Поэты рождаются в провинции...

	Град Небесный носит у Ершова явно выраженные русские черты. Иллюстрация к "Коньку-Горбунку" В.А. Милашевского.

У НЕГО были все данные, чтобы войти в круг поэтов пушкинской плеяды одною из самых заметных звезд. Достаточно вспомнить о его поразительно ярком литературном дебюте, после которого зрелый Пушкин, признанный первый поэт и писатель России, произнес свои знаменитые слова: "Теперь этот род сочинений можно мне и оставить". Речь шла о сказке Петра Ершова "Конек-Горбунок". Примечательно, что автором сказки был восемнадцатилетний юноша, студент философско-юридического отделения Петербургского университета. Кстати, профессор русской словесности этого университета, близкий друг Пушкина Павел Александрович Плетнев на одной из своих лекций прочел отрывок из "Конька-Горбунка", и восхищенные слушатели с изумлением открыли для себя, что создателем прозвучавшего творения является находящийся среди них их сокурсник, провинциал-сибиряк из Тобольской губернии, даже и по нынешним временам считающейся чуть ли не краем света...

Казалось бы, какая перспектива, какое завидное будущее распахивались перед начинающим поэтом! Однако этим обещаниям судьбы не суждено было исполниться. Первое и главное сочинение Петра Ершова - сказка "Конек-Горбунок", словно комета, ослепительной вспышкой просияла над его головой, и до конца жизни он прожил в ее медленно гаснущем свете. Но творческая драма Ершова (ставшая, конечно, и личной жизненной драмой) могла быть предотвращена.

Кажется, мало на ком в такой степени, в такой неотвратимости, как на Ершове, подтверждается справедливость иронической формулы парадоксального Жана Кокто, заметившего однажды, что "поэты рождаются в провинции, а умирают в Париже". Именно этого "Парижа" был лишен Ершов, вынужденный за неимением служебных и протекционных перспектив по окончании университета отправиться в родной Тобольск, правда, поначалу еще не теряя надежды вернуться в литературную столицу.

Во-первых, из Петербурга некому было протянуть руку помощи (ах, если бы жив был Пушкин!). Во-вторых, со временем, как это обычно бывает, стали затягивать житейские заботы, семейные обстоятельства. В-третьих, Ершов со свойственной ему беспримерной честностью и обязательностью все более погружался в служебные обязанности, проделав путь от скромного учителя до директора гимназии. Он даже написал со всею серьезностью несколько теоретических статей на тему народного просвещения... Повторялась судьба Алексея Кольцова и Ивана Никитина, незаурядным талантам которых не дала развернуться во всю мощь провинциальная воронежская среда. Но если Кольцову и Никитину все же хватало дыхания для лирических стихотворений, подпитывающихся впечатлениями и опытом личной жизни, то характер дарования Ершова был главным образом эпический и требовал иных условий. В планах поэта, например, было создание поэмы "Иван-царевич" "в 10 томах и в 100 песнях". В июне 1851 года Ершов признавался в черновом варианте письма к Плетневу: "Не скрою от вас, что мысль о русской эпопее не выходит у меня из головы. Но, живя в глуши, я не имею к тому материалов. Это обстоятельство преимущественно влекло меня искать места при Императорской Публичной Библиотеке, где я мог бы пользоваться всеми старинными сказаниями. Предоставляю Богу устроить мою судьбу..." Кажется, что этих строк Ершов Плетневу не отправил, и нетрудно догадаться, по какой причине. В этом тоже весь Ершов. Щепетильность и душевный такт его были таковы, что он, видимо, счел подобные признания в письме косвенным намеком на просьбу о помощи или о протекции. Прискорбно, но эта национальная черта русского человека, если он талантлив, нередко оборачивается для него настоящей драмой, оставляя его далеко позади более пронырливых и расторопных современников. "Ты знаешь мой характер, - еще в молодости скажет о себе Ершов, - мысль обеспокоить кого-нибудь, особливо лицо, уважаемое мною, давит иногда самое пламенное желание".

Необходимо помнить, что юный автор появился со своей сказкой не на голом месте, не на "безрыбье", что называется, а в самый пик расцвета этого жанра. Назовем лишь несколько сочинений этой поры, вошедших в золотой фонд отечественной классики: "Черная курица, или Подземные жители" (1829, А.Погорельский), "Сказка о попе и о работнике его Балде" (1830), "Сказка о царе Салтане" (1831), "Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях" (1833), "Сказка о рыбаке и рыбке" (1833, Пушкин), "Война мышей и лягушек" (1831, Василий Жуковский)... Последнюю свою "Сказку о золотом петушке" Пушкин написал в 1834 году после появления "Конька-Горбунка" и больше к этому жанру, как и обещал, не возвращался...

Почему в русских сказках побеждает добро, что делает их любимыми на все времена? Потому что в них дается как бы некая универсальная модель лабиринта жизни, из которого всегда есть выход. И удивительно, как в ершовской сказке эта "универсальность" с фольклорной легкостью, юмором и безудержной выдумкой подспудно создается из растворенных в народной культуре апокрифических, мифологических, литературных реминисценций.

И какая во всей сказке легкость, воздушность, непринужденность и непосредственность стиха! Какое совершенство формы: от головокружительной композиции до блестящих свежих рифм, до обаятельного балагурства, юмора, и все это в звенящей "народной жилке". Россыпи остроумных замечаний, наблюдений отнюдь не для детского разумения, которые открываешь лишь с возрастом. Перечтем хотя бы, как Ивану, простоте деревенской, видится в первый раз Царь-девица, явно не крестьянская, сродная ему крепкая кость:

...А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму...

В творчестве тобольского периода это мастерство не утрачивается, хотя и не находит равноценного воплощения в лирической форме, к которой обращается Ершов. Но по оставшемуся томику стихов можно судить, что Ершов мог стать очень большим поэтом философского склада. Он владеет точностью и емкостью поэтической формулы ("Непостижимого мученья / Неистребимое зерно..."); в нем необыкновенно развито христианское чутье ("Но земная грудь боится / Бег небесный испытать..."); в его стихах встречается неожиданная образность ("А по краям зубчатым переходом / Идет лесов готический навес..."); в нем есть острота и резкость лермонтовских инвектив:

По-русски завершилась жизнь этого замечательного поэта-сказочника. Он умер в 54 года, в кругу семьи, в бедности и почти что в полной безвестности, в последние годы отойдя от суетного мира и глубоко погрузившись в религию. Незадолго до смерти он напишет ясные и умиротворенные строки, в которых нет обиды на судьбу, а есть тихое и немного грустное прощение всему и всем...