Николай Алипов - ИГОРЬ ПЕТРОВИЧ, за вашими плечами большая жизнь. Что более всего в ней запомнилось?
- Если б я мог мыслить при рождении, - то самый день рождения. Мне повезло: я появился на свет. Но если серьезно, то детство до 1937 года, встреча сначала с отцом, а потом с матерью - после их ареста и долгой разлуки. И, конечно, 9 мая 1945 года. То был взрыв радости и сознание, что я чувствую то же, что и весь народ.
- Некоторые клянут те времена, другие превозносят. Вы с кем - с первыми или вторыми?
- Как можно клясть собственное прошлое? Другого у нас не будет. Но Сталиным я восхищаться не могу. Мощь, построенная на костях, - не мощь. СССР бы не развалился, если б у него был иной фундамент. Читая недавно сборник документов "ГУЛАГ (1918 - I960)", я обнаружил там и свой след. Оказывается, после ареста отца я - мне тогда было шесть лет - был включен в "именные списки, на меня собирались "установочные данные и компрометирующие материалы", а по прибытии в приемник-распределитель ГУЛАГа НКВД за моим "политическим настроением" установил наблюдение. Одна из инструкций НКВД гласила: "Приступить к вербовке агентурно-осведомительной сети из числа старших возрастов несовершеннолетних. Каждую вербовку тщательно подготавливать. Личных дел на завербованных не заводить, а ограничиться отобранием подписки о неразглашении, не указывая в ней о привлечении к секретному сотрудничеству. Особое внимание уделить агентурному обслуживанию детей репрессированных".
- В статье "Сердце Ельцина" еще три года назад вы писали, что Ельцин заслуживает доброго слова в истории.
- Эпоха гниения наверху и отчаяния внизу. Но, слава Богу, не случилось гражданской войны. И народ, хотя и покалеченный, уцелел. А вообще-то я эту эпоху пропустил. Это было не мое время. Многие годы занимаясь русской литературой XIX века, я не только изучал ее, но и жил ею и в ней. Перейти из ее мира в мир постсоветской реальности я не смог.
- Разделяете ли вы точку зрения, что единственная позиция интеллигенции - позиция противостояния власти?
- Это детское утешение для тех, кто ни на что, кроме как на противостояние, не способен. Ведь это легче всего - быть в оппозиции. Не надо ничего создавать, ни за что отвечать. Вот и некоторые из современных авторов уж который год с упорством, достойным лучшего применения, развенчивают соцреализм. Их проза и стихи - затянувшиеся поминки по советской литературе. Помните, когда-то был такой девиз: "Советское - значит отличное". Перефразируя его сегодня, можно сказать: "Антисоветское - еще не значит отличное". Кроме того, если иметь в виду писателей XIХ века, то кто из них находился в оппозиции к власти? Карамзин, Пушкин, Гоголь, Тютчев, Достоевский? Можно, конечно, вспомнить лермонтовские "мундиры голубые", но и для Лермонтова это была его власть. Ему могли быть противны жандармы, как личность не нравиться царь. Но неужто вы думаете, что Лермонтов хотел мужицкой революции? И чтоб кухарка управляла государством? Кое-кто из классиков состоял на службе, другие подавали записки с советами (Карамзин "Записку о древней и новой России" - Александру I, Пушкин "Записку о народном образовании" - Николаю I), третьи (Иван Аксаков, Юрий Самарин) помогли Александру II провести крестьянскую реформу. Да и Толстой, этот возмутитель спокойствия, был больше в оппозиции к себе - к дурному в себе - чем к Николаю II или правительству.
- Перед вами никогда не вставала проблема - служить или не служить?
- Где бы я ни работал - учителем в школе, газетчиком, корреспондентом радио, мне кажется, я служил: ученикам, читателям, слушателям. Когда грянула перестройка, один быстро прыгнувший в окружение президента литератор предложил мне баллотироваться в Верховный Совет. Он назвал даже округ, где "у нас, - как он выразился, - есть место". Я отказался.
- Вы довольны тем, что сделали?
- Можно было сделать и больше. Написать книгу о Лермонтове, книгу о Лескове. Но на каждую такую работу надо положить не меньше десяти лет. Надо капитально погрузиться в эпоху, пережить или, как говорил Сергей Булгаков, изжить ее. И то же сделать со своим героем. Таких ресурсов у меня нет.
- Кстати, о Булгакове, но Михаиле Афанасьевиче. Вы только что сняли телевизионный фильм о нем. Не боитесь повторения? Кажется, о творце "Мастера и Маргариты" ничего нового нельзя сказать.
- Булгакова я люблю. Восхищаюсь "Мастером и Маргаритой", но выше ставлю роман "Белая гвардия". В фильме мне хотелось сместить акцент в сторону "Белой гвардии", которую читатель почти не знает и которую Булгаков более всего любил из им написанного. "Белая гвардия" - роман молодости, роман надежды, "Мастер и Маргарита" - роман прощания с жизнью. В 1982 году я написал об этом статью. Мне удалось ее напечатать лишь спустя восемь лет. Никто из редакторов не хотел соглашаться с тем, что "Белая гвардия" - роман покаяния, а "Мастер и Маргарита" - роман мщения и смерти. Тезис "Белой гвардии" - "все мы в крови повинны" (слова из молитвы Елены Турбиной), антитезис "Мастера и Маргариты" - "все счета оплачены" (слова Воланда, подтверждаемые Мастером).
- Можно сказать, что "Мастер и Маргарита" - это христианский роман?
- Хотя в нем присутствуют реминисценции из Евангелия, я назвал бы его менее христианским, чем "Белая гвардия". Мастер, прощаясь с Иваном Николаевичем Поныревым, говорит: "Вы о нем продолжение напишите". Речь идет об Иешуа, то есть о Христе. Но вспомните последние строки романа. Иван Николаевич засыпает, усыпленный шприцем с "жидкостью густого чайного цвета". Это наркотический сон. К тому же в его квартире "властвует луна". Она вламывается в окна, разливается по полу наводнением. Свет мертвого тела - Луны - последний свет, который видят герой Булгакова и читатели романа.
- А что вы скажете о христианской традиции в современной прозе?
- Не могу взять на себя смелость дать полный ответ на такой вопрос: я редко читаю современных авторов. Не сочтите за шутку, но мне кажется, что советская литература гораздо ближе стояла к христианскому идеалу, чем ее наследница. Она привирала, конечно, но и утешала или старалась утешить. Сегодня меня стараются уверить, что подлее человека нет ничего на свете. Может, оно и так. Но и лучше его тоже нет. Надо, по-моему, исходить из этой посылки. Воссоединение с Толстым и Чеховым неизбежно: безусловно, воссоединение в духе, а не в приемах.
- Вы - прирожденный критик, но вас давно уже не видели в этом качестве. В чем дело?
- Я ушел из этого жанра в свободное плавание, в эссеистику.
- В чем провинилась критика?
- Она стала терять аудиторию. Писать для двух-трех приятелей я не привык. Кто сейчас читает критическую статью? Критик, который ее написал. Приятель критика. И писатель, о котором эта статья написана.
- Вы были одним из самых нелицеприятных критиков. Вас ругали, отлучали от истины, у вас было немало врагов. Не испытываете ли вы сейчас нехватку этого напряжения, сопротивления среды, которое всегда вдохновляет?
- Напряжение не вне, а внутри нас. Кроме того, наступает момент, когда надо уйти в сторону, остановиться и осмотреться. Это пауза накопления. Только что вышла моя книга "На лестнице у Раскольникова". Она составлена из эссе последних лет. Может, там найдете ответ.
- Современный читатель знает вас не столько как критика, а как автора телевизионных фильмов о Бунине, Набокове, Платонове. Что дает вам телевидение?
- То, что перестала давать критика, - аудиторию. Здесь знаешь, что говоришь с огромным числом людей. Между прочим, в старое время даже критик (не говоря о прозаиках и поэтах) получал пачки писем от читателей. И продолжением вышедшей в свет статьи становилась переписка. Сейчас такой обратной связи нет.
- B чем по-вашему талант критика?
- Я в юности обожал Белинского, запоем читал статьи Писарева. Добролюбова и Чернышевского почему-то не хотелось читать: пишут скучно. Писарев сверкает, как фейерверк. Белинский хоть разгоняется, когда входит во вкус, делается поэтом. Он сотворец Пушкина, Лермонтова, Гоголя. "Вдохновение есть внезапное проникновение в истину" - эти слова принадлежат ему. Такую критику можно растаскивать на афоризмы. Талант критика - литературный дар плюс честь. И бесстрашие перед "общественным мнением", которое есть не что иное, как аккумуляция глупости.
- Можете назвать хоть одного такого критика из ныне пишущих?
- Они есть. Один из них - Мария Ремизова.
- Вы, наверное, заметили, что я не задал вам ни одного вопроса о Гоголе, в частности, о его музее в Москве, который вы "пробиваете" много лет.
- В начале 1999 года я встречался с Юрием Лужковым. Он сказал, что музей будет. Но, видно, Илья Глазунов, которому он "подарил" два дома на Арбате или самодеятельный Александр Шилов, имеющий постоянный дом-выставку в двух шагах от Кремля, ему дороже, чем Гоголь. Почистили дорожки у дома 7а по Никитскому бульвару, где жил Гоголь, высадили у его памятника цветы, поставили скамейки. Прошел год - ни скамеек, ни цветов. Напомню: у Гоголя нет музея не только в Москве, его нет и во всей России.
- Вы столько лет положили на изучение творчества Гоголя. Этот роман с Гоголем исчерпан?
- В новой книге, о которой я уже упомянул, целый блок статей посвящен ему. А следующая работа, если мне удастся написать ее, будет называться "Гоголь и Достоевский". Захватывающий сюжет...
