Не книгой единой

ВЫСТАВКА "Автораритет библио-" предназначена всем кому угодно, но только не библиофилам. Поскольку последние скорее всего проинтерпретируют увиденное в лучшем случае как провокацию, в худшем - как глумление над многотысячелетней традицией письменности. И будут правы. Отчасти. Ибо рваные белые листы с "бегающими" по ним гласными под названием "Где ты, сливовый свет" (художник Валерий Орлов), обрывки печатного текста в полиэтиленовых пакетах, преподносимые их создателем Павлом Митюшевым как "Двенадцать стихотворений в экспортной упаковке", выползающий из колбы бумажный серпантин, зацикленный на одной и той же фразе ("Траектория 128", 2-е издание, автор Николай Байтов), небрежно сброшюрованные листы яркой графики с минимальным вкраплением текста, механизированные книжки-поделки и пр., и пр. - все это и впрямь мало напоминает книги, те самые книги, что принято считать символами человеческой цивилизации.

Однако не стоит делать спешных выводов о грубых надругательствах, которым постмодернизм будто бы в очередной раз подвергает традиционную культуру. Скорее наоборот. Исходный лозунг, вокруг которого сплотились три десятка поэтов и художников, - вернуть книге атмосферу уникальности и маргинальности, возвратить ее из профанного пространства тиража, от обезличенности печатного слова в символический мир общения. И с возложенной на себя миссией они, безусловно, справились. Поскольку всем этим произведениям присуща одна особенность: каждое из них имеет свою собственную текстовую, визуальную и даже фактурную интригу, провоцирующую зрителя на длительную коммуникацию.

Конечно, побуждения авторов проекта не новы. В этом у них есть предшественники - авангардисты. В первые десятилетия ХХ века Митурич и Маяковский, Хлебников и Крученых стремились изгнать из книги дух "комильфо" и официоза. Нынешние модернисты своих истоков не скрывают. Но и преемственность не декларируют. Потому что их (наши) книги - уже совсем другие. После того как постмодернизм кардинально изменил структуру текста-повествования, не могла не преобразиться и структура книги в целом.

Крайнее решение принадлежит петербуржцу Вячеславу Крыжановскому. Его "литературное домино" навеяно утопией абсолютной книги Маларме. Оно является буквальной (то есть наглядной) аналогией теории языковых игр Людвига Витгенштейна, книг-словарей и книг-кроссвордов Милорада Павича или хрестоматийной уже кортасаровской "Игры в классики". Рядом с серией Крыжановского книжки-тетрадки Анны Разуваевой и Линор, иллюстрированные полудетскими рисунками, выглядят куда более бесхитростными. Однако даже у этих авторов тексты (кстати говоря, исключительно поэзия, реже - белые стихи), зрительные образы и форма книги находятся в столь странном соответствии, что их относительный традиционализм постепенно (по мере разглядывания) приобретает новый смысл. Поскольку, лишь находясь среди всех этих чудаковатых книг-поделок, начинаешь отдавать себе отчет в том, что и впрямь поэзия может существовать не иначе как в сброшюрованных тетрадях, перелистывание страниц которых лишь подчеркивает внутренний ритм стиха. В то время как для прозаического текста не годится никакой другой формат, нежели бесхребетный свиток. И, наконец, глядя на высеченные в каменном блоке "Десять заповедей" становится ясно, что вся суть завета - не в словах, а в незыблемой твердости камня.