Григорий Заславский
Полина Агуреева - за два часа до выхода на сцену в роли Лизы в спектакле Олега Меньшикова "Горе от ума".
Фото Дениса Тамаровского (НГ-фото)
- СКАЖИТЕ, Полина, когда вы выходите на сцену в спектакле "Одна абсолютно счастливая деревня", что вам интереснее - сыграть другого или же рассказать о себе и о своем, поскольку что-то клокочет в груди и рвется наружу?
- Скажу так: мне хотелось бы находиться между. То с той, то с этой стороны границы. Мне, безусловно, есть что сказать, и, как вы говорите, у меня клокочет. При этом я придаю большое значение образу, отстранению от себя.
- Можно не так коротко. Можно говорить долго┘
- Я не умею долго.
- В "Счастливой деревне", где вы играете главную героиню, привлекает и поражает одновременно, казалось бы, невероятная для актера мера искренности. Есть ли эта искренность в жизни?
- В жизни искренность чаще вредит, а не помогает. Но я считаю себя искренним человеком. Может быть, не такой цельной, как моя героиня, но искренней. Цельности нет в жизни, а искренность есть.
- Но вы этой искренностью своей пользуетесь?
- А вы?
- Я пользуюсь.
- Вот и я пользуюсь.
- Но мне не верят.
- Не верят? Зато сколько человек верит, что вы - злой критик. Значит, получается.
- По-вашему, человек может быть цельным, когда сама жизнь - против этого?
- А вы разве знаете время, которое было цельным?.. Внутри себя, мне кажется, можно было бы обрести цельность. И это не зависит от обстоятельств, от разорванности времени┘ Но играть интереснее, конечно, натуры со вторым планом.
- Понимаю, что надо уже говорить и спрашивать о чем-то другом, но хочется "договорить" эту тему: цельных героев вообще-то играть интересно?
- Интересно. Сложно очень, потому что очень просто. Все же настоящие вещи - очень простые. И потому они - самые сложные. "Деревня" в этом смысле - опасный спектакль, он - очень простой, очень человеческий, безо всяких постмодернистских "наворотов". Можно даже сказать - элементарный: по истории, по чувствам.
- Когда Петр Наумович Фоменко говорил с вами про "Абсолютно счастливую деревню", он воспоминал "Братьев и сестер" Абрамова или Додина?
- Нет. В некоторых рецензиях, на мой взгляд, плохих, хотя и хвалебных, были сравнения с Додиным, с его "Братьями и сестрами". По-моему, сравнивать тут невозможно, поскольку у Фоменко - совсем другая точка отсчета. Там принцип абсолютной реальности, местами доведенной до натурализма. А у Петра Наумовича - наоборот, антиреальность, причем это изначально антиреальность. Деревня - неконкретная. Единственное, что конкретно в спектакле, - это чувства. У Фоменко - поэтический театр, и все в нем - только образы, поэтические образы. Можно, наверное, сравнивать чувства. Похожи не спектакли, а может быть, вызываемые ими эмоции. Но тогда можно сравнивать наш спектакль с чем угодно┘ С любым произведением. Но этого делать нельзя, поскольку отличия всегда в форме, а не в содержании.
- В студенческих спектаклях "короткость" дистанции между актером и зрителем часто объясняется просто недостатком места, само пространство учебной аудитории диктует особые отношения со зрителями, часто - знакомыми и друзьями. В "Мастерской Петра Фоменко" такая "плотность" общения - почти постоянный прием. И новый зал построен в расчете на то, что другим оно уже быть не может. Такая короткая дистанция мешает или помогает?
- Я воспринимаю это как данность. В "Одной деревне" это, может быть, даже помогает: соврать нельзя. "Четвертой стены" нет, и было бы сумасшествием ее выстраивать в таком пространстве. Ее отсутствие, наверное, даже помогает, рождая особое ощущение документальности, не театральной правды.
- С получением нового здания появилось ли у вас ощущение своего дома?
- Конечно: появился дом.
- Нужно ли вам после спектакля время, чтобы вернуться "в мир"?
- Из "Деревни┘" я действительно долго выхожу. Не знаю, правда, хорошо это или плохо. Наверное, для того чтобы быстро выйти, нужно владеть высокой техникой. А я в принципе - не технарь┘ Хотя странно, конечно, когда зрители всплескивают руками: "Ой, какая она была на сцене - красивая или некрасивая, например, - и какая в жизни!"
- Зрителю же хочется, чтобы те, в кого он влюбляется на сцене, и в жизни были, как пионер - всем ребятам пример┘ Вы, кстати, пионеркой были?
- Да. Была даже председателем совета дружины в пятом классе! А комсомолкой - уже не успела.
- О чем говорил с вами Фоменко на репетициях? Что было важно?
- О многом говорил. Он не рассказывает подробно о действии, о каких-то других, пусть элементарных, но необходимых вещах. Он говорит какими-то ассоциациями. Если это "попадает", ты чувствуешь и что нужно делать, и как. Он рассказывал о своей жизни, даже про маму свою рассказывал, про войну. Про маму - в связи как раз с моей героиней. Как ей было тяжело после войны┘ Петр Наумович так говорит, что невозможно не откликнуться.
- Для вас та война - это что-то страшно далекое. У вас ведь, наверное, не дедушка даже, а прадедушка воевал┘ В смысле - "что ей Гекуба"┘
- У меня даже прадедушка не воевал. Он сидел во время войны. Был директором большого совхоза или колхоза, его посадили в тюрьму, потом выпустили, но он был уже очень больным человеком. Но я в детстве очень много книжек про войну читала┘ На репетициях мы много говорили, у каждого ведь есть свои семейные воспоминания о войне. Знакомый рассказывал мне о том, как он воевал в Грузии. Не могу сказать, что это помогает. Спектакль ведь - нечто другое.
- Но вот рассказ Фоменко о матери помог?
- Да, потому что это не был рассказ о чем-то реальном, это был образ. Надо было не знать, а почувствовать.
- А как получилась пьеса из романа?
- Пьесы нет, мы на ходу сочиняли спектакль. Очень долго читали и в процессе чтения много выбрасывали, а потом еще больше выбрасывали в процессе репетиций. Все это с большой осторожностью делал в основном Петр Наумович, а мы ему подмастерили┘
- Петр Наумович всегда так репетирует прозу?
- Не знаю, я первый раз с ним репетировала.
- А на другие его репетиции не ходили?
- Боялась ходить. Только на репетиции "Свадьбы", поскольку это было на нашем курсе. И спектакль потом смотрела миллион раз. Это - мой самый любимый спектакль. Мне ужасно нравилось, что столько всяких слов, даже мата, а Чехов оставался абсолютно Чеховым. Я с пиететом большим относилась всегда к Фоменко, раньше это доходило до маразма. Я боялась его.
- А сейчас?
- Сейчас - просто люблю.
- Кто он для вас - режиссер? Учитель? Отец? Старший товарищ?..
- И мужчина┘ Редкий режиссер, во-первых. Во-вторых, глубоко чувствующий, тонкий человек, какие редко вообще встречаются, по-моему. Осталась граница: он - учитель, мы - его ученики. И мне кажется, эта граница нужна.
- Есть ли такие роли - из тех, которые бы хотелось сыграть, - которые вы проигрываете в ваших нынешних ролях? Скажем, играете в "Деревне┘" что-то из Шекспира. Офелию, например?
- Офелия - это действительно есть. Но это не моя фантазия, это Петр Наумович так сделал в "Одной абсолютно счастливой деревне": там есть сцена с венком. А в остальном┘ У меня есть такая мечта - сыграть Марью Тимофеевну Лебядкину. И когда мы репетировали Кроммелинка, на некоторых спектаклях, кажется, у меня это желание иногда "вылезало".
- А ваши студенческие спектакли в репертуар театра не вошли?
- Кроммелинка "Идею господина Дома" мы играли год, но потом сами уже не захотели продолжать, поскольку трудно было всем собраться. Кроме того, я очень любила свою роль в спектакле, но потом как будто исчерпала всю, все, что хотела сыграть, сыграла. И это было не только мое ощущение.
- Когда вы смотрите какие-то другие спектакли, и эти спектакли удачны, это вызывает у вас чувство зависти? Или, наоборот, смотрите плохой спектакль и думаете: ну, слава богу, у нас все лучше.
- Нет, что вы! Что же я, нехороший человек, что ли? У меня другая крайность. Мне чаще всего кажется, что я ужасно сыграла. И редко, когда я могу сказать, что вот этот спектакль я прямо-таки хорошо сыграла. А про "Деревню" я ни разу еще так не смогла сказать. Такой спектакль, где бы я летать могла... Но полетаю еще обязательно.
- Каковы сегодня отношения между старшими "фоменками" и младшими?
- Очень хорошие. Мне было ужасно приятно, когда Галя Тюнина и Кирилл Пирогов три раза подряд, бедные, ходили смотреть "Одну абсолютно счастливую деревню". Я на их спектакли тоже хожу.
- Вы много читаете?
- Вот, дочитываю "Иосифа и его братьев"... Я мало читаю, но по сравнению с кем-то, наверное, много. Хотелось бы больше.
- А вообще актеры сейчас много читают?
- Мне кажется, что в "Мастерской Петра Фоменко" - много читающих актеров, вообще - больше читающих людей. Наверное, это от Фоменко идет самого.
- Как вам работалось с Сергеем Тарамаевым?
- Замечательно! Нас даже с ним поженили уже. Мы устроили дурацкую мистификацию, глупую шутку... Правда, Петру Наумовичу она понравилась. Нас пригласили в программу "Доброе утро", и ведущая спросила нас: "Правда ли, что у вас роман не только на сцене, но и в жизни?" Не знаю, что нас вдруг повело, но я сказала вдруг, что мы действительно собрались пожениться. Я думала, что в это время - без пятнадцати девять - никто не смотрит, но теперь никого не могу убедить, что это была шутка. Все посмотрели.
- Временами на спектакле мне казалось, что такое сыграть невозможно, что это - самое настоящее чувство.
- Мне приятно. Чувство влюбленности на сцене, конечно, есть, иначе невозможно было бы сыграть, но потом оно вместе со спектаклем проходит, испаряется. Я хорошо отношусь к нему, и он ко мне, кажется, тоже. Мы даже делимся друг с другом чем-то сокровенным. Но романа нет.
- Наверное, ощущение, что роман присутствует, происходит как раз от того, с чего я начал: в спектакле вам удается добиться некоей уже внетеатральной меры искренности. Пастернак, наверное, это имел в виду, когда говорил, что тут "кончается искусство, и дышит почва и судьба".
- Зашкаливающая?
- Да. Когда это уже перестает быть театром.
- Да? Мне кажется, это плохо.
- Не знаю. Много личного в каждой роли. Когда Ульянов, например, читает Шукшина, то в этом чтении есть уже не только актерское, сыгранное, но и его, ульяновское, сибирское происхождение. Понимаете? Что это уже не Вахтин, а вы сами говорите, и о своем. Может быть, про своих дедушек и бабушек... То, что сейчас называется модным словом "вербатим".
- Наверное, определенный "документализм", если хотите, можно объяснить самим пространством, условиями помещения, в котором мы играем...
- Хотелось ли вам воплотить на сцене образ нашего современника?
- Например, в пьесе Владимира Сорокина... Я к такой литературе с интересом отношусь, но сыграть, наверное, не хотела бы.
- А Олю Мухину?
- Но это не про героев нашего времени. В ее пьесах важнее, мне кажется, лирическая интонация, а не время.
- А что вы читали, когда поступали в ГИТИС?
- Цветаеву. Стихотворение Цветаевой, прозу - из "Повести о Сонечке", а басню вообще не читала. Не люблю басни, и нас, к счастью, не спрашивали... Когда я поступала, я не знала, кто такой Петр Наумович. Позорище! Я поступала в несколько вузов, но, когда увидела его, сразу поняла, что хочу поступать к нему. Он мне понравился, как говорится, безотносительно к его прошлому, которого я не знала.
- В "Войне и мире", которые репетирует сейчас Фоменко, вы заняты?
- Я репетирую Наташу Ростову. Но там ее мало. Только детские сцены - с куклой, до бала не доходит. Петр Наумович взял только первые главы - салон Анны Павловны, дом Ростовых и Лысые горы.
- Если вам предложат хорошую роль, о которой вы мечтаете, а режиссер будет неважным, вы согласитесь играть или нет?
- Нет. Во всяком случае, пока Петр Наумович меня не выгонит из театра┘
- А если жизнь не будет предлагать что-то интересное? Пойдете шить?
- Нет, не пойду. Это вообще для меня проблема, очень большая. С одной стороны, не могу поступиться принципами, а с другой - я страдаю, когда приходится отказываться. Хочется много работать, многое попробовать, и при этом - не хочется играть в плохих спектаклях. Все равно я не смогу отдаться этой роли, и у меня ничего не получится. Наверное, это непрофессионализм. "Горе от ума" в этом смысле для меня было сознательным шагом навстречу, если можно так сказать, другой жизни. Попробовать было интересно.
Дарья Гармоненко 