцену артистам. Она практически пуста: две ширмы с плющом и стул посередине. Чуть позже Жак, лакей, вынесет вперед сапоги-ботфорты графа, доверху набитые бумагой. И они будут стоять, напоминая часть грозного памятника, разрушенного временем. Стремясь преодолеть многословие текста, постановщик задает своим артистам довольно-таки жесткий рисунок. Их пластика нарочито театральна, раздражающе условна, изломана, речь интонационно неправдоподобна и прерывиста. Паузы расставлены в неожиданных местах, фраза рвется и - вдруг приобретает дополнительный смысл. Поначалу эта подчеркнутая условность настораживает: нелегко сразу принять непривычные правила игры. Актеры не столько ведут диалог, сколько "выстреливают" свои реплики в зал. Это подчеркивает индивидуальное одиночество героев и непонимание ими друг друга. С развитием сюжета зрительское отторжение истаивает, пробуждается интерес. В кульминационные моменты за внешней "кукольностью" видна живая ранимая душа, жаждущая любви и поддержки. Искусственность интонации мгновенно сменяется искренностью, какую трудно предположить в этих схематичных героях. И от такого несоответствия диссонанс внешнего и внутреннего звучит сильно, даже безжалостно. Безжалостно к тем преградам, которые люди воздвигли и между собой, и, что страшнее, внутри себя.

Сергей Красноперец "расцвечивает" пространство спектакля точными штрихами. Жюли предлагает Жаку отказаться от разделяющего их "вы". Но губы лакея будто кто-то вмиг смазал клеем, они не могут разлепиться, чтобы вытолкнуть невозможное "ты". Перепалка о чижике, которого хочет взять с собой в дорогу Жюли, выстроена как игра в пинг-понг. Клоц-клоц - прыгает пластмассовый шарик по столу - фраза одного "отбивается" фразой другого. Эпизоды можно перечислять дальше. Режиссерская фантазия привлекает и неожиданностью, и непредсказуемостью: пена для бритья превращается в эротически слизываемые с плеч Жюли взбитые сливки и в хлопья снега, лишь только речь заходит об Альпах.

Фрекен Жюли в исполнении Ольги Штерц - не просто заглавная героиня, но эмоциональное ядро спектакля. Думаю, что и сам спектакль задумывался с учетом индивидуальности актрисы. (Это ярче ощущается в звучании общего трио, дополнительные краски в которое вносят Александр Попилов - Жак, Алла Цыганова - Кристина.) Ее странный голос, чуть сиплый на высоких и тихих звуках, наполненный грудной на низких и громких, определяет амплитуду чувств. От равнодушия до испепеляющей страсти. От тишины до почти животного крика. От неподвижности к стремительному броску. И весь заданный внешний рисунок оказывается "смятым" клокочущим темпераментом, разрывающим жесткие рамки. Сколько боли, отчаяния, но и надежды, уходящей последней, в ее: "Скажи, что любишь!"

Спектакль, начинавшийся как достаточно рационально выверенное действо, заканчивается эмоционально, трагически, той особой тихой кульминацией на пианиссимо (как в романсах Рахманинова), которую исполнить много труднее, чем громогласное "форте".