Без "Волги"

СЛУХИ о том, что "Волги" больше не будет, циркулировали давно. И вот почта принесла последний выпуск (его пометили специальным 413-м номером - столько всего вышло за 33 года существования "Волги"), где редакция прощается с читателями и объявляет о прекращении выхода журнала.

Последние десять лет "Волга" была самым заметным из региональных изданий литературного плана. Если бы не хронические опоздания, она бы смело могла конкурировать со столичными толстяками, часто обходя их в динамичности и наклонности к свободомыслию. Соревноваться с ней пытался лишь екатеринбургский "Урал", который облюбовал сходное с "Волгой" русло симпатий к отечественному модернизму, однако, то ли в силу большего радикализма, то ли в силу еще каких причин, по большей части, "Волге" проигрывал.

"Волга" выполняла важнейшую функцию - она была своего рода полигоном для начинающих авторов, которым не так-то просто с ходу пробиться в страдающие известной косностью "главные журналы страны". В "Волге" начинали свои биографии некоторые из известных ныне писателей и - хочется надеяться - некоторые из тех, кто еще будет известен. В "Волге", наконец, был очень приличный рецензионный отдел, отличавшийся каким-то свежим задором, почти утраченным в других литературных журналах, тяготеющих к многоумию и респектабельности.

Трудно поверить, что во всей Саратовской области не нашлось денег, чтобы поддержать издание, имеющее в литературных кругах столь устойчивую репутацию и пользующееся постоянным вниманием литературной критики. Трудно предположить, что не нашлось их и во всей нашей большой стране. И однако - не нашлось. Ни в Саратове, ни где бы то ни было еще. Разумеется, у "Волги" были свои недостатки - а у кого их нет? Но вот так, по-глупому, просто выкинуть на помойку самобытный, раскрученный журнал... Редакция выражает, конечно, надежду на будущее возрождение, и дай-то, как говорится, Бог, но сейчас-то как? Разве так много в Саратове культурно примечательного, известного на всю страну, чтобы так легко бросаться наработанным и конкурентоспособным?..

В последнем номере "Волги" напечатана повесть Марии Галиной "Покрывало для Аваддона", которая каким-то странным образом перекликается с ситуацией закрытия журнала. Не впрямую, конечно, а в пространстве скорее аллегорическом: затрагивая тему смерти и бессмертия, конца света и в то же время - бесконечности бытия.

Заводить разговор на такие темы на исходе двадцатого века и при этом держать серьезную мину на лице - дело заведомо проигрышное. Такой задачи Галина перед собой и не ставит. "Покрывало для Аваддона" - повесть в духе веселой фантасмагории, где реальность и мистика не просто свободно проникают друг в друга, но слиты в единое неразделимое целое, причем без малейшего ущерба для обеих.

Сюжет таков. Две интеллигентные одинокие дамы подрабатывают уходом за могилами тех, чьи родственники отбыли на историческую родину. Однажды по ошибке они наводят порядок не на той могильной плите, да еще и рассуждают о божественных предметах. С этого и начинаются их злоключения. Могила оказывается не могилой, а местом, где сам себя "упокоил" великий Рабби Барух, он же Моисей Самуилович Гершензон, да Бог знает, кто он - Вечный Жид, создатель Голема Рабби Лев, Спиноза, кто угодно... Важно, что времени у него было навалом, и он, пользуясь мнимыми числами, по части которых был дока, в конце концов высчитал семьсот двадцать первое имя Бога, помимо тех семисот двадцати, которые вообще-то доступны людям. Это открытие немедленно наделило его абсолютным могуществом (хотя что-то подобное у него, кажется, уже было - иначе как же он мог, к примеру, пятьсот лет заниматься одной математикой?) Но все, как известно, приедается. Рабби Барух устал от жизни и своей власти над ней. Не имея возможности умереть, он силой каких-то заклинаний запечатал себя в могиле в состоянии анабиоза. Этот анабиоз и был нарушен называвшими имена Бога дамочками, которые к тому же сбросили с могильной плиты камни с каббалистическими письменами.

Дальше сюжет строится на том, что лишенный способности действовать самостоятельно мятущийся дух разными магическими средствами вынуждает дамочек найти пропавшие камни и вернуть все на свои места - его к небытию, мир к присущему ему порядку. Дамочки по разным причинам упираются. Для вразумления используются самые разные средства - от классической саранчи, классического же Голема и таинственного Совета Девяти, состоящего сплошь из одних покойных, до модернистских инсталляций, напичканных бомбами, и бандитских разборок с горами трупов. Однажды фигурирует настоящий конец света, который инициирует образованный мальчик Изя, превзошедший в своем хедере основы каббалистической науки: он решает улучшить окружающую действительность, воспользовавшись силой одного из доставшихся ему камней.

Но в конце концов все кончается хорошо. Конец света остановлен, разрушения минимальны - какая-то заброшенная фабрика да разве пара ларьков. Разгадана даже последняя шарада - не числом "721", какое складывалось из камней с буквами иврита, а числом "722" должна быть запечатана роковая могила. Познание, таким образом, заявляется как бесконечный процесс, а вмешивающийся в события в критических ситуациях доцент Нарбут, разгадавший загадку, оказывается ничем не хуже почившего Рабби Баруха. Жизнь, в общем, продолжается.

Но, конечно же, вовсе не занимательным сюжетом интересна эта повесть. Сюжет - лишь повод для автора порезвиться с некоторыми культурными артефактами, которые, к счастью, им (автором) неплохо освоены. Понятно, что отсылки в первую очередь обращены к области культуры еврейской, - как религиозной, начетнической, "книжной", так и низовой, осваивающей прежде всего не мистический, но "чудесный" смысл иудаистской традиции. Во вторую же - к культуре вообще, превратившейся для современного человека в россыпь равноправных и равноценных фрагментов, свободно тасуемых и выкладываемых в произвольные композиции (что, кстати, обыграно в тексте на примере уже упомянутых инсталляций).

Собственно, одну из таких "композиций" и предлагает Галина в своем "Аваддоне", свободно перемешав сакральное с профанным. Первое, кстати, выступает здесь как вневременное, "вечное", тяготеющее к бесконечному умножению себя в себе, второе же - как сугубо преходящее, намертво связанное с текущим моментом, относительное - но при том не лишенное известного обаяния.

Понятно опять-таки, что эксперимент по совмещению несовместимого будет безболезненным лишь в том единственном случае, когда соединительный шов проложен спасительной иронией. Ирония, можно сказать, выступает в "Аваддоне" чуть не главным действующим лицом. Ирония - но без малейшей тени сарказма. В последнее время установилось, что ироническая игра с осколками культуры автоматически относит текст к разряду постмодернистских. Однако признак этот для ПМ хотя и характерный, но отнюдь не классифицирующий. Во-первых, эти приемы были известны еще со времен поздней античности, а во-вторых, главным в определении метода стоит, видимо, считать идейную направленность текста.

Заявленное в "Аваддоне" демонстративное ниспровержение культурной иерархии тоже вроде бы играет за команду ПМ, но это лишь на первый, весьма беглый взгляд. На самом деле - это способ описать некоторые параметры современного сознания, действительно получившего в ХХ веке сумбур вместо музыки. То, что автор позволяет себе повеселиться на этот счет, выдает в нем человека, по крайней мере знающего, что возможны и иные варианты. А в наше тяжелое время ценны даже воспоминания о гармонии, пусть и временно утраченной. Смеяться над этой потерей можно злорадно, как это по большей части свойственно текстам отечественного ПМ, а можно и просто весело - и не над потерей, а над сложившимся положением вещей. В таком смехе много здорового - он понемножку ставит вещи на свои места.

Что же касается прекратившей издание "Волги" - рискнем на нехитрый эксперимент, подсказанный "Аваддоном": последний номер 413? Чем черт не шутит, возьмем и просто так, ни для чего, напишем - 414...