Красота водевильного искусства

Прима Вахтанговского театра Юлия Борисова.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

ТЕАТР, как известно, начинается с вешалки. Но не в Америке: здесь гардероб явление редкое и необязательное - в стране Голливуда киноэкран не подразумевает общения сцены с залом, и правила театрального гостеприимства практически отсутствуют. Может быть, именно поэтому театр здесь, особенно драматический, оставляет желать много лучшего. В свою очередь, это не мешает американцам быть заядлыми театралами, особенно когда дело касается балета, потому, наверное, что его удаленность от жизни не уступает Голливуду.

На международный фестиваль Линкольн-Центра (главного комплекса исполнительного искусства в Нью-Йорке), проходящий с 11 по 30 июля, попасть было практически невозможно. Россия, представленная тремя труппами - Большого театра, Малого театра Санкт-Петербурга - Театра Европы и Театра имени Вахтангова, - шла нарасхват задолго до начала фестиваля. Точнее, нарасхват шел Большой (подробнее об этом - во вчерашнем номере "НГ").

Два же драматических спектакля - "Братья и сестры" Малого драматического театра - Театра Европы, поставленный Львом Додиным в 1985-м по роману Федора Абрамова "Пряслины", и "Без вины виноватые" Островского, сделанный Петром Фоменко в Театре имени Вахтангова в 1993-м, как и вообще русская драма (за исключением Чехова, конечно), показывались здесь впервые, и билеты разошлись скорее благодаря замечательным статьям в "Нью-Йорк Таймс" и престижу Линкольн-Центра, чем заслуженной славе театров.

Трудно представить себе более разные постановки, чем постановки Додина и Фоменко, как невозможно представить себе более разные миры, чем мир Островского и мир Абрамова - мир провинциального театра середины XIX века и русской деревни середины ХХ. Спектакль, играющийся в буфете ("Без вины виноватые"), и спектакль на сцене ("Братья и сестры"); спектакля театрального, безвременного, спектакля вообще и спектакля - во всяком случае, в свое время, в дни премьеры - идеологического, политического, на злобу дня. Даже пахли они по-разному, причем не метафорически, а вполне реально: Островский - тончайшими духами, благоухающими в уборной актрисы; Абрамов - вареным мясом, праздником для послевоенных крестьян. Но на фестивале Линкольн-Центра-2000 Лев Додин и Петр Фоменко прекрасно дополняли друг друга, поддержав репутацию Чехова, Станиславского, русского театра вообще.

"Братья и сестры", недавно отпраздновавшие свое 15-летие, стали сегодня своего рода памятником времени зарождающейся перестройки, естественно, потеряли политическую остроту, но зато приобрели историчность. Поэтому, как и тогда, в 80-х, теперь в Нью-Йорке, когда Александра (Светлана Гайтан), сестра больного раком Тимофея Лобанова (Владимир Захарьев), осеняет его крестом, напутствуя в госпиталь, сердце замирает от жалости, хотя крестным знамением, как и религиозностью, нас больше не удивишь. И председатель Лукашин (Михаил Самочко) - по-прежнему такой же настоящий мужик. От появления на сцене юродивого Юрки в лохмотьях (Игорь Скляр) так же мурашки пробегают по коже, и сестра честнейшего Михаила Пряслина (Петр Семак) Лизка (Наталья Акимова), радостно ожидающая свидания с городским стахановцем - трактористом Егоршей (Сергей Власов), так же трогательна, с той только разницей, что спустя 15 лет нам приходится больше полагаться на художественную условность театра - актеры, играющие молодых с премьерной увлеченностью, к сожалению, не стали моложе. Но не так уж это и важно, что художественная правдивость постановки в 2000-м в силу физических и исторических законов стала художественной условностью: без преувеличения можно сказать, что сегодня спектакль является великолепным монументом тому, что мы пережили, нашим страданиям и надеждам - не только коллективизации, войне, Сталину, социализму... но и перестройке, реформам, кризису 1998-го, Ельцину, ХХ веку в конце концов.

"Монументализм, реализм, настоящий театр!" - восхищалась "Нью-Йорк Таймс" несколько дней спустя, написав, что реализм Додина в "рассказанной истории искусно влияет на наше отношение к людям на сцене, по сравнению с жизнью которых наша собственная кажется нам нереальной".

Именно поэтому, наверное, аудитория была в основном русской: эмигранты, которые когда-то жили в стране Абрамова, Пряслиных, Додина... Благодарно аплодируя актерам после долгого представления, мы все с облегчением сознавали, что та эпоха прошла, что нам больше не нужно с жалостью или ужасом примерять героев Абрамова на себя и что "Братья и сестры" из политического манифеста превратились в историю, а идеология уступила место искусству.

Зрители "Без вины виноватых" отличались от "Братьев и сестер" так же, как и сам спектакль - светлый, легкий, театральный (и по исполнению, и по содержанию). Здесь было много американцев, даже знаменитых, таких, как известная поэтесса Сюзан Сонтаг. Были, конечно, и русские, тоже знаменитые - Михаил Барышников например.

Как в "Братьях и сестрах", актеры выходили в публику, но если в дилогии Додина они ее оттесняли, подавляя своей трагической реальностью, у Фоменко они играли с нами и вокруг нас, включая зрителей в театральное действо. Казалось бы, ничего особенного, особенно в Америке, где демократические границы всегда чуть-чуть размыты, но от Академического театра Вахтангова зрители этого просто не ожидали: заслуженные актеры, а ведут себя, как в молодежном театре, или... водевиле. Американская публика, практически незнакомая с этим жанром, в своем быстром развитии пропустившая некоторые культурные эпохи, оказывалась подходящей мишенью для снисходительных актерских реприз в свой адрес: "Много от нее ожидать не приходится", в свою очередь, приходя от такой фамильярности в восторг.

Особенно их восхитил Михаил Ульянов (Шмага) своей непринужденностью, мастерством и юмором. Кто-то заметил: "Какой замечательный комический актер!" На что я поспешила ответить, что в России он как раз больше известен как актер драматический и был когда-то особенно хорош в роли Ричарда III и председателя колхоза. Тогда мой собеседник с восторгом выдохнул: "Вот что значит шекспировский актер!" (шекспировскими здесь называют актеров классических, театральных, неголливудских, что, конечно, совсем не мешает им сниматься в фильмах). Впрочем, такие же восхищенные выдохи слышались и по поводу Людмилы Максаковой (Нина Павловна Коринкина), которую все тот же восторженный зритель назвал самой "cool" актрисой спектакля, Юрия Яковлева (Нил Стратоныч Дудыкин), Евгения Князева (Григорий Незнамов) и Аллы Казанской (Архиповна), единодушно признанной русской Сарой Бернар (вполне в духе спектакля, так как имя Сары Бернар то и дело упоминалось самими актерами на сцене).

В Америке, несмотря на обязательный профессионализм, мастерство и искусство - редкость, потому что "кассовые" произведения, как правило, рассчитаны не на то, что писатель, постановщик или актер хочет сказать, а на то, что зритель хочет услышать. Когда Иван (Анатолий Меньшиков) в конце первого действия с независимой заботливостью гостиничного слуги (и хорошего актера) объявил, что теперь мы можем отдохнуть и через 10 минут перейти в более удобную залу, перевод запоздал, и не понимающие по-русски просто-напросто оказались за гранью искусства. Одна из зрительниц, пока актеры в антракте пели романсы, настраивая нас на театральное волшебство, призналась, что она чувствует себя очень глупо, не зная русского языка.

Все три театра оправдали надежды фестиваля и публики. Более того, и "Братья и сестры", и "Без вины виноватые" превзошли эти надежды и (хоть и на короткое время - слава здесь длится не больше 15 минут; 15 лет для спектакля срок исключительный) стали "talk of the town", преподав полезный любому театру урок: чтобы быть хорошим, театр должен начинаться с вешалки даже в июле, когда тепло.