Не взрыв, но всхлип

ОЧЕНЬ и очень большая удача, прямо-таки счастье, что Госпремию Владимиру Маканину успели дать еще до выхода в свет двух последних его повестей - "Буква А" ("Новый мир" # 4, см. рецензию на нее в "НГ" от 06.05.2000) и "Удавшийся рассказ о любви" ("Знамя" # 5). То есть первая-то, конечно, к решающему моменту уже существовала в печатном виде (хотя и вторая в принципе тоже, но ведь журнальные номера слегка запаздывают), а один, как известно, в поле не воин. Но уж если в партию сгрудились малые - кое-какие обобщающие выводы волей-неволей делать приходится.

Так вот, счастье, что премию успели дать до (если по каким-то причинам дать ее именно Маканину было необходимо) - потому как после давать ее было бы невозможно. Ну, скажем, неприлично: за изнасилование, как говорилось в старом анекдоте, столько не дают. За изнасилование, уточним, бедной нашей литературы.

"Буква А", напомним, представляет собой изложенную довольно суконным языком (язык вообще в последнее время не является сильной стороной Владимира Маканина) аллегорию Советского Союза с последующим его упадком и разрушением. Советский Союз изображен как зона, а его граждане как, соответственно, заключенные, которые, рискуя жизнью, выбивают на скале громадную букву "А", не понимая ни цели, ни смысла, - что должен означать сей символ, никто не знает. Потом режим ослабляется, оковы падают и всем дают волю. Не зная, что с ней делать, бывшие зеки крушат вышки и хором гадят на некогда запретной полосе.

Расшифровать смысл послания нетрудно - с печалью глядит Владимир Маканин на прошлое, настоящее и будущее своей страны - оно иль пусто, иль темно. Впрочем, прошлое - несмотря на верные идеологические оценки - все-таки содержит нечто положительное: заключенные (надо полагать, Маканин тут имеет в виду в первую голову литераторов - букву же работают, не что-нибудь) в года глухие вершили хоть мелкий, но созидательный труд. Ныне же царит позорная вакханалия и производится на свет одна гадость и грязь.

Захваченный обличительным пафосом, писатель, кажется, даже не замечает, что, пытаясь изобразить дрянное, сам соскальзывает на плоскость изображаемого, перескакивает барьер между изображением предмета и самим предметом, собственно это дрянное производя. Шокирует не гнусность коллективной дефекации, не какой-то там особый натурализм и нарушение моральных табу и даже не то, что это подается как общая и исчерпывающая характеристика мира. Шокирует (хотя это как будто противоречит законам мышления) банальность и третьесортность метафоры, неизощренность фантазии, годная разве для юмориста на провинциальной площадке. Разве такое пишут для вечности?

Но после "Удавшегося рассказа о любви" выясняется, что "Буква А" - это еще цветочки. Наталья Иванова в том же номере "Знамени" аттестовала тенденцию развития маканинского творчества следующим образом: "Если в "Андерграунде, или Герое нашего времени" писатель был драматической фигурой, оттененной судьбой брата-художника, то в новой сюжетной конструкции Маканин ставит бывшего писателя ниже драмы, лишая его не только любых человеческих достоинств, но и рефлексии и саморефлексии, работы сознания и самосознания. Романтический период русской - позднесоветской? - словесности, выпавший на вторую "оттепель", т.е. "перестройку", завершился, следуя логике "Удавшегося рассказа о любви", не гибелью - идеалов и их носителей, - но падением ("не взрывом, но всхлипом"). Бывшему писателю нечем расплачиваться с жизнью, такой проститутской, - но жизнь, если она его пожалеет, даст ему в долг. А ему, мазохисту, именно в долг-то и слаще будет..."

Сама того не желая, Наталья Иванова вынесла Маканину довольно суровый приговор, облекши в слова то, что Маканин как бы не договаривал - бывшему писателю нечем расплачиваться с жизнью... Как нам известно, она (то есть жизнь в лице госпремиальной комиссии) уже кое-что дала. Будем надеяться, не в последний.

Да, так о любви. Имеется стареющий писатель, опять, как и в "Андерграунде", ничего не пишущий, зато в противовес "Андерграунду" - социально адаптированный, поскольку ведет передачу на ТВ, которую смотрят, как утверждает сам же Маканин, "миллионы". На протяжении почти всего действия он торчит у бывшей любовницы, которая была некогда цензоршей, а теперь просто мадам. В хорошем таком, тихом публичном доме. Все это время он упрашивает бывшую цензоршу уговорить одну из мамзелей "дать ему в долг". (Тут маленький вопросец - неужели на ТВ так мало зарабатывают, что даже ведущие передач с многомиллионной, напомним, аудиторией вынуждены так жалко унижаться перед средней руки шлюхами? Или у автора слегка не сходятся концы с концами - или он пишет резко нетипического героя в глубоко нетипических обстоятельствах, и тогда делать любые обобщения из его текста по меньшей мере неразумно.)

Цензорша всю жизнь писателя любила - любит и теперь. Даже в телевизор устроила, когда писателям перестали платить, и какой ценой - переспала с бывшим своим сослуживцем, ныне руководящим ТВ. (И чего ради - если денег там не платят?) Любовь между ними давно уже такая изощренная, что плотские утехи по сравнению с ней - совершенная ерунда. Бывший писатель с бывшей цензоршей через разные дыры и узкие щели (вольно или невольно вспоминается "Лаз") шныряют туда-сюда в свое общее прошлое, где с тем или иным успехом заново переживают приятные и неприятные происшествия, в том числе и эротического характера. Так что эроса у этой парочки хоть отбавляй: сперва туда-сюда по щелям и дырам - оглянуться не успеешь, а они снова в постели...

Но и это не все. Хотя мамзели и кочевряжатся (и где это видал Маканин такой публичный дом, где девушки не обслужили бы, да еще по высшему разряду и даже без всякого спасибо, клиента, за которого просит хозяйка? Да разве она вообще просит?), но одна в конце концов соглашается. Пока бывший писатель на дармовщинку утешается в ее объятиях, к бывшей цензорше нежданно-негаданно прибывает бывший коллега, ну тот, с которым она переспала, чтобы писателя... и так далее. Выясняется, что он уже полный импотент, и может только с теми, с кем когда-то у него "было", да при том только (Господи, пронеси) "оральное счастье... Доставляемое женщине", да и то изредка... И вот приехал к ней, о милости просит... Намекает, впрочем, что писателя могут уволить. И она - добрая душа, соглашается.

И вот, значит, писатель эту свою молодую шлюшку за стеной - и раз, и два... А растерявший человеческие достоинства телевизионный начальник - со всхлипами, еле-еле, жалкий такой, но по-своему тоже счастлив... Ну и какой вывод? Хотя бы в смысле потенции - лучше быть бездарным, исписавшимся, но все еще самовлюбленным тружеником пера, чем большим телевизионным начальником? С точки зрения психологии, это, вероятно, логично - уверенность в себе придаст сил в любом деле. Ну а если искать более широкого смысла? Довериться Наталье Ивановой - мол, писатель после перестройки способен не на взрыв, а на всхлип. Но каким, прошу прощения, местом он этот всхлип издает - сердцем?.. губами?.. И что вообще означает определение "проститутская жизнь" (Наталья Иванова здесь точно формулирует маканинскую идею) - мир, где все покупается и все продается, как определяли капитализм советские журналисты? Но за то им и деньги платили, что умели ловко передергивать. Покупается, и правда, то, что продается. Но даже в самом раскапитализме продается не все. Не всякая нимфетка бежит на панель, когда не хватает на колготки. И не всякий художник устремляется туда же, когда не хватает на... (нужное вставить). Панель - это призвание, надо только верно его угадать.

Как будто после перестройки могло что-нибудь существенно перемениться в расписании полетов творческого духа! Не при одном социализме, в конце-то концов, существовало искусство. Оно, конечно, поменялись условия - не один Маканин недоволен, недовольны его коллеги из самых разных идейных лагерей. Жалуются в "Волге", в "Знамени", в "Москве" и "Нашем современнике": все отобрали, а взамен ничего. Но ведь это так просто: хочешь денег - стань дилером, киллером, банкиром, да хоть инспектором ГИБДД, наконец. Хочешь жить и работать для вечности - в вечности и воздастся...

Но главное опять не в этом. А в том, что писатель Маканин, обязанный согласно своему высокому званию зрить сквозь века и пространство и находить никому до него не приходившие в голову образы и слова, невыносимо банален. Весь мир - бордель, скажи, какая новость! Волга, чай, тоже впадает в Каспийское море?..

Прелюбопытный, кстати, факт. Уже второй раз Маканин выводит в герои непишущего писателя. Что это - жалоба турка? Бессознательный страх подступающего бессилия (немоты)?