Откуда взялась печаль

О ПОГИБШЕМ десятилетие назад рок-лидере Викторе Цое моментально сложились легенды. Одна из них гласила: Александр Башлачев, покончивший с собой, выпав из окна в 1988 году, прочертил в небе Ленинграда звездную вертикаль. Виктор Цой, чей "Москвич" на огромной скорости врезался в автобус, дополнил к башлачевской "доле" свою трагическую горизонталь. Получился крест - на могилу отечественной рок-музыки, ознаменовавший ее "естественную" смерть. Через несколько лет уйдет из жизни лидер "Зоопарка" Майк Науменко, и такой расклад вещей станет уже совершенно очевидным. Три смерти самых влиятельных и, воспользуемся новым словом, харизматичных лидеров рок-н-ролла способны были кого угодно повергнуть в отчаяние. На деле же смерть постигла не жанр, но эпоху - кончалась горбачевская перестройка, открывшая двери, среди прочего, и альтернативной молодежной музыке, мутившей, как пушкинские бесы - море, советское общество. СССР умирал под звуки "Алюминиевых огурцов" группы "Кино" и "Эта музыка будет вечной" "Наутилуса". Наверное, еще долго ни одно из явлений субкультуры не сможет так крепко сплотить молодежь, как это смогла сделать рок-музыка с "детьми перестройки". И уже благодаря одному этому сама музыка, и в частности песни Виктора Цоя, - крупное социальное явление, распространяющее свое влияние и по сей день.

Тогдашний русский рок не знал разнообразия музыкальных течений и стилей. Всю эту широкую инфраструктуру, характерную для западной рок-индустрии, заменял "личностный подход": набор рок-лидеров, каждый из которых, как боги античного пантеона, "держал" свою "программу", отыгрывал свою заветную "тему". Науменко - освоение классического рок-н-ролла, его специфических ценностей, Гребенщиков - мир поэтического слова, душевные откровения, Кинчев - энергия дела, рок-революция, Бутусов - жесткая романтика как способ выкарабкаться из уз советской действительности, Мамонов - истерия как способ добиться того же, Шевчук - лирический бунт, "есенинщина", Борзыкин - рок-публицистика, Ревякин - рок-фольклор, новая мифология, Шумов - невмешательство, легкий налет цинизма...

На долю Виктора Цоя выпала, быть может, самая трудная "тема": музыка "для самых маленьких", тинэйджер-рок. Цой, вечно молодой, импульсивный, по-восточному загадочный, пел для тех, кто только начал становиться на ноги, чье взросление совпало с гибелью старого, но для всякого обдумывающее житье - и вызреванием нового мира: "Подросший ребенок, воспитанный жизнью за шкафом, // Теперь ты видишь Солнце, возьми - это твое!". И поэтому, как это бывает с хорошими сказочниками, его группу "Кино" слушали все, "и стар, и млад", - из всех рокеров Цой, пожалуй, пережил самое серьезное испытание славой. Простейшими текстами, стихом и рифмами, однозначным смыслом песен Виктор Цой разлагал метафизическую сложность русского рока на простейшие гаммы, транслируя и тиражируя его витальную энергию в широкие массы молодежи. Цой был первой ступенью лесенки, по которой могли как подниматься вверх, к терниям, так и безболезненно оставаться внизу. Доступность "Кино" заметна и в музыкальных аранжировках. Группа, сбитая как простейшая постпанковая конструкция (соло-гитара, акустическая гитара, бас и ударные), в отличие от "коллег" крайне редко позволяла себе какие-либо другие инструменты (даже синтезатор - редкость), не увлекаясь ни скрипкой, ни саксофоном, ни губной гармошкой. И, кажется, единственная группа в рок-среде, "Кино" предпочитала попсовые электробонги "живой" барабанной установке. И вместе с тем - безупречная ритм-секция, где бас Игоря Тихомирова, часто нетрадиционно выходивший на первый план, задавал и вечно минорное настроение, и пульсирующий, влекущий ритм.

Виктор Цой просто и немудрено пел о любви, порой в своей лирике равняясь с "попсой", о море и крымском лете, которое предпочитал ленинградской зиме, говорил, что песня "Мы ждем перемен" написана о школьных переменах, и мечтал о том, чтобы в России построили Диснейленд, - светлая мечта невзрослеющего юноши, выехавшего из советских 80-х в самую настоящую Америку. Отсюда же - отчаянный юношеский пессимизм (казалось, больше - в песнях, чем в жизни), меланхолия. Серьезный, положительный и неулыбчивый - юноша, еще не решивший, как ему воспринимать мир, с доверием или вовсе без него... Угловатый, угрюмый, грустный герой с гитарой наперевес, способный петь и фальцетом, и басом, - нежный подросток, Виктор Цой бережно вел молодежь, ему преданную, сквозь перестройку, по-своему объяснив и растолковав ее постулаты минимумом слов. Он навсегда остался в ее анналах, "успев" умереть, не заметив, как эпоха 90-х густо замазала идеалы ушедшего десятилетия. Кажется, что именно о нем написано в ранней песне Гребенщикова:

Зимняя Ялта - гениальный образ эпохи у Сергея Соловьева в "Ассе", где Виктор Цой сыграл эпизодическую роль музыканта, что приходит на место убитого Бананана - тапера в советском ресторане - и поднимает стадионы на тихую революцию рок-гимном "Мы ждем перемен". Зимняя Ялта - замороженный брежневский рай, который для живущих видится вялотекущим адом. Бестолковый бесценностный мир окультуренных воров и беспечно-романтических жертв, бегущих от действительности в мир грез, чья детская борьба столь героична, сколь и мучительно беспомощна.

Среда обитания, воспетая Цоем, - все тот же дорогой сердцу круг кухни, который у интеллигенции 50-70-х был свой, а у молодежи 80-х - свой. Опоэтизированные огонь газовой конфорки, сигаретный дым и аромат спичек - вот, если угодно, "вклад" Цоя в советскую культуру:

В кругу самых юных фанатов "Кино" ходит легенда, что у Виктора Цоя - "черный пояс по каратэ": так в общественном сознании реализуется мотив человека "корейской национальности". И эта мифология крайне важна. Последним героем запечатлел Виктора Цоя Рашид Нугманов в фильме "Игла": обычный парень погибает в бессмысленной борьбе с наркотической мафией. Центральный эпизод: избиение героем Цоя дюжины мафиозных шестерок с комментарием "Советской милиции посвящается".

Последний герой Виктора Цоя сражается с конкретным, слишком конкретным злом ("Если к дверям не подходят ключи, / Вышиби двери плечом") - из тех зол, что приметны только на свету, только там, где можно испытать "крепость руки". Цой не был рок-бунтарем и публицистом, и его, пожалуй, не трогали социальные проблемы. Единственная критика, которую он мог себе позволить в самом начале карьеры: "Мои друзья всегда идут по жизни маршем, / И остановки только у пивных ларьков". Он не пел о полковнике Васине, тоталитарном рэпе или о том, как "рыба гниет с головы". Его восточное, подростковое сознание заставляло видеть мир сквозь призму грустной сказки, где зло можно победить добром с кулаками:

"Электричка" Виктора Цоя - песня о том самом молодом одиноком человечке, брошенном в тамбур вагона, который, как тот незабвенный паровоз, затягивает невольных пассажиров в водоворот истории ("Электричка везет меня туда, куда я не хочу"). Перестройка тащит за собой тринадцатилетнего паренька, потерявшегося в толпе бунтующих взрослых, шокированного происходящими переменами и не ведающего, что ему делать во всеобщей борьбе с неявным, скрытым злом:

Герой быта, герой будней - герой Цоя - оставлен в одиночестве на собственной кухне следить за стремительным ритмом сменяющихся дней: новый день настает, старый - уходит. И так важно не пропустить новый и не остаться в старом: вот война Виктора Цоя, где "каждый - сам за себя". Дети "военных" будней, дети гражданской войны в раскалывающемся обществе, дети перестройки сознания не могли не перенять у взрослых ощущения рушащегося мира, видений о будущих катастрофах:

В "Легенде", которая завершает лучший альбом "Кино" - "Группа крови", - Виктор Цой в им же сочиненной сказке выбирает роль по себе: былинного певца, провожающего воинов на смертный бой, предостерегающего о гибели, а позже - встречающего и выживших, и погибших. В самом начале объявив "свой дом безъядерной зоной", позже он просит "быть осторожней", "следить за собой". Подобный шаману, Цой отгонял силы зла от своей аудитории. В поздних его песнях заметна оторопь после побед перестройки, он рано стал говорить о чувстве опасности, обретенном нами только после его смерти, уже в ельцинскую эпоху, и до сей поры не отпускающем.

В среде классического рока Виктор Цой выступил как поздний современник, настроенный вполне маньеристически. Песни "Кино" - обратная сторона рок-н-ролльного титанизма, суровой мужской силы, что зарождалась в энергичных гимнах перестроечного рока. Его минорное сомнение в сегодняшнем мире ("Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне", "Мама, мы все тяжело больны, мы все сошли с ума") противоречит традициям рок-н-ролла, желающего еще со времен "The Beatles" "переделать весь этот мир", произвести музыкальную революцию. Цой пел о страхе перед враждебно настроенным миром и невольно "учил" молодых отчуждению - после Цоя стало модно одеваться во все черное. "До дыр зацелованный флаг" видели дети 80 и 90-х в то время, когда им показывали триколоры новой жизни. Они по-прежнему ждут перемен.