Мария Ремизова "ЕСТЬ многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам", - заметил принц Гамлет в те счастливые времена, когда пытливая человеческая мысль все-таки ограничивалась какими-то рамками, если не смирения, то хотя бы деликатности по отношению к предметам непознаваемым, и если вторгалась туда, то с некоторым почтением и взыскуя лишь высших истин. Те времена, увы, давно прошли. Ныне не осталось ни единого, даже самого малого уголка, куда не вторгся бы лихой российский писатель, смело срывающий завесы с самых сокровенных тайн и загадок бытия.
Ты полагаешь, читатель, что мы будем говорить о физиологизме и труположестве? О нет, мы с тобой закаленные люди и к этому давно привыкли, так что органическими отправлениями нас не удивишь и тем более не напугаешь. На этот раз мы поговорим о куда более возвышенных предметах - субстанциях вовсе нематериальных, эфирных, бесплотных, населяющих очередной опус Анатолия Кима "Близнец" ("Октябрь" # 2).
Единственным героем "Близнеца" (от имени которого ведется повествование) является некий дух, который хаотично воплощается в разных людей, а также животных и даже в вовсе неодушевленные предметы. Воплотившись, он начинает выступать и от их лица (в том числе и предметов), отчего закрадывается сильное подозрение, что литературным учителем Анатолия Кима был незабвенный Степан Трофимович, однажды сочинивший, осмелюсь напомнить, некую поэму, более всего напоминающую вторую часть "Фауста", где в очередь выступали какие-то хоры, в том числе и "душ, еще не живших, но которым очень бы хотелось пожить", затем насекомые, "потом является черепаха с какими-то латинскими сакраментальными словами, и даже... пропел о чем-то один минерал". Все, однако, подано в самом высшем смысле...
Оперируя сугубыми нематериальностями, Ким отчего-то заботится, чтобы эти нематериальности имели для своего происхождения "материалистическую" легенду - хотя легенда эта производит впечатление совсем уже запредельной фантастичности. Дух из-под пера Анатолия Кима произошел на свет следующим образом: один советский дипломат, проживая в Америке, решил поместить своего только что зачатого потомка в колбу, чтобы не отягчать жену чрезмерным бременем (а заодно потратить лишние деньги, которые не знал, как перевезти в СССР). Впоследствии выяснилось, что американским гинекологам не стоит доверять даже кошки - они проморгали оставшегося близнеца. Судьба эмбрионов, таким образом, разошлась: один вырос в лаборатории, другой - в материнском лоне. Через четыре месяца после рождения тот, что вместо матери имел колбу, внезапно мистически прозрел и увидел, как его брат (уже увезенный в Россию, пока этот для неизвестных целей оставался все в той же лаборатории) любуется светом лампы, - и дематериализовался, воплотившись в свет этой лампы. И пошло, и пошло - путешествия по разным телам, куда он внедряется, повинуясь настроениям своего брата - писателя-модерниста, сочиняющего всякую гадость на потребу рынка.
Исповедь духа-близнеца начинается, собственно говоря, у гроба брата, убитого при невыясненных обстоятельствах, - и дух берет на себя обязательства эти обстоятельства выяснить. Последовательной цепью переселений (перемещаться он может также и во времени, что сообщает повествованию дополнительную невнятицу) дух добивается того, что узнает, что брата он убил как бы своей рукой - воплотившись в исламского террориста, чья любовница оказалась в постели писателя. Это, положим, являлось загадкой только для недалекого духа, поскольку читателю это было очевидно с самого начала, тем более что Ким зачем-то дополнительно изложил предполагаемую версию развязки где-то в середине, так что задуманного эффекта в финале, мягко говоря, не получилось.
Между гробом и убийством дух воплощался в полковника КГБ, испанского гранда, средневековую башню, корейского бомжа, ярославского художника, собаку, лимитчицу, американского бизнесмена, корейского же свидетеля Иеговы... За время своих странствий он открывает для себя несколько истин: что каждый имеет своего "космического близнеца", что после смерти человек тоже превращается в духа и устремляется в какие-то загадочные области, где обитает дух-близнец Бога, что на Голгофе умирал обычный человек, в то время как его дух-близнец обретался в горних высях (а также, что распинали его отнюдь не на кресте, а на столбе)...
Говорливый этот дух все время рассуждает - и несет главным образом какую-то выспреннюю чепуху ("зачем сегодня жить, если завтра все равно умирать?" - "а если никогда не умирать, стоит жить?.. тогда, наверное, стоит"), выдающую главным образом его невежество и патологическую нечувствительность к слову. Ему все равно, что фаворский свет, что "фаворный", вольные каменщики (масоны тож), по его мнению, появились на свете 700 лет назад, а "пустота дао", которую он поминает чуть не через слово, становится у него аж "суперпустотой".
Текст пестрит шедеврами вроде "прямоугольной кубической башни" или "гладкой" груди негритянки, напоминающей разом и "кокосовый орех" (что выдает, быть может, особенно извращенный эротизм этого духа, склонного, между прочим, к довольно грубым плотским утехам в тех случаях, когда он на время обретает телесную форму).
Можно было бы не обращать никакого внимания на его скверно сляпанную болтовню, когда бы он ни тщился, вещая, так сказать, устами высшей мудрости - ревизовать христианскую догматику в сторону откровенной ереси или самого примитивного пантеизма. Никто, разумеется, не вправе указывать духам символ веры (равно, впрочем, как и их создателям, в данном случае - Анатолию Киму), но трудно понять, зачем ему, излагая картину мирозданья, ссылаться на несуществующие для него авторитеты (Христа, например). Тем паче использовать их просто для иллюстрации сомнительных прозрений вдвойне несуществующего персонажа. Есть в этом что-то скверное, шулерское - вроде фальшивых денег или крапленых карт... Ким пару раз в этом тексте фыркает на модернистов, дескать, гадости сочиняют и идут нарасхват - так модернисты получаются в сравнении с ним куда пригляднее: хоть цели своей не скрывают - сказать гадость. Ким же говорит все больше в высшем смысле, так что и гадость получается в высшем смысле, хотя и мизерная по результату.
Но самый выдающийся у этого сочинения, конечно, финал. Позвольте цитатку: "Но к концу второго тысячелетия от Р.Х. мы все, пройдя через немыслимые общие ужасы и рассеяв личное счастье по мгновениям, увидели нового Бога, Который Больше и Лучше прежнего. И настало время простить - и со смехом попрощаться с прошлым, и забыть его, и продолжить по новым законам бессмертия. С Новым веком, с Новым тысячелетием и с Новым Богом! Ради этого приветствия и был написан этот роман, а кто писал его, завершая в ночь на 1999-01-13, того я не знаю".
Ну кто писал эту ересь, догадаться, положим, нетрудно, тоже мне бином Ньютона, как говаривал один дух, с художественной точки зрения, гораздо более убедительный. Хорош, однако, и сам Ким, набезобразничал - и в кусты. Нет уж, выходите, поаплодируем.
Показательно тоже и признание - мол, только ради этой пошленькой реплики и написан роман - как завораживает, однако, незрелые человеческие умы формальная граница эпох. Раз новое тысячелетие, так подайте нам и нового бога! (Замечателен, кстати, и сам принцип подачи - точно в рекламном ролике, разве что не указан процент - насколько именно больше и лучше.) Ким, положим, может, и не ведает в полной мере, что творит, а ну как соблазнит кого из малых сих на новую ересь? Последнее, впрочем, не кажется особенно опасным - очень уж скверно написан "Близнец", так что едва ли найдутся желающие вести продолжительное знакомство с изысканиями графоманствующего духа.
Дарья Гармоненко