Григорий Заславский
 |
 |
|
Андрей Мерзликин и Ульяна Саранчук в спектакле Ивана Поповски "Путешествие девушки". Фото Бернда Ухлига |
КАКИМ БЫ БОЛЬШИМ ни было наше патриотическое чувство, как бы ни было велико желание, сказать, что спектакль нашего театра "Школа современной пьесы" или же Театра под руководством Олега Табакова вызвали в Бонне настоящую бурю, - нет, ничего такого не было, и так мы не скажем. Прием был самым что ни на есть доброжелательным, даже горячим (и мы писали об этом), но... Бурю - с молнией, громом, порывами ветра, срывавшими черепицу с невысоких бад-годесбергских крыш, десятками поваленных деревьев - вызвала самая, казалось бы, невинная пьеса.
Что, впрочем, и неудивительно! И лишний раз подтверждает, что главными героями Боннского фестиваля были и остаются драматурги.
Накануне закрытия, в субботу, должны были состояться читки пьес, написанных молодыми драматургами со всей Европы в дни проведения фестиваля. За десять дней каждый из более чем двадцати театральных писателей должен был сочинить небольшую пьесу. Трудно, конечно, судить сегодня о чьем-либо первенстве в этом деле, тем более - об авторстве идеи, но, кажется, в проведении такого рода драматургических семинаров наша страна оказалась впереди планеты всей (речь - о продолжающемся по сию пору проекте "Москва - открытый город" и о совместных с Британским советом семинарах "Вербатим"). И именно свежий и плодотворный российский опыт подвиг наших европейских коллег на такого же рода затею.
В Бонне первым должен был прочесть свое сочинение исландец Андри Снэр Магнасан. Он вышел к столику с микрофоном, сел и успел прочесть только первые несколько слов - про Господа Бога, который нанес визит в Эдем┘ В эту самую минуту раздался первый гром. С каждым следующим предложением гром был все ближе и громче, потом грянул ливень такой силы, что скоро потоки его хлынули в проемы между тремя соединенными друг с другом шатрами, на время фестиваля разбитыми в городском парке, напротив Боннского театра. Очередная молния ударила в стоявшее рядом с одним из шатров дерево, дерево рухнуло и металлический каркас разом просел. Пахло Всемирным потопом и светопреставлением. Чтение прекратили, все столпились в казавшемся чуть более безопасном углу, когда же порывы дождя чуть-чуть утихли, пришлось перебазироваться в здание бывшего универмага "Херти". Накануне там прошло второе представление "Отеля "Европа". И необходимая спектаклю "интонация" беженцев, которыми на три часа становился каждый зритель, плавно перекочевала в реальную жизнь.
(Справедливости ради стоит заметить, что, едва отгремела буря, Бад-Годесберг буквально заполонили машины спасательных служб, которые тут же огородили красно-белыми лентами места завалов, тут же рабочие на специальных кранах отправились спиливать опасно нависшие ветки. Через два-три часа стволы и ветки были аккуратно разложены в кучки, и аккуратные старушки вышли во дворики своих особняков, чтобы перебросить к соседям случайно залетевшие к ним обломки черепицы.)
"Отель "Европа" - проект, в чем-то похожий и уж во всяком случае по масштабу не уступающий уже упомянутому выше "Москве - открытому городу", - был задуман македонцем Гораном Стефановски. Идея была, в общем, простая: отель - метафора Восточной Европы, по словам Стефановски, "большой комнаты ожидания", жители которой вынуждены жить в "меняющемся мире" и мечтать о том, что когда-нибудь и их земля станет хотя бы чуть-чуть обетованной┘
Каждый "номер" в "Отеле┘" - отдельный, потому восемь коротких пятнадцати-, двадцатиминутных пьес ставили режиссеры из восьми стран. Россию представляет Иван Поповски.
Премьера прошла на фестивале Венер Фествохен 23-28 мая. В Бонне - вторая остановка проекта. Спектакль сыграли дважды, кроме того, публику пригласили на генеральную репетицию.
Следующие "серии" ожидают в Авиньоне - с 13 по 29 июля, потом на фестивале "Интеркульт" в Стокгольме (25 августа - 3 сентября). Последние выступления запланированы с 20 сентября по 3 октября в одной из "Культурных столиц Европы-2000" - в Болонье. В планах продюсеров - большой тур по странам-участницам, но пока на это нет денег. Дороговизна объясняется, в частности, долгой монтировкой, поскольку в каждом городе приходится заново искать и обустраивать подходящее пространство.
В Бонне, как уже было сказано, выбор пал на старый универмаг, по пустым этажам и залам которого в течение трех часов водят послушных зрителей.
Зрелище пустынных залов, остановившихся эскалаторов, вздыбившегося местами паркета было для меня тем более печальным, что я еще помню эти залы, ломившимися "западным" изобилием, когда всего здесь было явно больше, чем нужно для осознанного и своевременного выбора. Теперь - не то. Несколько лет запустения не прошли даром. Переходы от одной площадки к другой, в следующий "номер" "Отеля "Европа" были (тут сошлюсь на такое же мнение Виктора Иосифовича Славкина, смотревшего спектакль на день раньше) иногда эффектнее и драматичнее самих номеров. Когда сами зрители начинают чувствовать себя беженцами, неприкаянно блуждающими в поисках┘ чего? Переходы - в сопровождении местных (в данном случае - немецких) актеров-гидов, каждый из которых успевал по пути рассказать свою "историю", поведать о своем пути, - становились режиссерски и сценографически завершеннее. Общее решение пространства и художественная "театрализация" переходов принадлежат замечательному шведскому театральному художнику Серену Брюнесу, работавшему с Бергманом и Тарковским, а в России - с Марком Розовским. Общей режиссерской идеи и воли, увы, не чувствуется. Ее недостает.
Герои "номеров" - эмигранты. Европа, особенно Восточная ее часть, - в движении. Только в "русском номере" герои в финале (правда, страшном) приходят к мысли вернуться на родину. Герои, которые сразу после свадьбы бегут за границу, чтобы провести свадебную ночь на "свободном Западе", в гостиничном номере для новобрачных, в финале - в любви, в близости - говорят о возвращении. Правда, Запад встречает новобрачных несколько неожиданным и страшным сюрпризом, но┘ Но ведь в сочиненных историях случайных сюрпризов не бывает.
Гостиничный номер Ивана Поповски - самый сильный (хотя удачей можно назвать и сцену Оскара Коршуноваса "Стоянка на одну ночь", поставленную и сыгранную на каком-то эмоциональном пределе: источник вдохновения - объявление в какой-то старой газете, в котором молодой патриот выражает надежду на знакомство с патриоткой). Над каждым номером работал свой сценограф (в программке российского спектакля значится Владимир Максимов). Павильон, который окружают зрительские табуреты в отдельных ячейках, подобен тем, что ждут посетителей пип-шоу. При этом второй ряд видит еще и зрителей первого, оказываясь наблюдателями за наблюдателями. А актеры отделены от зрителей кисейной занавеской. (Когда героиня вскрикивает: "Мама! Папа!" - вспыхивают лампочки, выхватывая лица зрителей.) Маленький спектакль Поповски хорош как спектакль. Он позволяет говорить о двух замечательных актерских работах, даже об открытии актеров, поскольку Ульяна Саранчук - гитисовская выпускница мастерской Леонида Хейфеца, а Андрей Мерзликин только что окончил ВГИК. Они играют те тонкости человеческих отношений, которые как будто бы исключаются предлагаемыми условиями "бродячего театра", бродячих зрителей и бродячих артистов, где успехом должна была бы пользоваться именно грубая игра, безо всяких нюансов.
*══*══*
Если говорить об интонациях, созвучных времени, то, вероятно, одним из самых точных попаданий была отмечена работа поляка Кристиана Люпы. Его восьмичасовой спектакль "Лунатики" (две части по четыре часа каждая) по одноименному роману австрийского писателя Германа Броха - это гимн и похоронный марш одновременно, в память или в честь проигравших. Пафос поражения или опыт проигравших - как будет угодно - стал содержанием грандиозного театрального представления Стары Театра из Кракова.
Возможный вопрос об отношении старого романа к современной драматургии был предупрежден заявлением в программе дискуссии на тему "Проза на сцене", посвященной проблемам литературных адаптаций.
Опыт Люпы, неспешно вводящий героев, погрузивший их в какое-то серо-блеклое марево (спектакль почти до конца проходит без ярко освещенных сцен!), глухой матовый свет, лишний раз доказывает актуальность поисков Сергея Женовача в "Идиоте" и "Шуме и ярости" и, конечно, Петра Фоменко с его неизменным интересом к прозаическому - литературному - слову на сцене.
Спектакль Люпы, в котором пауз и молчания, кажется, больше, чем слов, не захватывает, но как бы втягивает в себя, обволакивает и заморачивает. Простым подъемом стены, обозначавшей комнату и только что перегораживавшей сцену, открытой - на глазах у публики - сменой декорации, с выносом стульев и столов, Люпа достигает эффекта перехода от камерного пространства к эпическому, так что разговоры в комнате, на кровати и под одеялом "выходят" в историческую перспективу.
Неспешный рассказ (тут повествовательную манеру Броха можно сравнить с "вязким словом" его современника и земляка Музиля) посвящен Первой мировой войне, но писался в 1931-1932 годах, на рубеже прихода Гитлера к власти┘ Брох рассказывает о Мозеле и Берлине (споры о социализме и коммунизме здесь - еще как будто теоретические), но "опыт поражения" оказывается актуальным и болезненным для Польши, для нашего сегодняшнего умонастроения, и, хотя для меня это было удивительно, Манфред Бейльхарц, интендант Боннского театра и один из идеологов биеннале, утверждает, что для Германии - тоже. Хотя┘ В Бонне, где над вокзалом по-прежнему висит транспарант "Добро пожаловать в столицу" - может быть, как нигде в Германии, - в буквальном "применении".
Бонн-Москва
