Один - плюс два журнала, или судьба редактора в России

Критик Игорь Виноградов.

- Вот как? Нет.

- Ну, даже если бы Господь прекратил мою жизнь значительно раньше, все равно я не мог бы сказать, что жизнь прошла зря. У меня есть ощущение закономерности прожитого времени. Но я никогда раньше не чувствовал себя готовым писать нечто итоговое, фундаментальное. Но есть темы, которые волнуют с юности - например, Достоевский, которым я занимаюсь всю жизнь. И если мне суждено прожить еще сколько-то и я сумею подвести какой-то серьезный итог - тогда и поговорим, состоялась моя жизнь или нет.

-... и русская философия начала века. В 70-е годы я написал по этой теме научную работу, когда в порядке идеологической опалы меня сослали в Институт истории искусств. Естественно, она была адаптирована к тогдашним условиям, но за нее меня практически выгнали и из этого института. Но я и не торопился, все это во мне вызревало, и теперь чувствую, что могу придать ей форму, которая бы меня удовлетворила.

- Так вам и скажи. Сейчас я делаю книгу, она называется "Духовный путь Достоевского". К лету должен закончить... Вообще не только в моей, но и в жизни всего моего поколения Достоевский сыграл очень большую роль. Ведь мы были воспитаны комсомольскими, коммунистическими манкуртами. И когда началось отрезвление, то огромную роль тут сыграл Достоевский. С ним я прошел все "проклятые" вопросы бытия, через него проникала мировая философия. Мне показалось интересным проследить его духовный путь как путь внутренней философской логики - закономерности постановки проблем, решения их, возникновения новых противоречий. Почему "Преступление и наказание" появилось до "Идиота", а после "Идиота" - "Бесы", а не что-нибудь другое.

- Нет, это скорее в традициях русской философии. Хотя и с художественным анализом, потому что вторая часть - это Достоевский-художник... Раньше я не брался за такие большие работы, старался откликаться на живой литературный и культурный процесс. Это было связано с двумя журналами - "Новым миром" и "Континентом".

- Очень просто. Я окончил университет в 53-м году - в год смерти Сталина. Началась оттепель, и, хотя я был оставлен преподавать, через год я ушел - меня толкало желание поучаствовать в журналистике, в живом деле.

- Безусловно. Современной литературой и современной жизнью. К этому времени у меня произошел внутренний переворот - дело Берии было первым ударом по моему марксистскому сознанию, когда я почувствовал фальшь. А поскольку по складу я человек достаточно систематического мышления, то одна трещина заставила многое пересмотреть. Так что к XX съезду я уже понимал, что в известной мере это тактическая игра Хрущева и всерьез рассчитывать на кардинальные перемены нельзя, но начинается время, когда можно и нужно расширять эту щель и разгребать изнутри завалы нашей советской жизни. Поэтому мы с моим другом Сашей Лебедевым (это автор известной книжки о Чаадаеве) пошли в журнал "Молодая гвардия"...

- Нас пригласили туда членами редколлегии.

- Сейчас, конечно, нельзя. Но так было. Я к этому времени уже кое-что написал, нас там уже знали... Но просуществовали мы там очень недолго, начальство было достаточно мракобесным, во главе идеологического отдела ЦК комсомола стоял впоследствии большой диссидент, а тогда очень даже правоверный Лев Карпинский, и он много способствовал нашему изгнанию. А когда в 58-м году Твардовский вернулся в "Новый мир", он сразу взял в отдел критики Володю Лакшина. Лакшин мой однокашник, он был очень связан с Марком Щегловым. Твардовский Щеглова очень ценил и начал печатать еще в первый свой период в "Новом мире" (Щеглов тоже, кстати, учился на нашем курсе), и я, зная, что там есть наш "форпост", принес туда рецензию на повесть Владимира Тендрякова "Чудотворная". В то время нашим идеалом был социализм с человеческим лицом, и было понятно, что надо всячески поддерживать то, чему оттепель позволила зародиться. Естественно, для этого лучше всего годился тип "реальной критики" - не самостоятельное художественно-философское прочтение текста, а рассуждение о самой жизни на основе фактов, которые дает литература. То есть литературная публицистика на материале художественного текста. И я принес рецензию со всеми аллюзиями, со всеми "криминальными" по тем временам вещами...

- Не заметить их было невозможно, но "Новый мир" на этом и стоял. Труднее было на них поймать. К концу нашего пребывания в "Новом мире" цензура даже выработала формулу - "неконтролируемый подтекст". Если цензор не мог ничего доказать, то просто говорил: "неконтролируемый подтекст". Этому "подтексту" мы были обучены очень хорошо... Твардовский прочитал мою рецензию и сказал: "Нам нужна такая критика". И я стал постоянным и очень активным автором, а в 65-м году, когда ушел заведующий отделом прозы Евгений Герасимов, очень хороший прозаик, он предложил Твардовскому взять меня. Я, естественно, согласился. "Новый мир" был единственный по-настоящему либеральный журнал, куда стекалось все лучшее.

- Я проработал в отделе прозы всего год - до первого удара по "Новому миру". В 66-м отдел ЦК партии снял двух ближайших помощников Твардовского - первого зама Александра Григорьевича Дементьева и ответственного секретаря Бориса Германовича Закса. В связи с этим Твардовский должен был реформировать редколлегию, и тогда я перешел в отдел критики, Лакшин стал заместителем (негласным, потому что его не утверждали), а на прозу пришел Ефим Дорош. Так вот, за тот год, что я работал в отделе, было напечатано "Созвездие Козлотура" Искандера, "Три зимы и три лета" Абрамова, "Беглец" Дубова, "Федор Кузькин" Можаева - так что есть чем гордиться. А потом до разгрома "Нового мира" я вел критику - а это и была одна из статей обвинения, потому что мы, конечно, старались раздать всем сестрам по серьгам, за что наша секретарская литература нас ненавидела. В 68-м году был Чешский кризис, Пражская весна, введение танков в Прагу, после чего журнал просуществовал еще год, но было ясно, что приходит конец, и после очередного мощного наезда реакционной критики (журнал "Октябрь", "Огонек" и все прочие) по решению секретариата ЦК, хотя все было оформлено через секретариат Союза писателей, мы были выведены из состава редколлегии. Старый друг, ближайший помощник Твардовского Игорь Александрович Сац (он был министром без портфеля, просто член редколлегии), Лакшин как первый зам, Кондратович как второй зам и я как заведующий отделом критики. Твардовский тут же подал заявление об уходе, потому что согласиться с этим не мог. Это был конец 69-го, а в феврале 70-го Брежнев подписал отставку Твардовского.

- Как ни странно, нет. С Максимовым мы были знакомы, но очень шапочно. Пока Максимов был в России, он был больше связан не с кругом "Нового мира", а с кругом "Октября" - хотя это очень странный зигзаг его биографии. Он был совсем не "октябристского" плана, он был самобытный самородок, и в принципе он был, конечно, человек "новомирский". Но получилось, что "Новый мир" уже прекратил свое существование тогда, когда он начал входить в литературу. Когда в 74-м его выслали и он организовал "Континент", в одном из первых же интервью на радио он сказал: "Я хочу, чтобы "Континент" стал продолжателем дела "Нового мира".

- Нет, в чем-то был. Он делал, если так можно сказать, то же либерально-свободное дело. Конечно, по своим эстетическим... нет, все-таки и здесь какая-то преемственность была. Между прочим в 74-м, как раз в тот год, когда был выслан Солженицын, а мы, бывшие "новомировцы", были в жестокой опале, мне и недавно умершему Юрию Буртину, с которым мы были большие друзья и единомышленники, стало ясно, что серьезную оппозиционную работу в широком смысле - и культурную, и демократическую - в стране вести практически невозможно, у нас появилась идея, что, может быть, стоит попробовать создать журнал за границей.

- Не столько журнальной, сколько общественной жизни. В "Новом мире" мы занимались именно этим - ведь это был настоящий легальный диссидентский журнал.

- Да. Что такое диссидентство? Инакомыслие. Инакомыслие может быть очень разным. В 60-е годы основное инакомыслие было совершенно социалистического направления. Все наши диссиденты понимали, что надо идти против реставрации сталинизма, против застоя, против всего, что делают под прикрытием идеи социализма. Твардовский думал то же самое. Он был убежденным коммунистом - по идеологии, но не по признанию той практики, которая реализовывалась на самом деле... Так вот, мы с Буртиным собрались издавать журнал. У меня был по этому поводу разговор с Солженицыным, и он меня тогда очень поразил - он сказал: "Да что вы, все у нас изменится, я написал письмо вождям..." И тут я узнаю, что организован "Континент". Увидев первые несколько номеров, я убедился, что это действительно оппозиционный антикоммунистический журнал и что, главное, - Максимов начал то самое дело, которое и мы собирались делать. Я в то время работал в Институте истории искусств, а потом, когда меня оттуда выгнали, перешел в Институт психологии, меня взял Василий Васильевич Давыдов, наш знаменитый психолог, - работая до его разгрома, а он оставался тогда последним оплотом свободы. Там делались очень интересные вещи, в частности читал Мераб Мамардашвили, и сам Давыдов был человеком очень прогрессивным. Кстати, одной из причин разгрома института и исключения Давыдова из партии и снятия с поста директора было то, что он давал работу таким людям, как я. Потом я работал на факультете журналистики, меня туда пригласил Анатолий Бочаров. Вел мастерскую критики и сделал три выпуска. Я им там нелегально читал курсы по истории русской и зарубежной философии, историю критики. И у меня вышли оттуда очень неплохие ребята - Женя Ермолин, Лена Якович, Боря Минаев, Лена Фурсова, Сережа Кравец, который сейчас заведует религиозным издательством, Марина Адамович, другие...

- В 88-м году меня пригласили в Сорбонну, и мы с Натаном Эйдельманом совершили первый выезд легальных диссидентов. Там мы встретились с Максимовым, возобновили знакомство и как-то очень быстро сошлись. Буквально через год он мне предложил стать членом редколлегии, я чем-то ему помогал, что-то напечатал, а очень скоро Володя начал понимать, что свою функцию за границей - быть духовным центром сопротивления коммунистической идеологии - "Континент" выполнил. Прежде всего как журнал политический, как журнал культурного противостояния. И теперь, когда началась гласность, издавать в Париже литературно-публицистический журнал не имеет смысла, все уже возможно делать здесь. Кроме того, Шпрингер, к которому Максимов не побоялся обратиться за деньгами (и правильно сделал, хотя вся левая интеллигенция на Западе страшно его за это травила), умер, а его наследники посчитали, что раз функции журнала выполнены, то нечего его поддерживать. И целый год - с 66-го по 72-й номер - Володя пытался издавать его здесь, но редакция оставалась в Париже. Что создавало определенные трудности, и, надо признать, последние номера были неважными. И хотя целых 17 лет его жизни были отданы "Континенту", он принял мужественное для себя решение - он решил перевести редакцию в Россию и попросил меня взять журнал. Почему именно меня, сказать не берусь. Я долго колебался. В это время у меня уже было ощущение, что пора приниматься за оформление каких-то итоговых трудов, и потом я понимал, что одно дело - журнал за границей, и другое - новый журнал здесь. Конечно, "Континент" должен был оставаться верен главным своим тенденциям, но в принципе придется создавать новый журнал. Искать свое лицо, свою нишу среди привычных для читательского электората "Нового мира", "Знамени" и других.

- Я считаю, что да. Тем более что сразу появился спонсор - Инкомбанк (и наши отношения были идеальны, в том смысле что он никогда ни во что не вмешивался). И так мы просуществовали семь лет. И за эти семь лет мы создали своеобразный журнал с определенной идейной ориентацией, с художественными критериями, который имеет своего читателя, свой определенный престиж.

- Я думаю, очень хорошая интеллигенция. Довольно широкий читатель, потому что писем приходит относительно много.

- Когда нас поддерживал Инкомбанк, это было не нужно, мы обеспечивали библиотеки сами. Когда он лопнул, эту функцию принял на себя Сорос. Последний год Сорос оставил себе только пять журналов, мы жили без его помощи, но средства, чтобы продолжать обеспечивать библиотеки, мы нашли. А что будет дальше - увидим.