Музыка - груз ответственности

КАК ИЗВЕСТНО, святость и величие бесспорны, они не обсуждаются - считается, что это бессмысленно и не очень интересно. Однако 20 марта, в день рождения Рихтера (пианиста века и почти что "музыкального пророка"), публика имела случай убедиться, что такие абстрактные вещи, как "величие", не только можно, но и должно обсуждать - и это гораздо интереснее, чем просто принимать их на веру. Другое дело, что обсуждение происходило не на словах, а в процессе исполнения специально подобранной к юбилею программы музыкантами из самого элитарного круга, какой только есть в России.

Симметрично составленная программа содержала два огромных и многоречивых сочинения Антонина Дворжака по краям (и тем поддерживалось музыкальное напряжение между славянской душой и немецкой логикой, которые так и не перевесили друг друга) и два раза в середине попадался Франц Шуберт - в почти гомеопатических дозах: ни одна из его "божественных длиннот" не успела повлиять на ход событий. Но дело не только в том, насколько были учтены музыкальные склонности, предпочтения, пристрастия человека, чей портрет стоял на сцене на правах почти что иконы, - дело в том, как звучали те самые рихтеровские музыкальные ориентиры, по которым и определяется величие, и как представляют себе рихтеровскую традицию те, кто выходит на эстраду Большого зала консерватории, чтобы ее продолжить. Именно по этим тонкостям как раз и можно было судить о том, что реально значит имя Рихтера для тех, кто сегодня делает большую музыку и ее внимательно слушает.

Петер Шрайер - знаменитейший немецкий тенор и специалист мирового класса по штучному исполнению немецких песен, называемых обычно непереводимым словом Lieder, - прибыл в Москву специально для того, чтобы в обществе почтительного и безупречно сдержанного пианиста Юрия Мартынова спеть мягким голосом и проговорить кристалльно чистым языком несколько маленьких шедевров Шуберта (всего шесть - плюс один на бис, включая и неизбежно шлягерную "Серенаду"). Цивилизованные слушатели следили за музыкой по немецким текстам с параллельным русским переводом в стихах и прислушивались к гипнотическому вокальному пиано, когда голос будто состязался в тонкости с роялем, а каждая фраза была наполнена воздухом и имела свой зеркальный отзвук в еще более тихом пении в следующий момент музыкального времени. Это та традиция, которую Рихтер хранил в России практически в одиночку - когда звук как бы "овеществляет" слово и они сливаются в нечто целое, что куда сложнее, чем "задушевная мелодия" или "духовная жажда" при всей простоте нотного воплощения музыки на бумаге. Плюс - это еще и предельно наглядно показанное умение двух партнеров давать свободу друг другу, не перетягивая внимание зала на себя, а как бы нарочно его от себя отвлекая, - чтобы дать нотному тексту возможность звучать так, как он есть, аккуратно очищая его от собственных эмоций, комментариев и истолкований.

Юрий Мартынов попутно дал маленький урок сдержанности своей коллеге, игравшей до него, - пианистка Людмила Берлинская в фортепианном квинтете молодого Дворжака, ор.5, немного смазала ясную звуковую картину, которую воссоздавали четырьмя смычками музыканты знаменитого Квартета имени Бородина. И здесь - именно по контрасту между собранным, сильным и абстрактным звучанием квартета и попытками эмоционального нажима со стороны фортепиано - была слышна еще одна важная рихтеровская "мерка", по которой точно слышен класс артиста: способность или неспособность поднять музыку до уровня отвлеченных понятий, вывести ее как звучащую формулу из внимательно прочитанных нотных знаков, чтобы она начала говорить сама за себя. Квартет Бородина это делать умеет и не скрывает, что у Рихтера научился, а потому квинтет Дворжака удалось "вытянуть" не на эмоциях, а на мастерстве.

Впрочем, эмоции и интеллект гораздо спокойнее ужились на пространстве виолончельного концерта того же Дворжака, который героически играла под бодрый и жестковатый аккомпанемент Госоркестра России Наталья Гутман. Она была на пике своей сольной спортивной формы, сила и четкость прохождения труднейшей дистанции вправду напоминали холодный блеск рихтеровской виртуозности, и практически каждая нота мощно резонировала в зале, где виолончель обычно поглощается большим оркестровым составом. Оркестр квалифицированно грохотал в роскошных "тутти" и ловко прятался там, где надо было пропустить вперед даму. В итоге все сошлось, как в квадратном уравнении, - но даже не в этом дело...

Гутман и ее партнер - дирижер Александр Рудин - опять-таки воспроизвели еще один из уроков Рихтера, который одинаково годится и для квинтета, и для оркестра из ста с лишним человек. Только отвечая друг перед другом за каждую ноту, можно подняться над исполнительской рутиной и забыть о проблемах с ритмом, с совпадением или несовпадением тактовых долей или с романтическими колебаниями темпа. Только из "внимательного буквоедства" рождается то, что звучит как музыкальная свобода, страсть или душевный трепет. Это и есть критерий высшего мастерства - по той самой "шкале Рихтера".