Владимир Губайловский Октябрь 2000 года оказался удачным месяцем в творческой биографии Евгении Извариной. Сразу два журнала опубликовали большие подборки поэта: "Знамя" ("Прожектор с котлована") и "Урал" ("Время ночь"). Если в екатеринбургских журналах Изварина публиковалась неоднократно, то в столичном - это дебют, и дебют, на мой взгляд, успешный. Я приведу одно стихотворение из подборки "Прожектор с котлована" целиком.
Мозг предлагает память
вводить подкожно.
Сердце себя дичится,
не доверяет -
в городе, сухопутном, что
безнадежно,
в стойбище, серединном, что
ободряет.
Связано и закрыто, что под
запретом.
Вспорото и разъято, что на
изломе -
в городе, освещенном, да не
согретом,
господи, схожем с танцами
на пароме,
где упрощают выбор фасон,
колодка,
елочка, рубчик, клетка, горох,
полоски.
Так что - крутись, пластинка,
искри, проводка,
бейся, душа, о стенку, волна о
доски.
Вейся не по себе, перманентный
волос,
ввязывайся в сраженье на
пораженье
в городе, где привычней -
впотьмах, на голос,
ребрами - на оглобли
воображенья.
Это стихи о поиске опоры, об отсутствии твердой почвы под ногами. Начинается все с жесткой самоиронии - "Мозг предлагает память вводить подкожно". Ну да, можно еще внутримышечно попробовать или прямо в вену. Пустоты памяти обязательно приводят к неустойчивости и нечеткости восприятия действительности, но предложение "мозга" восполнить потери подкожно - вполне в естественно-научном стиле - вряд ли поможет и укрепит. Плохая надежда на его медицинские советы. Сердце тоже слабый помощник, оно неточно чувствует не только окружающее, но и само себя. Может быть, причиной такой зыбкости сознания и чувства является внешний мир? Город: "в городе сухопутном - что безнадежно, \\ в стойбище, серединном, что ободряет". "Безнадежно" - из-за отсутствия моря, из-за невозможности глобального выхода. Первая книга Извариной называется "Сны о великом плавании". Но это - сны. Отсутствие выхода лишает поиски всеобщности, замыкает их - на "стойбище, серединное", и это повод для робкого оптимизма. Искать следует сейчас и здесь, там, где стою. Это "ободряет", конечно, как и всякая, даже безнадежная, но определенность.
Поэт жестко и трезво рассматривает окружающий город. Окружающее предстает в двух одинаково непригодных проявлениях. Либо спрятано, либо сломано. И то и другое - не нужно. Ни то ни другое не может быть опорой. Пока спрятано - недоступно, как только доступно - сразу вспорото и разъято. Мы воруем запретные вещи, для того чтобы их сломать.
Город, окружающий поэта, неожиданно оказывается сходным с танцами на пароме. Паром - прямоугольный кусок полого металла, который прикидывается сушей, мостом, кораблем и не является ни первым, ни вторым, ни третьим. Он не надежен так, как надежна земля, он не свободен, как свободен корабль. Он может плыть, но только от берега до берега, на нем можно стоять, пока нет сильного ветра. Он связывает берега, но с помощью тонкого троса, который легко оборвать. Временный, дешевый, неудобный заменитель. Ни то ни се. Так устроим на нем танцы - на нем "освещенном да не согретом". Танцы на пароме - это какой-то убогий, самодельный вариант пира во время чумы: "где упрощают выбор фасон, колодка, \\ елочка, рубчик, клетка, горох, полоски". Внешние приметы моды, расцветка ткани могут упростить только внешний же выбор - партнера по танцу, случайного спутника. Но это только начало. Начало праздника: "крутись, пластинка, искри, проводка, \\ бейся, душа, о стенку". Не нужно думать о том, что под ногами хлипкие доски, не нужно думать, насколько быстро пройдет праздничная эйфория, не нужно думать. Смысл раздваивается, он намеренно неточен и многозначен. "Вейся не по себе" - "вейся не сам по себе", но и "мне не по себе". "Ввязывайся в сраженье на пораженье" - "огонь на пораженье" - поражающий, но "потерпеть пораженье" - быть пораженным этим огнем.
"Оглобли воображенья" - найденная наконец опора. Поиск закончен. Почему "ребрами - на оглобли"? Воображение проявляет действительность, как переводную картинку. Привычное, замутненное повседневностью событие выхватывается из потока, останавливается резкой вспышкой блица, бьет по глазам или грубее, проще - "ребрами - на оглобли". Это больно. Это неожиданно и обидно. Но разве не этого хотелось? Этого. В неустойчивом, призрачном, городе, среди людей без лиц - отличных только фасоном обуви и расцветкой ткани, в неустойчивом равновесии, когда под ногами вода, а вокруг летящая по ветру песенка с пластинки, в городе, где нет ничего настоящего, где мозг и сердце ни чем не могут помочь, единственным действительно существующим оказывается воображение, жесткое и отчетливое, как удар. Что это - предельный солипсизм? Последовательный отказ от всего, что во вне? Да, именно так. Это сознательный выбор и попытка реконструкции вселенной. Детали, элементы, взяты из одного мира, а сама конструкция создана в другом. В мире воображения и сна. А то, что принято считать действительностью, - только паутина.
На пороге зари в сновидении,
в цепком подлеске
по колено стою.
Мысль уже ворошит
телеграфный моток паутины,
чтоб отстукать ответ,
а под веком еще не тускнеют
эскизы, картины,
обещанье и свет...
Или в другом стихотворении о том же:
Невесомые петли вязала душа,
или плоть - паутинные сети?
В мире воображенья есть твердость обещания и ясность света. В мире действительности только спутанность тонкой, липнущей к лицу, рвущейся паутины. Изварина пишет в рецензии на книгу Елены Шварц: "суть гностической мистерии: овладев необходимыми знаниями, человек сможет повторить труд Творца, излечить, исправить несовершенную природу и самому предстать в новом качестве, лучшем из возможных". ("Поэзия Метаморфозы".) Чем реальнее и конкретнее мир, созданный воображением, тем ближе создатель этого мира к повторению труда Творца. Но существует обратная связь между миром воображения и миром действительности, найденная опора не самоцель, это точка отсчета, это возможность вернуться во всеоружии нового знания, чтобы вернуть действительности устойчивость и отчетливость, чтобы "излечить, исправить несовершенную природу" - в первую очередь свою собственную.
