Память сердца

ПРЕЖДЕ всего - у альманаха "Мнемозина" очень правильное название. Мнемозина - богиня непредсказуемая. Тем не менее все, кто ушел в мир иной, так или иначе находятся под покровительством этой капризной древнегреческой дамочки, все - ее дети, любимые или не очень. И в альманахе соседствуют имена заслуженных и известных, заслуженных и неизвестных и имена тех, кто ушел слишком недавно, чтобы Мнемозина определилась в своем к ним отношении.

Понятно, что больше всего шансов остаться в истории у киношников и художников. Фильмы и картины в отличие от балетного и театрального искусства не стареют вместе с их творцами и доступны в своем первозданном виде многим поколениям. Имя Эйзенштейна впечатано в анналы так крепко, что никакая смена времен его не вытравит: про знаменитую лестницу из фильма "Броненосец "Потемкин" можно не только прочитать во всех учебниках, энциклопедиях и воспоминаниях современников, но и увидеть ее воочию, например, в "Иллюзионе". И целый раздел альманаха посвящен 100-летию со дня рождения Эйзенштейна: его "Театральные тетради", профессионально подготовленные к публикации М.К. и В.В Ивановыми (при участии И.Ю. Зелениной), его эскизы к постановке "Валькирии" в Большом и статья, написанная совместно с Сергеем Третьяковым, "Выразительное движение" - дополнительные штрихи к портрету мастера.

Очень любопытно читать "Театр до конца", работу знаменитого художника Юрия Анненкова, ни на кого не похожего и очень своеобразного, - работу, в которой самобытная и яркая личность решительно отрицает присутствие в театре актерского индивидуального начала┘ Написано здорово и азартно, хотя сейчас видно, что Анненков идет по пути, ведущему в никуда.

Хотя искусство Тамары Карсавиной, знаменитой балетной примы начала ХХ века, танцевавшей в антрепризе у Дягилева, можно представить себе только по восторженным отзывам современников, ее имя тоже отнюдь не кануло в Лету. В альманахе опубликованы отрывки из книги воспоминаний Тамары Платоновны "Семейный альбом" - воспоминаний, в которых дышит ушедшая эпоха. На страницах "альбома" - портреты Павла Гердта, Христиана Иогансона, Николая Легата, Евгении Соколовой - тех, кто подготовил небывалый взлет русского балета на рубеже веков. Но безмерное уважение автора к героям ("Как глубоко почитаемые семейные портреты, вспоминаю я моих учителей...") отнюдь не мешает живости стиля ("Раз или два я удостаивалась похвалы Христиана Петровича, которая, впрочем, умерялась словами: "Жалко, что ты такая дура").

Еще один любимчик Мнемозины - Михаил Чехов. Публикация его писем Виктору Громову с конспектами лекций Рудольфа Штайнера показывает читателю увлечение обоих антропософией, "тайным знанием", оккультизмом, приведшее к вступлению в общество розенкрейцеров. Кстати, очень показательна здравая оценка этого увлечения Эйзенштейном (по недоразумению тоже однажды забредшим в розенкрейцеры). Она приведена публикаторами во вступительной статье: "Валя Смышляев пытается внушением ускорять рост морковной рассады. (┘) Все бредят йогами. Михаил Чехов совмещает фанатический прозелитизм с кощунством. (┘) Я то готов лопнуть от скуки, то разорваться от смеха. Наконец, меня объявляют "странствующим рыцарем" - выдают вольную". Но в отличие от Эйзенштейна для Михаила Чехова все было вполне серьезно - он остался убежденным теософом до конца жизни. В опубликованных письмах интересны не только попытки Чехова "приладить" антропософские взгляды к своей профессиональной деятельности, но "высвечивающиеся" отношения актера с близкими людьми: нежность, юмор, темперамент.

После того как названо имя Михаила Чехова, можно заметить, что многие имена в альманахе так или иначе связаны с историей МХАТа. Одной из самых заметных публикаций этого выпуска стали письма Марии Германовой к своему учителю Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко.

При слове "актрисы старого МХАТа" каждый вспомнит Ольгу Книппер-Чехову, многие - Марию Андрееву (которая потом стала женой Горького), кое-кто - Лилину, жену Станиславского. Имя Марии Германовой вряд ли придет на ум. Конечно, актриса - любимица одного мэтра и "нелюбимица" другого, - уехавшая после революции в Европу, да так и не вернувшаяся, не имела никаких шансов попасть в советские театроведческие книжки. И в предваряющей письма статье Веры Максимовой замечено: "Может быть, права И.Н. Соловьева, сомневающаяся в возможности восстановления живой и сложной фигуры Германовой, слишком долго абсолютно отсутствовавшей в нашем сознании, в нашей духовной жизни и в русской театральной истории". Однако по письмам складывается впечатление, что Германова сама приложила массу усилий, чтобы попасть в забвение. В них бесконечная любовь к театру как-то уживается со столь же бесконечным эгоцентризмом, "зацикленностью на себе" и, в общем-то, пренебрежением коллегами, партнерами по сцене, не менее талантливыми, чем сама Мария Николаевна. Ее в театре не любили - возможно, справедливо. Хотя, с другой стороны, в этом отношении Германова не так уж сильно отличалась от своих "подруг" по сцене. Все знаменитые актрисы того времени так или иначе "вписывались" в эпоху декаданса, с его культом индивидуальности, рисовкой и надломом, и размытыми границами между придуманным и настоящим. Беда и заслуга Германовой, что она "вписалась" в нее абсолютно. Иначе она себя вести просто не могла. И именно поэтому ее образ, проступающий в письмах, дает гораздо более полное представление о той эпохе, чем, скажем, растиражированный многочисленными воспоминаниями образ знаменитой Ольги Леонардовны.

К нелюбимым детям Мнемозины и пасынкам МХТ принадлежит и Ричард Болеславский, начинавший свой путь в искусстве вместе с обласканным богиней Михаилом Чеховым. Ему в альманахе посвящена статья М.Г. Литавриной "Американская игра и "русский метод": попытка интеграции (Ричард Болеславский и его нью-йоркский "Лабораторный театр")". И опять, как в случае с Германовой, имя Болеславского сейчас не на слуху. И опять, вероятно, в "нелюбви" Мнемозины виноват сам артист. "Болеславский всегда был странником. Самим по себе. Человеком со стороны..." - это характеристика из воспоминаний Гиацинтовой, приведенная автором статьи, объясняет многое┘

И Сигизмунда Кржижановского, о котором в альманахе рассказывает Н.Г. Литвиненко, богиня тоже не полюбила. Иначе чем объяснить такую странность - человек, одаренный многими талантами, писатель, литературовед, театральный деятель, друг и соратник Таирова, - и имя его совершенно затерялось среди имен великих современников. Статья в альманахе так и называется: "Вспомним Сигизмунда Кржижановского - деятеля театра и театрального критика".

Справедливость по отношению к художнику восстанавливает Е.И. Струтинская (статья "О крэговских кубах, "головинских мейерхольдах" и художнике Зандине"). Оказывается, декорации к постановке Мейерхольда 1914-го в Александринском театре "На полпути" делал не Головин, а Зандин. Кто-то скажет - подумаешь, открытие! Постановка провалилась, критика дружно разругала автора, режиссера и художника - чего уж сейчас об этом вспоминать. Но в истории искусства мелочей не бывает - кроме того, приятно, что еще одна маленькая загадка разрешена.

Кроме уже названных материалов, в этом выпуске альманаха - статья Н.Ю. Черновой о хореографе Касьяне Голейзовском, рассказ о студии "Семперантэ" (дающий образное представление о театрах-студиях 20-х годов), материалы по истории Государственного еврейского театра.

Отдельно стоит отметить замечательную работу публикаторов. Только грустно, что сборник этот в какой-то мере стал данью памяти людям, чьими трудами он сделан. Публикации Андрея Миляха об Эйзенштейне и о студии "Семперантэ" - посмертные, работа о Болеславском посвящена памяти убитого журналиста Игоря Филимонова, способствовавшего получению материалов из США, нет в живых уже автора статьи о Касьяне Голейзовском Натальи Черновой. Пусть Мнемозина будет к ним добра┘

И еще - этот альманах не стоит рассматривать как дежурный сборник материалов по истории искусства, собранных под одной обложкой. Это целостная и живая книга о времени и людях этого времени. Одни и те же имена встречаются в разных контекстах, с разными оценками у разных авторов. Иван Берсенев, например, - главный режиссер МХАТа-2, а с 1939-го - главный режиссер Театра имени Ленинского комсомола - в истории советского театра его имя давно залакировано и покрыто академическим глянцем. А у "Мнемозины" Берсенев кому-то мил ("Целуй Соню и Ваню", - Михаил Чехов), а кому-то - кость поперек горла ("Мне душно, мне темно с ним. Он лживый, жадный, грубый, темный. Он все может перелгать, утаить┘" - Мария Германова). И кому верить? А кому хотите┘