Длинный взгляд

ПОЭТУ Александру Еременко исполнилось 50 лет. С его "золотым" юбилеем почти совпало 10-летие его первой, самой, наверное, знаменитой книги "Добавление к сопромату", вышедшей из печати осенью 1990 года. 50 лет - время подведения предварительного итога литературной биографии. 10 лет - достаточный срок, для того чтобы книга нашла свое место в литературном процессе, а возможно, и в истории литературы. Сам факт, что книга прожила столько, - свидетельство ее неслучайности.

Стихи, составившие "Добавление к сопромату", были напечатаны в восьмидесятые годы - годы перестройки, болезненной и многообещающей ломки стереотипов общественного сознания вообще и литературных предпочтений в частности. Атмосфера была перенасыщена поэзией. Элитарные, известные только по "сам-" и "там-" издату стихи выходили миллионными тиражами и мгновенно раскупались, становясь фактом массовой культуры. Все читали все. Пастернак и Мандельштам оказались в одном ряду с Высоцким и песнями Ваншенкина. Реакция на этот обвал была очень разной: от восторга до полной растерянности - не может быть столько читателей у таких стихов. Так не бывает.

И в этой взбудораженной, тревожной атмосфере писал стихи Александр Еременко. 1990 год - последний, когда страна читала, меньше чем через год стало не до чтения, дальше надо было учиться выживать. Тираж "Добавления к сопромату" - 150 000. Сегодня это кажется нелепостью или ошибкой - к реальному тиражу дописано два или три лишних нуля.

Поэтика Еременко имеет две на первый взгляд взаимоисключающие стороны: предельная цитатная открытость и необыкновенная органичность стиха. Его стих может весь состоять из цитат и штампов и тем не менее является цельным замкнутым высказыванием. Эта целостность настолько неотъемлема и неотменяема, что, подпадая под обаяние стиха, на восклицание Евгения Бунимовича: "Разве есть поэт кроме Еремы?!" - можно ответить только: "Нет. Стихи могут быть только такими, и поэт есть только один".

Для Еременко практически все равно, кого цитировать, цитата обрастает новыми смыслами, чужими контекстами, становится неузнаваемой. Она почти всегда "снижается" - высокий штиль меняется на саркастический, но не обязательно так и остается "внизу"; выполнив "мертвую петлю", стих может вернуться к высокому штилю. Эти кульбиты не кажутся нарочитыми и надуманными! Стих движется, не испытывая никакого внешнего насилия, - по кратчайшей линии. Может быть, главным завоеванием Еременко является ощущение, что стихи могут не зависеть от слов, из которых они состоят. Еременко дает пример поэтики, которой почти безразлична лексика, с которой она работает. Лексика может быть любой: от предельно поэтизированной - пушкинских строк, до технических и математических терминов - "кронштейн", "инвариант", "гальванопластика", "рейсшина". Метрика и синтаксис тоже могут быть произвольными, лучше заемными из "высокой поэзии", чтобы их можно было обыграть, "снизить". Не важен изображаемый объект, не важен и изображающий субъект. Все это может быть взято напрокат. Единственно, что важно, - "важна┘ длина, длина пустого взгляда". В стихотворении "К вопросу о длине взгляда" Еременко говорит:

Длинный пустой взгляд - это точка отсчета и система координат. Он задает отношение предметов и положение самого видящего. Но не видящий определяет это отношение, а сам взгляд, взгляд - центр вселенной. Эйнштейн упомянут Еременко совсем не случайно. Именно Эйнштейн отказался от абсолютного пространства и времени и ввел понятие наблюдателя, для которого время субъективно и зависит от его скорости и ускорения. А единственной постоянной величиной оказывается точно по Еременко - "длина пустого взгляда" - световой интервал в пространстве-времени, и это - следствие постоянства скорости света. Взгляд обязательно должен быть "пустым" - то есть свободным от среды, как свет в вакууме. А все то, что "видит он впотьмах", - вторично. Взгляд должен обладать предельно возможной длиной. Только тогда "сумма этих длин, где каждая есть взгляд, равна одной длине"...

Еременко давно ничего не печатает. Его стих оказался более, чем другие, зависим от окружающей среды, от той сгущенной атмосферы, в которой овеществлялись стихи в восьмидесятые годы. Стихи Еременко родились с пластической неизбежностью, как кристаллы в перенасыщенном растворе. Они в своей свободной органике стали отражением времени и пространства, не отвлеченного, а совершенно конкретного: СССР - конец прекрасной эпохи.

Если поэт занят самопознанием, то он находит опору в субъекте - в самом себе, а субъект более или менее постоянен, если он и меняется под внешним давлением, то постепенно адаптируя среду обитания. Самопознающий устойчив и замкнут. Если поэт познает объект и ему удается добраться до каких-то неповерхностных истин, они становятся его опорой - их постоянство глобально. Человек, познающий мир, устойчив и открыт. Но живущий процессом познания, познающий сам этот процесс лишен обеих опор - и внешней, и внутренней. Он предельно свободен и предельно зависим. Ему все равно, что измерять и структурировать, пока эталон соразмерен субъективной или объективной действительности, но его мерная линейка может оказаться неприложимой к изменившемуся бытию. Эталон менее всего подвержен переменам. Как только внешние условия изменились - резко упало давление, - Еременко замолчал. Длинный пустой взгляд, чтобы видеть что-то конкретное, должен постоянно наталкиваться на окружающие предметы. Иначе он уходит в созерцание бесконечной удаленности. Может быть, Еременко просто перестали интересовать предметы домашнего и промышленного обихода, которыми он так свободно играл. А может быть, сегодняшняя действительность недостаточно прозрачна, чтобы стать проводящей средой для поэта, чей взгляд постоянен, как световая скорость.