Дороги, которые выбирают

ПОВЕСТЬ Анатолия Генатулина "Что там за холмом?" ("Дружба народов" # 8) имеет подзаголовок: "Исповедь неудачника". И если с первой частью определения все ясно - текст скорее всего действительно строго автобиографичен, то вторая вызывает некоторые вопросы: почему все-таки "неудачник"?

Года два назад в журнале "Волга" (# 5-6, 1998) Анатолий Генатулин публиковал довольно приметный рассказ "Пепелище", сюжетно плотно совпадающий с нынешней повестью. Главный герой его, тоже башкир, тоже рано потерявший родителей и познавший все тяготы сиротства, юношей покидает родную деревню, в конце концов оказывается в Москве, женится и через много лет, похоронив жену, возвращается на родину, где встречает свою первую любовь. Узнав, что она, как и он, одинока, предлагает ей выйти замуж, но новый брак не приносит большого счастья - они плохо понимают друг друга, к тому же герой мучается внутренней раздвоенностью - в первом браке он ощущал вину за "предательство" своего народа, выбрав в спутницы русскую, теперь же он чувствует себя виноватым за то, что предал память покойной.

В "Пепелище" работает идея невозможности прожить разные варианты судьбы - неточное попадание в единственно правильный грозит бесплодными поисками все новых и новых решений, так и не приносящих желаемого удовлетворения. Вопрос для автора, судя по всему, болезненный - особенно в свете его "промежуточного" стояния между двух культур.

Если сравнивать "Пепелище" с нынешней повестью, отчетливо заметна разница в принципах художественного подхода. Если в "Пепелище" реальные события заметно трансформируются в сторону, нужную для идеи рассказа, в повести "Что там за холмом?" они подаются без соответствующей обработки, не просеянными сквозь сито авторского "цезурного" отбора.

"Что там за холмом?" вследствие этого оказывается гораздо жестче, "темнее". Некоторые эпизоды вообще довольно страшны: болезнь и смерть матери, брошенной почти без помощи, брошенные же, никому не нужные сироты, вечно голодные, раздетые, во вшах... Тут даже не физические страдания самое страшное (хотя и они, конечно, страшны), а равнодушие окружающих, кровно близких людей. Здесь, в этом тяжелом детстве, видимо, и берет начало первая трещина в национальной и культурной самоидентификации, ставшей для автора травмирующим фактором на всю жизнь.

Как я, не знавший русского языка, толком не учившийся в школе, просидевший три года в седьмом и два в восьмом (это уже в вечерней, взрослым человеком), мог стать русcким писателем - и раз, и другой спрашивает себя автор. В этом "мог" - оба смысла: мог - сумел и мог - посмел.

Как не погиб еще в детстве, в подростковых беспризорных скитаниях, на фронте, как не спился, не отупел, не загнулся от непосильного, на уровне зэковского, труда, как вырвался из своей среды - не только языковой, но и социальной?

И как осмелился порвать с этой средой, забыв материнский язык, бросив свой край, свой народ, посвятив себя культуре другого народа, гораздо большей и благополучной? (В повести есть эпизод - мать хоронят, а его на кладбище не взяли: зима, а ни обуви, ни одежды - "так и не знаю, где ее могила".)

"Что там за холмом?" - конечно, метафора. Совсем маленьким (с этого начинается повесть) автор-герой вышел со двора, может быть, впервые один, и, поднявшись на холм, увидел убегающую вдаль дорогу. По этой дороге он будет еще не раз уходить из жестокой к нему деревни, возвращаться, снова уходить, уходить надолго, думая, что навсегда, чтобы в старости вернуться - купить дом и жить здесь хотя бы летом, реализуя уже до конца свою непреодоленную двойственность.

Человек, прошедший через страдания, большую часть жизни не нужный никому (лишь в сорок лет встретивший по-настоящему полюбившую его женщину - но и здесь снова неточное попадание: любя и гордясь его успехами, вынося все бытовые тяготы, она не может разделить его литературные интересы, она - простая продавщица, прочитавшая за всю жизнь всего несколько книг), он совершил гигантский, почти невероятный рывок к другому, не запланированному для него бытию. Опять же, и раз, и другой автор будет настойчиво возвращаться к вариативности судьбы, вычисляя в ней критические точки, и снова и снова находя подтверждения - как будто что-то вело его именно к такой жизненной стезе.

Но тогда почему неудачник? Наоборот, вроде бы вытянул самый счастливый из возможных билетов... Ан, нет. Вероятно, бремя несчастий имеет ту меру, за пределами которой не бывает счастливых развязок. К тому же человеческой натуре, видимо, вообще свойственно (за малыми исключениями) тяготиться бременем своей судьбы. И когда писатель рискует ставить эту судьбу во главу сюжета, максимально придерживаясь канвы действительных событий, это настроение почти неизбежно оказывается довлеющим. В этом, кстати, разница между "Холмом" и "Пепелищем", где жизненный итог, кстати, куда как незавидней. Тем не менее работает закон дистанции - автор отдельно, герой - отдельно. И потому, каким бы ни был жизненный итог героя, автору это нипочем, пусть бы даже и крах - лишь бы этот крах имел прочный художественный успех.