Ковчег, капитан, билет

ОТНЮДЬ не странно то, что по формальным признакам барнсовский постмодернизм "Истории мира" выглядит вполне безупречным по сравнению с его российскими эпигонами. В конце концов отечественная словесность последнего извода страдает теми же родовыми болезнями, что и двадцать, и пятьдесят лет назад. Композиционная размытость, многословие и стилистическая нищета, почти незаметные в ее герметичном существовании, становятся совершенно очевидными при "разгерметизации" и самом беглом сравнении с западными образцами.

Джулиан Барнс с хорошо усвоенной джойсовской легкостью играет стилями и жанрами и при этом умудряется не только не затенить (или, напротив, выпятить), так сказать, содержательную составляющую своей прозы, а, напротив, сделать обе составляющие - и содержательную, и формальную - равновеликими. Там, где российский постмодернист, нутром чувствуя собственную формальную ущербность, хватается за "содержательную соломинку", Барнс предлагает вполне ощутимое "содержательное бревно", которое вкупе с формальным вполне годится для постройки прочного спасательного плота. В сущности, о разнообразных модификациях плавучих средств и идет речь в "Истории мира".

В конце концов жаловаться на Создателя можно и без формальных ухищрений, накручивая слова и ситуации в один бесформенный ком. Выстроить же книгу так, чтобы вести с Ним разговор на равных, как создатель с создателем, - задача для отечественного писателя часто неподъемная.

Барнс начинает ab ovo, причем дважды ab ovo: "Безбилетник" - первая часть из десяти с половиной - несет одновременно и признаки библейской притчи (это формально), и апологии "маленького человека" (это содержательно). Только в данном случае "маленьким человеком" вполне в постмодернистском духе выступает личинка жука-древоточца, от лица которой повествуется "истинная история" Ноева ковчега. Вопреки знаменитому принципу, по которому на борт должно было попасть "всякой твари по паре", патриарх Ной берет на ковчег (а вернее, на целую флотилию, "ведь нельзя же рассчитывать втиснуть весь животный мир на единственное судно длинной каких-нибудь триста локтей") только часть от всего живого. Отделяет, так сказать, "чистых от нечистых" по вполне субъективному методу. Лишенный пресловутого достоевского билета в Царствие Божие, во имя собственного спасения "маленький человек" (то есть личинка) вынужден спасаться тайно, "зайцем". По ходу древоточец излагает свой взгляд на историю потопа. По его утверждению, Ной в первую голову был сугубым прагматиком (праотцом фашизма или сталинизма, скажем мы): "Он взял нас с собой (хотя жука-то он как раз и не брал. - И.З.), потому что так повелел его кумир, но также и из собственных интересов достаточно циничного свойства. После потопа ему нужно было чем-то питаться".

Кстати, вопрос о "билетах" Барнс окончательно решит в последней главе "Истории мира", а до этого будут еще восемь с половиною глав, так или иначе с разных позиций трактующих архетипическую историю ковчега и его кормчего.

"Гости" - в стиле кинобоевика история захвата круизного корабля исламскими террористами. Сей коллективный Ной без сантиментов отбирает более или менее "чистых" (граждан государств, не слишком рьяно выражающих свое отношение в терроризму) от "нечистых" (американских или английских подданных): "Порядок экзекуции установлен в соответствии со степенью вины западных стран в происходящем на Ближнем Востоке".

Под стать "Гостям" "Религиозные войны" - стилизованные под архивные документы начала ХVI века, свидетельствующие о доведенном до последнего абсурда инквизиторском судебном процессе. Святая Церковь обвиняет древоточцев в богохульстве. Террористы, инквизиторы или фашисты (из вполне газетного репортажа о предвоенных мытарствах "еврейского корабля" в "Трех простых историях") по своему, так сказать, общественному призванию вынуждены квалифицировать степень "чистоты" и "нечистоты". Зато и так называемый частный человек вне зависимости от своего статуса, положения или степени цивилизованности неминуемо занят выбором. И дикий южноамериканский индеец из новеллы "Вверх по реке", и американский военный летчик из новеллы "Проект "Арарат", и обезумевшие от голода и каннибализма французские моряки со знаменитого плота "Медуза" из искусствоведческого трактата "Кораблекрушение". Архетип Ноя явлен во всей своей древней, средневековой, нововременной и современной красе. А равно и древоточец неустанно грызет свое дерево в закольцованной прозе Барнса и в ветхозаветном ковчеге, и во французской церкви, и в ирландском доме, тщетно взывая к Господу-Ною о пресловутом билетике.

Загадочную "половину главы" Барнс назвал "Интермедией". Это 30-страничное эссе о любви как о единственной данной нам возможности преодолеть вездесущий дуализм чисто-нечистого отбора. Вполне экзистенциальный выбор живого классика постмодернизма: "И я не утверждаю, будто любовь сделает вас счастливым - уж что-что, а это вряд ли. Скорее она сделает вас несчастным либо сразу же, если вы напоретесь на несовместимость, либо потом, годы спустя, когда древесные черви проделают свою тихую разрушительную работу и епископский трон падет. Но можно понимать это и все же стоять на том, что любовь - наша единственная надежда. (...) А если любовь не удастся, винить в этом надо историю мира. Оставь она нас в покое, мы могли бы быть счастливы, наше счастье не покинуло бы нас. Любовь ушла, и в этом виновата мировая история".

Однако и мировая история кончается в каждом конкретном случае. И каждому конкретному ее участнику вручается тот самый вожделенный билет. Последняя глава "Истории" - "Сон" уже как бы постисторична: ее герою снится, будто он попадает в Рай. Несколько тысячелетий полнейшего блаженства логично сменяются неким, но таким знакомым по истории, предчувствием вечной тоски. "Я хочу никогда не уставать от вечности!" - просит герой уже в некотором отчаянии. "Вы не можете стать кем-то иным, не прекратив быть тем, кто вы есть", - отвечают ему. И вообще: "Всегда получать то, что хочешь, или никогда не получать того, чего хочешь, - в конце концов разница не так уж и велика..."

И тогда герой уже окончательно возвращает билет капитану Ною. Ковчег тормозит у забытой пристани. Древоточец сходит по трапу в абсолютное небытие. Ной запаляет трубку и усмехается в ветхозаветные усы.

P.S. Романы "История мира", "Дикобраз" и рассказы букеровского лауреата, англичанина Джулиана Барнса хорошо знакомы читателям журнала "Иностранная литература". Тем приятнее держать в руках этот симпатичный томик. И в том, что на обложке его изображен не "Плот Медуза" Жерико, о котором идет речь в книге, а "Девятый вал" Айвазовского, - тоже есть элемент постмодернистской игры. Как, впрочем, и в одном из немногих видимых огрехов редактуры. Ибо кур попадает "во щи", только после "ощипа". Хотя, вероятно, в кухне какого-нибудь из многочисленных народов мира и встречаются куриные щи из неощипанного куренка.