Мария Ремизова ДАВНЫМ-ДАВНО, когда наш мир был еще совсем новенький, журнал "Иностранная литература" опубликовал перевод романа "Имя розы". Умберто Эко ни в коем случае не был первым постмодернистом на земном шаре, но благодаря известным обстоятельствам оказался первым в восприятии самой читающей (тогда еще) страны в мире. Этот роман, во многом коммерческий, во многом написанный с расчетом на массовый успех (то есть достаточно "облегченный" и содержащий весьма извилистую интригу), проложил в отечественной литературе довольно глубокую колею, по которой до сих пор нет-нет да и стараются направить движение своих колесниц российские писатели. Эко показал пример, как, сохраняя реноме "писателя для интеллектуалов", одновременно сделать годную к массовой продаже вещь. Нужно, оказалось, не так уж и много: немного мистики, немного таинственности и немного более-менее известных культурных (в смысле - оприходованных культурой) мифов. Ведь вы этого достойны...
Роман Анатолия Королева прихотлив уже в названии - "Змея в зеркале, которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, какую несет в руке Красная Шапочка, бегущая через лес по волчьей тропе" ("Дружба народов" # 10). Прихотлив он и авторским предуведомлением, из коего следует, что текст, во-первых, изначально создавался как конкретно коммерческий, но автор убедился, что творить на потребу низкому вкусу не способен, и оттого вышло то, что вышло, а во-вторых, что постоянно публикующий все произведения автора журнал "Знамя" от данного текста отказался, и вот он представлен "Дружбой народов". Заявление само по себе достаточно уникальное - не припомню другого случая, чтобы кто-то сообщал столь интимные подробности прохождения своих текстов сквозь все препоны и рогатки цензуры. Ну да неважно. Есть еще одна странная ремарка - существует-де где-то уже опубликованная версия этого текста, каковую автор переработал "в тоске по недостижимому совершенству". Последнее похвально, но какой же тогда вариант опубликован - тот, который, по признанию автора, вышел "абсолютно мертвым"?..
Но к делу. "Змея в зеркале..." со всеми Красными Шапочками и волчьими тропами представляет собой наслоение нескольких ментальных "путешествий" в пределах одного сознания. Сначала герой-рассказчик ощущает себя античной статуей Гермеса, потом потерявшим память ясновидцем, которого в своих целях использует в секретной лаборатории другой ясновидец, потом, воплощаясь в разные мифологические и сказочные существа, он борется с женщиной, которая оказывается чем-то вроде богини-губительницы античного мира и провозвестницей христианства, потом он оказывается просто человеком, а потом снова богом Гермесом, который вынужден обретаться в современном, потерявшем сакральность мире на правах обывателя и разве что ловкого (за счет своих провидческих способностей) игрока на скачках.
Борьба античного язычества с христианством и его неизбежное поражение подано Королевым как утрата гармонии и красоты мира. (Этот мотив, кстати, играл и у Эко - монах-мракобес уничтожал библиотеку с античными текстами, в частности Аристотеля, где, по мысли Эко, содержался какой-то крайне опасный для христианской догматики и принципиально не опровергаемый ею аргумент.) В его системе координат борьба происходит тоже через книгу - только более аллегорически. Начальник секретной лаборатории выступает как "аватара" Зевса. Его убийца и оскопительница принимает облик Красной Шапочки. Они оба магически пользуются текстами: Зевс пытается "переписать" книгу сказок Шарля Перро, вылавливая из нее буквы, складывающиеся в имя Спасителя и магически же уничтожая написанное, а Красная Шапочка вдруг подсовывает "нелегитимную" страницу из "Пестрой ленты" Конан Дойла, благодаря чему верховный бог античности гибнет от укуса не запланированной в тексте Перро змеи.
Эта часть сильно напоминает магические "реконструкции" у Пелевина - с той только разницей, что Королев (во всяком случае внешне) сохраняет во всей этой акции серьезную мину на лице, тогда как Пелевин достаточно откровенно усмехается, обыгрывая ситуации дважды: до неузнаваемости искажая реальность и дистанцируясь от слишком прямолинейного доверия к "истинности" этого искажения. Возможность этого двойственного восприятия, видимо, и придает то обаяние прозе Пелевина, которое приносит ему шумный успех. Королев в этом смысле слишком "маньеристичен", не дотягивая притом до настоящей готики - и потому "Змея в зеркале..." остается только очень и очень навороченной (хотя достаточно изысканной и умело сделанной) штучкой для очень и очень ограниченного употребления.
Есть в этой нише отечественной литературы еще один автор, менее, к сожалению, известный, но, безусловно, заслуживающий большего, - Михаил Успенский. Его роман "Там, где нас нет" по невероятной иронии судьбы фигурировал в позапрошлогоднем списке на Госпремию - хотя шансов на нее не имел никаких (естественно, ничего и не получил). Успенский использует тот же прием переосмысления мифологических и фольклорных реалий - и делает это замечательно смешно. Но если Королева (в "Змее...") интересуют в первую очередь некие культорологические проблемы, а Пелевина - формы сознания, то Успенский почти целиком отдается "филологической" стихии, поигрывая сюжетами и образами, не отнимает у них жизнь, а, напротив, дает им возможность как бы пожить еще раз - весело и забавно. Кажется, что это наиболее продуктивный путь использования нажитого за долгую историю человечества культурного "хлама". Во всяком случае, в такую игру включаешься с удовольствием: игра и должна быть веселой, что не исключает ее интеллектуальности, - иначе что это за игра?
То, что делает в "Змее..." Анатолий Королев, слишком мрачно для игры. Возможно, по его замыслу игра должна была быть страшной. Но страшилки тоже не получилось - страшно бывает только всерьез. Вообще трудно представить, чем может напугать постмодернист - если нет ничего основательного, на чем основываться страху?
Впрочем, с точки зрения формы "Змея..." написана хорошо. Там есть даже отдельные очень неплохие образы - как, например, "колодец" в земле неподалеку от ипподрома на Беговой, заглянув в который можно увидеть последний оставшийся клочок античного мира - это, разумеется, Аид. Возможно, что "Змею..." портит именно строгость задачи и слишком явная просчитанность конструктивных решений. Ей не хватает какой-то маленькой иррациональной избыточности, немотивированности. Она слишком нежизнеподобна: ведь жизнь - это всегда чуть-чуть хаос.
