Таормина - театру Европы

	Крестьяне в исполнении актеров Малого драматического театра. Сцена из спектакля "Дом"

- Главным протокольным событием VIII премии "Европа - театру" был приезд министра культуры страны, театральный деятель которой ее получал. Появление в Таормине министра культуры России Михаила Швыдкого все восприняли как свидетельство уважения страны к своим творцам и гордости за них. Никогда еще ни один министр не удостаивал премию своим посещением. Даже тогда, когда ее получал итальянец Лука Ронкони. Профессиональное участие Швыдкого в разговоре о творчестве Льва Додина еще сильнее увеличило интерес к нему: то в одном, то в другом углу Дворца конгрессов у Швыдкого брали интервью. Было забавно наблюдать, как итальянские "чиновники от культуры" фотографировались с ним, как со звездой.

Очень важным было присуждение Почетной премии знаменитому фестивалю БИТЕФ за то, что на протяжении трех с лишним десятилетий он неизменно служит местом встречи театров разных стран. Имена многих сегодня очень известных в Европе деятелей театра открыл БИТЕФ. Была отмечена и деятельность Ибрагима Спаича, чей театр в Сараево продолжал работать в условиях осады и разрухи. Жюри принимало это решение в мае 1999 г., в разгар бомбардировок в Косово, и прекрасно, что оно сумело встать над политическими соображениями.

- Да, такое это место. Манит всех, кто хоть однажды в ней побывал. И в этот раз можно было встретить заглянувшего на один день Анатолия Васильева, первого лауреата премии "Новая реальность", которая и возникла благодаря ему в 1990-м, когда жюри, куда входил Алексей Бартошевич, присудив премию Джорджо Стрелеру, почувствовало необходимость премии для тех, кто составляет "новую реальность" европейского театра. Рад был встрече с русскими критиками второй лауреат этой премии, обычно неулыбчивый Эймунтас Някрошюс, приехавший в Таормину с сыном, молодым художником, сценографом "Макбета". На заседании в Таормине его театр был принят в Союз театров Европы, одним из старожилов которого является Малый драматический. Питер Брук, получивший премию "Европа - театру", прислал свой последний спектакль "Костюм".

- Бесхитростная история адюльтера, рассказанная в новелле южноафриканского писателя Кэна Темба, разыграна негритянскими актерами с подкупающей непосредственностью. По наводке приятеля муж (его играет замечательный сенегальский актер Бакари Сангаре, незабываемый Ариэль в "Буре" Брука) застал любимую и заботливо оберегаемую им от всех жизненных трудностей жену в постели с любовником. И когда тот сбежал, оставив свой костюм, муж придумал для жены наказание: она должна обращаться с костюмом как с самым почетным гостем. Она терпеливо исполняет его требования, полагая, что не так уж велика кара за содеянное. Но когда муж заставляет ее проделать то же самое в присутствии приглашенных ею знакомых, а потом уходит с ними "выпить еще по маленькой", то, вернувшись и решив ее простить, он находит жену, свернувшуюся калачиком на все той же постели, мертвой. Финал выводит сюжет в то измерение, где категории добра и зла присутствуют уже не только в бытовом ракурсе. Триста зрителей-профессионалов разделились на тех, кто отнес работу мастера лишь на счет его покровительства южноафриканскому искусству, и тех, кто увидел в ней живую историю, в которой Брук позволил себе просто грустную улыбку, без привычных философских обобщений, которых от него постоянно ждут. Я отношусь к числу последних. Тем более что помню, как в 1988-м в Самарканде Брук с детским восхищением смотрел спектакль на похожий сюжет, разыгранный на площади театром "Муллакот" под руководством Абдурахмана Абдуназарова. С легкой руки Брука, отдавшего к тому же театру часть полученной от СТД СССР премии, театр из Карши с успехом играл во многих странах мира.

- Томас Остермайер показал свою последнюю работу по пьесе английского драматурга Сары Кейн "Crave". Он поместил четырех актеров на высоченные кубы, почти под колосниками. И периодически высвечивал внутри кубов воскового цвета тела, которые в самые отчаянные моменты страданий персонажей корчатся в конвульсивных или замедленно-размытых движениях. А наверху четверо очень хороших актеров выстраивали какие-то наметки взаимоотношений, которые становятся различимыми в выверенной, как музыкальная партитура, постановке. На встрече с Остермайером вопросы разделились на две части: творческие и организационные. Понятен интерес к тому, как тридцатидвухлетний режиссер оказался во главе берлинской "Шаубюне", а кодиректором сцены стала Саша Вальц (свой спектакль "На земле" она показывала в прошлом году и у нас). Мишель Батайон, литературный директор ТНП у Роже Планшона, посетовал, что во Франции теперь все ссылаются на опыт "Шаубюне" и говорят о необходимости коллегиального руководства театрами. Остермайер весело ответил, что не видит в их модели ничего нового, ведь так существует уже давно венгерский Театр Катоны.

Остермайера заметили после постановки "Балаганчика" Блока (в рамках акции "Берлин-Москва"). В Таормине он подтвердил, что ему было очень важно сопряжение текста, принципов актерской игры с пластикой, с биомеханикой Мейерхольда, вспомнив с благодарностью Геннадия Богданова, который работал с ним над спектаклем. В современной драматургии он ценит насыщенность, говорит, что если бы в герметичный мир пьесы Кейн ввести конкретные отношения между персонажами и реалистические ситуации, то она могла бы стать пятиактной. Для Остермайера в этом тексте существует антрополого-биографический "сюжет". Для него дело тут не в сексе, крови или сперме, а в том, что "Crave" кладет конец многовековому представлению о том, что в основе жизни лежит любовь. Теперь, по мнению режиссера, человек обречен жить в мире, где любви нет.

В какой-то мере о том же, но в иной форме были два моноспектакля, показанные труппой "Голландия": "Голоса" по текстам Пьера Паоло Пазолини в постановке и сценографии Джона Сеймонса и "Ongebluste Kalk" по записям и дневникам Мариуса ван дер Люббе, того самого, что поджег рейхстаг в 1933 г. Йероен Уильемс и Федя ван Юет - конечно, актеры-виртуозы. Артист, который играет ван дер Люббе, позволил нам к концу спектакля, кажется, понять все о человеке, решившем остановить фашизм таким образом и погибшем, не узнав, какой страшный трагический обвал истории за ним последует. Ван Юет сыграл наивного идеалиста, дебильно-простодушного; его герой не смог пережить, что опасность, которую он различил в фашизме, никто не способен остановить.

Спектакль третьего лауреата, итальянской труппы "Сосьетас Рафаэлло Санцио", построенной по семейному принципу и руководимой Ромео Кастелучии, я не успела посмотреть. Судя по бурным отзывам большинства видевших, попытки разъятия слов и ритмов, чередования голосовых упражнений и молчания в их работе "Гамлет, или Удивительная история смерти моллюска", произвели гнетущее впечатление.

- По виденному можно сказать, что современный театр тяготеет не к диалогу между персонажами или между сценой и залом, а к многословному рассказу одного или нескольких актеров, в котором публика должна сама искать точки опоры для своего внимания и проникновения в смысл. Постоянно находящиеся на сцене актеры не замолкают ни на минуту, если они в одиночестве, а когда их несколько, то только для того, чтобы уступить место другому... Ну как, скажем, у нас в России в долгой исповеди подруге, а на Западе - психоаналитику. Может быть, и театр видит теперь в этом свою функцию?

Такое впечатление вызвала и премьера спектакля Льва Додина "Молли Суини" по известной пьесе ирландского драматурга Брайена Фрила. Тем более что речь в ней идет о "медицинском случае", когда частично возвращенное зрение лишает героиню, прожившую сорок лет слепой, привычного мира, в котором она чувствовала себя комфортно и все "краски" которого прекрасно заменяли ей многообразие мира зрячих. Три персонажа этой истории Молли (Татьяна Шестакова), ее муж Франк (Сергей Курышев) и когда-то знаменитый врач-офтальмолог мистер Райс (Петр Семак) рассказывают нам каждый свою часть этой истории. Тут нет разных версий одного и того же события, как, скажем, в "Расемоне" Куросавы. Тут каждый говорит о своих мотивах. Но лишь для одной Молли случившееся - настоящая трагедия. В Таормине многие были разочарованы, увидев в этой посоветованной Додину Бруком пьесе незамысловатую мелодраму. Говорили, что она чужда его дарованию. Опять мастера сделали что-то не то, чего от них ждут! Мне спектакль понравился, хотя понятно, что еще предстоит большая работа. В роли неудачника Франка, страстно откликающегося на все удивительное в мире, постоянно генерирующего идеи, хорош был Сергей Курышев. Трудно понять: он ухватился за возможность вернуть жене зрение (хотя полюбил-то он ее слепую и счастливо жил с ней) или тут сыграл свою роль его азарт, желание прославиться чем-то необыкновенным. Персонаж - ирландец, но получился очень узнаваемый тип русского неудачника-фантазера, эдакого Боркина из "Иванова".

В как всегда замечательной сценографии Давида Боровского открывающееся глазу пространство лишено национальных черт. Вырезанный из сцены большой кусок представляет собой бассейн со спущенной водой, усыпанный желтыми кленовыми листьями, стелящимися у ног зрителей первого ряда. У его краев, с которых, иногда кажется, вот-вот упадет Молли, несколько белых плетеных кресел с высокими спинками, нависающими над сидящими в них, напоминают о пляжах начала века (мне показалось, что тут отсылка к "Смерти в Венеции" Висконти). Белые металлические столбики, оставшиеся от снятого с них забора-сетки, вселяют чувство беспокойства, напоминая то ли кресты, то ли больничные штативы для капельниц. Одно из кресел, опрокинутое навзничь, валяется в углу бассейна. В него в финале спектакля ложится Молли, то ли как в детскую коляску, снятую с колес, то ли как в гроб. И ее ярко красное пальто тревожным пятном замирает на фоне песочно-белого общего тона декораций. На мой взгляд, у Додина прекрасно получилась тема хрупкости внутреннего мира человека и опасности вторжения в него.

- С интересом, хотя шел он три часа. Несмотря на досадное недоразумение с компьютером, уничтожившим английские субтитры, из зала почти никто не ушел. В конце дружно аплодировали. Но не было той овации, что накануне после "Дома". Напереживавшись, что иностранцам многое непонятно в наших реалиях, я была счастлива, что спектакль задел их за живое, и с гордостью выслушивала восторженные отзывы коллег из разных стран. Зато на следующий день меня ждали недоуменные вопросы и резкие упреки. То был "День Додина" в Таормине.

- Да, день, а иногда два дня, посвященные творчеству главного лауреата премии. В "День Додина" зал был набит до отказа. Публика приготовилась в течение шести часов слушать, смотреть, впитывать. Первая половина дня дала ей пищу для размышлений, представив палитру взглядов на творчество Додина, хотя не оправданным было отделение выступавших из России от всего остального мира (известный критик из Германии Рената Клет говорила потом, что вместо того, чтобы перемешать русских с остальными, чтобы был диалог, их замкнули, как она выразилось, в "русское гетто"). Выступления Инны Соловьевой, Нелли Исмаиловой, Светланы Дружининой, Анатолия Смелянского повисли в воздухе, диалога не получилось. Во второй половине дня всякое подобие структуры просто отсутствовало. Известный итальянский критик Франко Квадри, часто ведущий эти встречи и привыкший делать их по принципу "Наш Боб" (об Уилсоне) или "Наш Лука" (о Ронкони), сделать "Наш Лев" не мог. А театр ничего ему не предложил.

Какой праздник устроил когда-то Джорджо Стрелер, который постоянно участвовал в длившемся два дня действе! Помните, как сияло улыбкой обычно мрачное лицо Уилсона, когда он, прерывая очередной комплимент, говорил о каждом выступавшем? Додина почему-то заставили два с половиной часа (!!!) слушать из зала хвалебные речи в свой адрес. Кто-то потом точно заметил, что подобное бывает лишь на панихиде и хорошо, что человек может услышать это при жизни. Но на то он и живой человек, чтобы вступать в диалог! Когда Додин наконец получил слово (к этому моменту в зале осталась лишь одна треть), то замечательно тепло и проникновенно рассказал о своих учителях. Но при этом на протяжении целого дня нам говорили о "театре-доме", так и не познакомив с его обитателями. Мыслимо ли, что актеров, кроме Олега Дмитриева, в "Доме" не участвующего, на сцену даже не пригласили?! И зал, мечтавший о встрече с теми, кому он так долго аплодировал накануне, так и не узнал, как удается им это чудо - 20 лет играть в одном спектакле - и каково молодым входить в него. Они сидели в зале, иногда на ступеньках, но на сцену их никто не позвал.

А то, что Эдуарду Кочергину дали слово вперемежку с другими выступающими, а Давида Боровского и Алексея Порай-Кошица удалось буквально вытолкнуть на сцену лишь благодаря выступлению Беатрис Пикон-Валлен, очень интересно анализировавшей их творчество? Как могло случиться, что трем блистательным сценографам, работы которых известны специалистам и публике в разных странах, не смогли предоставить отдельную "страницу"? Выступавшие в общей сумятице знаменитые режиссеры Деклан Доннелан и Жорж Лаводан больше делились личными впечатлениями, чем рассказывали о своей работе с труппой Петербургского Малого театра. А ведь как было бы интересно услышать, зачем позвал их Додин в свой "Дом" и что получили они от работы с его актерами, а актеры от них.

Мы упустили прекрасный шанс подробно рассказать о своих актерах, сценографах, достойно представить одну из лучших в мире театральных школ. Вот уж точно, наша разруха в наших головах! Большего сумбура и невнятицы Таормина не видела. Я надеюсь, что у Додина и его театра еще будет немало встреч с публикой. Но вряд ли будет другое такое место, как Таормина, где столь велик интерес к людям, создающим театр и о нем пишущим. И еще я надеюсь, что в книге, которая всегда появляется после встреч в Таормине, сумбур превратится в многоголосье.

- Удалось.

- Без комментариев.

delo.open.ru