Послушали птиц...

Анатолий Азольский. Монахи. Роман о бойцах невидимого фронта, служащих идее настолько за совесть, что один из них сходит с ума, воображая себя средневековым монахом, братом Родольфо (имеется в виду изобретатель пороха), которого ведет по жизни таинственный рыцарь Мартин. Поискам несуществующего Мартина и посвящает себя этот надорвавшийся на работе резидент. Его коллега делает все, чтобы спасти несчастного, и даже сам для этого становится Мартином. Роман исполнен в авантюрном ключе с легкой примесью лукавого мудрствования.

Инга Кузнецова. Послушай птиц. Попытка (не лишенная некоторой убедительности) в очередной раз вырваться из плена стихотворной вычурности, приближая поэтическую речь к обыденной, которая служит инструментом выражения частных переживаний по частным поводам.

Вячеслав Пьецух. Летом в деревне. Два рассказа о городских жителях, на более или менее долгий срок ставших пейзанами. В первом (как бы по-чеховски) не происходит ничего, люди сидят на даче, пьют, условно говоря, чай, а между тем у заехавшего на огонек фермера буквально за пять минут с машины снимают колеса. Во втором (как бы по-лесковски) представлен жизненный путь этого фермера: от инженера - через катастрофически неудачливое земледелие - к бегству в бескрайние просторы России.

Елена Ушакова. Цветы не плачут. Эти стихи, напротив, формально довольно причудливы, хотя неуловимо схожи чем-то с предыдущими. Легкий диссонанс с человеческими особями компенсируется гармонией с петуниями и геранью.

Ярослав Мельник. Книга судеб. Рассказ о том, как на земле явилась книга, где были указаны точные даты смерти каждого человека, как люди стали от этого нервничать и с каким облегчением вздохнули, когда пророчества перестали сбываться.

Евгений Карасев. Человек на обочине. По большей части белые стихи с известной долей прозаизма. Житейские наблюдения.

Ирина Сурат. Пушкинский юбилей как заклинание истории. Общим кризисом искусства (культуры), а также ущемленным на данный момент чувством национальной гордости объясняет автор провал прошлогоднего пушкинского юбилея. Два способа подавать Пушкина к праздничному столу - как бронзовую статую и как кого-угодно-только-не-поэта - равно бессмысленны, хотя в некоторых случаях облегченно-игровой метод давал забавные результаты. Автор приходит к мысли, что судьба Пушкина как гения глубоко национального и от России принципиально неотделимого зависит исключительно от ее пассионарности.

Татьяна Касаткина. Литература после конца времен. Исследование современной литературы (на примерах Михаила Бутова, Дмитрия Галковского, Владимира Маканина, Юрия Малецкого), возникшей вследствие прекращения линейного времени как категории, свойственной сознанию человека. Автор полагает, что есть все-таки некоторое количество литературы, хотя бы тоскующей по "н а с т о я щ е м у времени и истинной вечности, а значит - по ответственности и свободе".

Александр Солженицын. Богатырь. Фрагмент из книги "Угодило зернышко промеж двух жерновов", публикация которого приурочена к юбилею Александра Твардовского. Удивляясь мизерности и дурновкусию литературы, хлынувшей после отмены цензуры, автор сетует, что не оценил в свое время усилий Твардовского, противостоявшего "наплыву художественной и национальной безответственности", - и, соответственно, не помог ему в этом противостоянии.

Евгений Чижов. Темное прошлое человека будущего. Повесть. Рассказчик, Игорь Чесноков, пребывая в одиночестве, наедине с самим собой, нарисовал "во весь лист ухмыляющуюся рожу: усы, бородка, сигарета в зубах, почти сросшиеся над переносицей брови". В тот же день рисунок материализовался в образе странного человека, театрального рабочего Андрея Некрича. Затем на сцене явились бывшая жена Некрича, ее нынешний сожитель и другие персонажи, с которыми начались у Чеснокова разнообразные и запутанные отношения на фоне плотно написанных сырых московских сумерек и новой социальной реальности начала 90-х годов. Окончание следует.

Риталий Заславский. Все было музыкой┘ "Рабы вчерашней власти / расправили горбы, / уже о новом счастье / задумались рабы. / Вчерашние невзгоды┘ / Иных понятий ряд┘ / Смотрю: рабы свободы / на площади шумят".

Сергей Юрский. Опасные связи. Продолжение. Среди героев воспоминаний Е.Г. Эткинд, Г.А. Товстоногов, Ванесса Редгрейв.

Нина Горланова, Вячеслав Букур. Два рассказа. "Нюся и мильтон Артем" - эскиз двойного портрета мечтающей о замужестве девушки Нюси и милиционера Артема, фантазера и враля, сегодняшнего Хлестакова. "Случай на Радуницу" - городская история с одинокими женщинами, неудачливым вором и удачливым оперативником. Действие обоих рассказов, как и прочих сочинений авторов, происходит в Перми.

Светлана Максимова. Меж двух ударов пульса┘ "Мы все срифмовали - и "да", и "нет". / И в этом залог свободы. / Я вышла в сад - и, как всякий поэт, / Зачисленный в книгу природы, / Я вижу над муравейником свет, / Где гибнут и гибнут народы, / Пока разжигает костер мой сосед - / Веселый Иван безродный".

Наталья Ильина. Из последней папки. Записи разных лет (1957-1993). Публикация Вероники Жильбер. Предисловие, подготовка текста, примечания Маргариты Тимофеевой. Отрывки, наброски, реплики, детали, эпизоды.

Владислав Муштаев. Говорящая голова. Повесть. В пивном баре ведут философические беседы два бывших летчика (один - Герой Советского Союза), бывший врач и примкнувший к ним молодой человек неопределенных занятий. За воспоминаниями о славном прошлом проходит застой, наступает перестройка. Все рушится, в том числе и пивбар. Героя Советского Союза убивают бандиты, чтобы завладеть его золотой звездой. Неизменна лишь приверженность персонажей к бутылке.

Александр Проханов. Сон о Кабуле. Окончание. Гражданская война в Афганистане приобретает все больший размах. Главный герой - офицер разведки - занят в основном тем, что опасается за свою жизнь. Его скоропалительный роман столь же быстро приходит к финалу: напуганная женщина стремительно возвращается к мужу в Москву. Наконец находятся объяснения таинственным козням, в которые он, уже генерал на пенсии, вовлечен в настоящем. Оказывается, все это происки "жидов", которые хотят спровоцировать новый путч, а также окончательно развалить страну, растащив все ее секреты и испортив ее взаимоотношения с Ираном, да и со всем миром. В последний момент генерал просекает интригу, но, оказывается, игра была еще хитрее - ФСБ все знала, за всем следила, кого надо устранила, кого надо окоротила. Старый генерал, стоя в подмосковной метели, медитирует и готовится к вечности.

Сергей Куняев. Русский беркут. Документальное повествование о поэте Павле Забелине доходит до кульминации - его наконец-то сажают, и он как-то удивительно плодотворно топит весь свой дружеский круг. За что и оказывается вскоре на свободе. Сочувствие автора к герою повествования, кажется, нисколько от этого не уменьшается. Продолжение следует.

Феликс Кузнецов. Шолохов и "анти-Шолохов". Первая глава книги посвящена истории обретения рукописи "Тихого Дона". Она хранилась у вдовы друга Шолохова Василия Кудашова, который попал в плен и погиб. Вдова винила Шолохова в его судьбе и потому утверждала, что рукопись потерялась при переезде. Впоследствии она обратилась к помощи Л.Колодного, чтобы он помог продать ее за 500 тысяч долларов. Колодный выпустил книгу, где хвалился, что обнаружил рукопись, но местонахождения ее не открывал и намеренно путал следы. После смерти этой женщины рукопись продолжала скрывать ее дочь. И только после ее смерти справедливость восторжествовала. Продолжение следует.

Лев Лосев. Младшая школа. Стихи, чья всхлипывающая музыка (скорее музыка) наполнена ностальгией, сентиментальными воспоминаниями, блатными гитарными переборами, романсовыми интонациями, иронией. "Жизнь продолжала гулять, горлопанить, крыть, не терять куражу, / далью манить, алкоголем дурманить, счет предъявлять к платежу. / Все, что сберег я, - открытку на память. Что потерял - не скажу."

Юрий Буйда. Щина. Напряженные размышления о России, истории, искусстве. Разнородные тексты - в диапазоне от лирики до пародии, от патетики до ерничанья, от философического эссе до абсурдистской миниатюры в две-три строки - объединены образом "литературного жителя по имени Ю Вэ", травестийного авторского двойника. А что же такое "щина"? "Щина" - это вам не "изм". Достоевщина, есенинщина, сталинщина радикально отличаются от байронизма, гитлеризма или ницшеанства. История этого суффикса могла бы составить примечательную главу в истории русской духовной культуры, которую мечтал написать Ю Вэ. <┘> В России удостоиться "щины" равнозначно сопричислению лику демонов".

Инна Лиснянская. Скворешник. Стихи, проникнутые чувством глубокого одиночества, бесприютности, покинутости. "Из руин поднималась, из разного / Разоренья, и вот тебе на - / Мышь прореху нашла в моем разуме / И себе я вдруг стала страшна".

Светлана Богданова. Сон Иокасты. Роман-антитеза. Исходный материал - миф об Эдипе. В романе кровожадная Сфинкс - это Иокаста, надевающая страшный наряд, прячущая лицо под маской и мстящая по воле Геры мужу, отнявшему у нее новорожденного сына. Побежденная Эдипом Сфинкс-Иокаста впадает в вечный сон, и снится ей прекрасный плавучий остров, родина Аполлона и прорицателя Тиресия (так в романе). Эдипу в жены достается не Иокаста, а пустой кокон, тело, лишенное души. Узнав страшную правду о своем рождении, он обретает свободу от действительности и, лишенный тени, тяжести, веса, покидает свой дворец и свое время. Рок властвует и над смертными, и над богами, и единственная возможность избавиться от этой власти - уйти в мир сна, в мир "воображаемых картин".

Владимир Кривошеев. Открытие фонтанов. Стихи, следующие традиции ОБЭРИУ, понятой в облегченно-юмористическом ключе. В тех случаях, когда автору не изменяют чувство слова и вкус, получается довольно весело. "Пашут землю лесбиянки / На заливистом лугу. / Сушит потную тальянку / Гармонист на берегу. / Мужики на косогоре / Разливают самогон - / К вечеру в колхозном хоре / Нужно много чистых горл".

Мария Степанова. Страшные глаза. Обращение к лексике конца XVIII -начала XIX в. Экстравагантные инверсии и неологизмы придают стихам особый иронический оттенок, парадоксально сочетающийся с лирической напряженностью. "Дивана - смирной, бурыя скотины, / Я к боку льну, переживая тем, / Что вот уже и слезы некатимы / И - изживотный голос нем".

Александр Хургин. Три рассказа. Два текста ("Ночной ковбой" и "Тяжелым тупым предметом") вне зависимости от фабулы, в первом рассказе почти отсутствующей, оставляют впечатление погружения в вязкую субстанцию бессмысленного существования, где время идет незаметно, исчезая и "даже тени не отбрасывая". Третий рассказ "Картотека" - анекдотическая история про милицейского майора в отставке, собирающего компромат на новых хозяев жизни и мечтающего о возвращении "наших".

Давид Самойлов. К извечной теме. "И как перед собой ни ахай / И как внутри себя ни ной, / Но выбор меж пивной и плахой / Всегда кончается пивной".

Александр Твардовский. Рабочие тетради 60-х гг. Вступительная статья Юрия Буртина. Подготовка текста Ю.Г. Буртина и О.А. Твардовской. Примечания Ю.Г. Буртина и В.А. Твардовской. Дневниковые записи 1961 г. вперемежку с черновиками стихов. Арест романа В.Гроссмана "Жизнь и судьба", XXII съезд КПСС, рукопись А.Рязанского (Солженицына) "Щ-854". Продолжение следует.

Борис Евсеев. Задыхающийся мир. Стихи экспрессивные, на грани эмоционального срыва. "Потерялся я средь могил. / Кто в могиле - мне люб и мил. // Кто над нею - мне ворог лют: / Жутью ломан, тщетой продут, // Страхолюден, недужен, клят, / Ладит петлю, варганит яд, // И в семь плеток скрутив свой глум, / Расшибает мой тихий ум┘"

Илья Фаликов. Ливерпуль. Марина, работающая корректором в умирающей московской газете, неожиданно получает посылку с архивом Зиновия Александровича Филиппова, отца своего давнего возлюбленного Бориса. Читая дневники и рассматривая фотографии, Марина вспоминает Бориса и сложные отношения с ним. Пересекаются временные пласты, вырисовываются человеческие судьбы, несчастные, тяжелые, неразрывно связанные с историей страны.

Владимир Котельников. На край земного сна. По мнению Владимира Абашева, автора предисловия к публикации, стихам Котельникова свойственна особая пермская поэтика. "Мигает берег огоньками, / И за бортом шумит волна, / Твой теплоход плывет по Каме / На самый край земного сна".

Даниил Гранин. Вечера с Петром Великим. (Сообщения и свидетельства господина М.) Продолжение. Каждый вечер собираются в санатории несколько человек и слушают рассказы школьного учителя Молочкова, влюбленного в Петра I и его эпоху. Экскурсы в историю, весьма занимательные и поучительные, заставляют слушателей задуматься о многих важных вещах.

Ион Ватаману. Голоса. Стихи покойного молдавского поэта в переводах Михаила Фильштейна.

Под рубрикой "Из литературного наследия", как и в "Знамени", публикуются стихи Давида Самойлова и записи Александра Твардовского, в данном случае 1944-1945 гг.

Александр Ржешевский. Тайна расстрелянного генерала. Окончание романа. У дочери репрессированного генерала Васильева завязывается роман с генералом Павловым. Она едет к нему, чтобы сообщить счастливую весть о беременности, но тут начинается война. Генерала Павлова вскоре тоже расстреливают, Наденька мечется по оккупированной территории, где героически воюет ее предыдущий возлюбленный Иван. Влюбленный в нее следователь НКВД оказывается в плену, где становится предателем, в финале все или гибнут, или пропадают без вести, лишь он один, оставленный с чужими документами для будущих заданий, доживает до старости.

Андрей Молчанов. Свора. Повесть о братках, написанная человеком, который, кажется, не понимает, что такое единство формы и содержания. "...В ГАИ появились опытные эксперты, активизировался розыск похищенного транспорта, а РУБОП и МУР набирали силу, работая жестко, последовательно и безо всякого формализма", - таким языком автор надеется нарисовать убедительную картину преступного мира, но, главное, уверить читателя, что он сам в этой области дока. Довольно сомнительно.

Евгений Богданов. Люкс-мадера-фикус. Рассказ о благородном человеке, добровольно отдавшем сопернику не только жену, но и квартиру. Через много лет выясняется, что бывшая жена горько сожалеет о случившемся, но бывший муж при всем своем благородстве не хочет ее возвращения. Некоторую привлекательность повествованию сообщает прием, благодаря которому все события даются через восприятие персонажей, лишь постольку поскольку знакомых с ситуацией.

Иван Переверзин. Я весь исполнен ожиданья... Очень посредственные стихи, полное представление о которых можно почерпнуть из названия подборки.

Ив Жантийом. Мой дядя Ваня. Шмелев в повседневной жизни. Мемуары внучатого племянника Ивана Шмелева, посвященные годам, проведенным писателем в эмиграции. Автор, встретившийся с "дядей Ваней" в возрасте трех лет, многие годы провел в этой маленькой семье, почти заменив ей расстрелянного красными сына. Дополнительное очарование воспоминаниям сообщает своеобразная языковая игра, которую он как лингвист ведет отчасти всерьез, отчасти, кажется, просто из любви к искусству.