Вид с карниза

	"Лик огня" в режиссуре Оскара Коршуноваса: современное решение "семейного вопроса". Фото Прийта Греппа

КРУПНЕЙШЕМУ театральному фестивалю Эстонии - 10 лет. Детище Пеэтера Ялакаса, руководителя частного "Театра фон Крала" в Таллине, первые годы веселило публику летней столицы Эстонии - города Пярну, а после того как Ялакас возглавил драматический театр в Раквере (древний город в 100 километрах от Таллина с немецким средневековым замком на холме), фестиваль переехал туда вместе с "хозяином". Теперь театром руководят другие люди, а нынешний фестиваль был "прощальным": театральный "просветитель" Эстонии Пеэтер Ялакас передает фестивальное дело в новые руки.

Раквере называют самым маленьким городом Европы, где есть профессиональный драматический театр: каждый тысячный житель городка - актер труппы. И вместе с тем фестиваль "Балтоскандал", сознательно лишенный столичной, таллинской, помпезности, поражает своей представительностью. Два режиссера - литовец Оскар Коршуновас и венгр Ласло Худи, привезшие спектакли в Эстонию, в этом году - в официальной программе престижного Авиньонского фестиваля. Британский спектакль "Адольф" Пипа Аттона три года подряд на Эдинбургском фестивале неизменно собирал полные залы: так называемое "sold out show". Не выезжая в "большую Европу", мы можем наблюдать за современным состоянием театра, так сказать, высунувшись из того окна, что было прорублено в нашем доме российским императором. Разумеется, "Балтоскандал" - фестиваль авангардного некоммерческого театра, самых его радикальных форм; эмоциональной доминантой большинства спектаклей стала визуальная и идеологическая агрессия. Европейский театр, в отличие от российского, все больше и больше набирает социальные обороты, приближаясь к почти документальной фиксации метаморфоз в жизни современного человека.

В новой работе бельгийца Вима Вандекейбуса, знакомого Москве по Третьему Чеховскому фестивалю (театр "Ultima Vez"), "Body, body on the wall..." хореограф отказывается от танца. Мучительный процесс: словно инвалид, лишившийся возможности двигаться, хореограф передает словами то, что надо бы выразить в танце, - тело конвульсирует и содрогается от сознательной скованности в движениях.

Вандекейбус, подобно Вергилию, якобы проводит нас по залам виртуальной выставки, где экспонируются многочисленные изображения его тела (иногда кажется, что речь идет о комнате, полной зеркал), и передает нам свои переживания и фобии. Восточная девушка (в сознании Вандекейбуса - автор выставки) долго, как на чайной церемонии, смешивает краски, затем периодически подходит к Виму и красит его руки, ноги, лицо, торс в разные яркие цвета, а к финалу - во все черное.

Вандекейбус вплотную подходит к главной тайне актерской профессии: предмет и инструмент его искусства совпадают - это он сам, его тело. Знаменитый хореограф эту мысль доводит до критического состояния, обнаруживая в своем сознании зародыш настоящего психоза. Так живописец обостренно чувствует цвет, буйство красок; музыканта сводят с ума нотная каллиграфия, а поэта - аллитерация.

Вим ведет себя на сцене словно обезумевший от душевного смятения человек, превратившийся то ли в террориста, то ли в городского безумца. Он кричит в два микрофона иногда под хард-роковую музыку, иногда без нее, и два толстых провода кажутся мучительными нитями, символизирующими зависимость человека от самого себя. Наблюдая за собственным телом, Вандекейбус, безусловно, решает вопросы самоидентификации (где я, а где мое искусство, которое "лепится" из моего же тела) и не находит ответа, как художник, бессильный сформулировать, как являются ему художественные образы. Вим выражает то самое крайнее состояние, когда высказаться, выматериться - значит облегчить душу, освободиться от избытка разрушительных сил. В один из моментов он спросит себя "Где я? Кто я?", обернется и увидит на заднике причудливую картину: свет поставлен так, что тени отбрасывают лишь провода от микрофонов, и между ними, пересекающимися в одной точке, - мутная пустота вместо человека. Тела нет - есть только его самовысказывание.

"Body, body on the wall..." - опасное признание: художник - тот же безумец-маньяк, которому удается сублимировать сложный комплекс сексуально-телесных проблем в творчество. Вандекейбус признается публике в том, что его телесное искусство - это способ самоуничтожения, покорения животных инстинктов, заключенных в бунтующей плоти. Часто он спрашивает публику: "Вы хоть меня понимаете?" - как человек, требующий к своему монологу сочувствия. И в финале (о художнице, сделавшей выставку): "Она меня так и не поняла".

Сексуальные комплексы стали поводом и к созданию нового, апрельского, спектакля молодого литовского режиссера, одного из лидеров национального театра. Оскар Коршуновас после "Shopping & Fucking" поставил еще одну "экстремальную" пьесу из той же "обоймы" - "Лик огня" 28-летнего немца Мариуса фон Майенбурга (проект Театра Коршуноваса и Театра Клейста из Франкфурта-на-Одере).

Эта пьеса, идущая теперь по всей Европе, как утверждают пресс-релизы, - из числа документальных, новореалистических. Обычная провинциальная семья: стареющие родители, дети-тинейджеры, дочь и сын. Сексуальная неудовлетворенность детей, маниакальная жажда любви в свободном мире неограниченных фантазий заставляет их прибегнуть к "запрещенной" игре - инцесту. Они любят и удовлетворяют друг друга, пока в жизни повзрослевшей девушки - Ольги - не появляется "нормальный" мужчина (изумительной актрисе Расе Самуолите удается сочетать в себе и мягкую инфантильность, и чертовскую, огненную женственность невольной искусительницы). В душе Курта, брата Ольги (Гитис Иванаускас), развивается неистовая ревность, приумноженная комплексом неполноценности и неудовлетворенности. Он замыкается в себе, прячется в потаенных уголках воспроизведенного на сцене комнатного быта. На его детских щеках появляется и не смывается до конца спектакля густой слой пены для бритья. Ему никак не удается стать мужчиной до тех пор, пока и Курт, и Ольга не осознают, что их, уже познавших "добро и зло" в столь юном возрасте, не на шутку тянет друг к другу. Ситуацию разрешает катастрофа: парень в маниакальном припадке убивает родителей, невольных и беззащитных виновников их страданий.

Каждая сцена спектакля, очень динамичного, скоростного и стремительного, сопровождается звуками вспышек - где-то глубоко внутри, в подземелье подсознания, загораются огонечки, один за другим. В финале пламя будет пылать в полную силу - Курт соберет все, что есть на сцене, в груду, обольет бензином и подожжет дом вместе с собой и трупами родителей. По завороженному трагедией залу быстро распространяется тревожащий нервы запах: бензин настоящий. И эта чересчур подлинная деталь стала лишним доказательством "обыкновенности" рассказанной нам истории: запах бил в ноздри и напоминал о том, что так бывает, так может быть...

Театр говорит с публикой откровенно, даже более откровенно, чем газетные полосы и телерепортажи. Он с поразительной честностью, не имеющей ничего общего с патологическим любованием страданием и насилием, показывает нам современный мир, запутавшийся в неразрешимых человеческих комплексах, не подвластных разуму.