Ракурсы бытия

МАРИИНСКИЙ театр, занятый непрерывной, в три смены, работой над грандиозной постановкой "Войны и мира", премьера которой назначена на 11 марта, тем не менее ухитрился выкроить время для новой музыкально-культурной акции: решив возродить традицию проведения "шереметевских музыкальных вечеров", весьма популярных в Петербурге на рубеже веков, Валерий Гергиев объявил о весенней серии симфонических концертов, которые пройдут до 17 марта. Первые три концерта цикла Гергиев взялся провести сам, остальные поручены дирижерам театра Александру Поляничко и Леониду Корчмару.

Два концерта из заявленного цикла уже состоялись, но самым интересным, информативным и, если можно так выразиться, общественно значимым оказался первый: гвоздем его программы стало новое сочинение Гии Канчели STYX. Композитор известен всей стране еще с советских времен своей музыкой к фильмам Данелия ("Мимино", "Кин-дза-дза" и множеству других), ценим в театральных кругах за музыку к спектаклям Роберта Стуруа (в том числе и к знаменитой "Хануме" в БДТ) и почитаем музыкантами-профессионалами как симфонист, сумевший сказать новое слово.

Гия Канчели приехал на петербургскую премьеру из Антверпена, где он живет с 1995 года. Мировая премьера STYX состоялась в Амстердаме, на фестивале "Гаудеамус" в ноябре прошлого года, российская же - 22 декабря в Москве.

35-минутное сочинение для солирующего альта (играл Юрий Башмет, которому оно посвящено), хора (участвовал камерный хор Николая Корнева) и оркестра показалось весьма типичным для стиля Канчели. Тон пронзительного лирического высказывания и общая ностальгическая окрашенность музыки в новом опусе, пожалуй, даже усугубились: хор тихо ронял в зал грузинские слова - "Галоба-галоба-галоба┘"; шелестели дорогие для Канчели имена ушедших друзей: "Гиви-Гиви-Гиви... Важа-Важа-Важа┘ Тито-Тито-Тито... Гоги-Гоги-Гоги┘"

Сам Канчели так высказался о принципе подбора слов-символов: "Я подбирал грузинские слова скорее по фоническому звучанию, а не по смыслу. Но когда выстроились отдельные блоки слов, оказалось, что они очень значимы. В тексте - названия шести грузинских церквей, имена, и в конце - несколько фраз по-английски из "Зимней сказки" Шекспира.

Лиризм и ясная мелодичность - сильные стороны Канчели. И даже вторжение в ткань STYX отголосков веселой песенки "Читто-гритто" из "Мимино" и заунывного бренчания по типу "ум-ца-ца" из "Кин-дза-дзы" не казалось избыточным. Найденные им еще в ранних симфониях приемы резких тембровых и динамических сдвигов, апелляция к звуковому миру Закавказья, с протяжно-тоскливыми плачами дудуков, с благостным "ангельским" хором и повисающими в напряженной тишине туттийными аккордами, с капелью ясных и частых фонем - все эти типично канчелиевские штучки были применены и в новом опусе, так что, как говорится, получили, что ожидали. Публике, впрочем, опус Канчели понравился - не последнюю роль сыграло и участие "звезд". Те из слушателей, что оказались самыми стойкими и не сбежали после второго отделения, поспешая к закрывающемуся метро, смогли вдоволь насладиться медитативной неспешностью протяженных канчелиевских раздумий о тщете бытия и неумолимости Вечности и тоской по потерянному миру.

Сочинение Канчели завершало концерт из трех отделений, но не исчерпывало его содержания. Потому что и Концерт для альта Софии Губайдулиной, прозвучавший в первом отделении, и трагическая Шестая симфония Густава Малера - пафосное и многословное, как роман Пруста, повествование о безнадежной и яростной схватке человека с судьбой (схватка длилась без малого полтора часа) встраивались в общий смысловой ряд, итог которому как раз подводило сочинение Канчели о мире мертвых и мире живых.

На общем депрессивном фоне Альтового концерта особенно рельефно прорисовывались устремленные ввысь, но никнущие в безнадежном изнеможении порывы солирующего инструмента, его мрачные трели и трагические речитативы. Альт Башмета в тот вечер звучал очень хорошо: темная, матовая, как старинное потемневшее дерево, окраска тембра, благородная пластичность произнесенной фразы выдавали мастера. Концерт Губайдулиной Башмет с Гергиевым исполняли не один раз - и наконец-то нашли равновесное согласие между оркестром и соло, при котором вся глубина и сосредоточенная экспрессия музыки Губайдулиной были ими отчетливо артикулированы.

После исполнения Шестой симфонии Малера, гигантского полотна, с множественными кульминациями финала, восхитительными соло гобоя, флейт, валторны (к чести духовиков Мариинского театра, практически все соло были исполнены безукоризненно), бряцаниями коровьих колокольчиков и отрешенно-прекрасной медленной частью, стало ясно: в рамках одной темы - "бытие и вечность" - Гергиев выстроил программу, в которой произошла встреча двух музыкально-исторических парадигм: уходящего малеровско-брукнеровского симфонизма и нового, гораздо более лаконичного направления, основные эстетические контуры которого обрели звуковую плоть в сочинениях Губайдулиной и Канчели.