В неравной борьбе с критикой

	Драматург и режиссер Николай Коляда в репетиционной комнате. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

- Галина Волчек давно мне предлагала поставить что-нибудь в ее театре. Я предложил свою новую пьесу "Уйди-уйди", и Волчек как-то сразу согласилась. Приехал в Москву 14 января и в тот же день прочел пьесу на труппе. Валентин Гафт, который репетирует главную роль, сказал, что пьеса гениальная - пока он так считает, нам репетировать в радость. Именно Гафт здесь - тот мотор, вокруг которого все вертится: и репетиции, и действие пьесы. Главную женскую роль будут играть в очередь Елена Яковлева и Галина Петрова. В начале апреля должна состояться премьера.

- Гафт останавливает репетицию, тихо, спокойно говорит: "Подождите, я должен разобраться, в чем здесь дело". Сидит, перечитывает кусок - раз перечитывает, два, три, четыре; а мы все сидим, ждем и думаем: "Ну что же ты всех держишь - давай, иди на сцену, вперед!" Актер сам пытается постичь мой текст, понять, чего это я хочу от него, - и пока не поймет, дело не сдвинется. Мне это ужасно приятно.

Я очень волновался, как все произойдет в Москве, поэтому и попросил директора Екатеринбургского театра драмы, в котором служу, разрешения поставить сперва "Уйди-уйди" там, на малой сцене, где всего 85 зрительских мест. Подготовился, так сказать, к Москве...

- Там была малая сцена, здесь - большая. Но принцип оформления остался тем же - у двух спектаклей один художник, Володя Кравцев: на сцене квадратом стоят три сотни трехлитровых банок, в них капает вода - в квартире течет крыша. В финале, когда герои расстаются, начинает капать красная краска, и банки словно заполняются кровью.

- В 1990 году Галина Волчек поставила мою пьесу "Мурлин Мурло" - она прошла уже более трехсот раз и до сих пор сохраняется в репертуаре. Через шесть лет Волчек поставила еще одну мою пьесу - "Мы едем, едем, едем...", и вот сейчас - эта работа. Актриса "Современника" Лия Ахеджакова играла в различных антрепризах мои пьесы "Половики и валенки" и "Персидская сирень" (пьеса была написана специально для нее). И, наконец, только что в Москве был показан спектакль "Старосветская любовь" по моей инсценировке повести Гоголя, где Ахеджакова сыграла роль Пульхерии Ивановны.

Весной прошлого года Екатеринбургский театр драмы приехал на фестиваль "Золотая маска" с моим спектаклем по "Русской народной почте" Олега Богаева. Днем позже мы вне конкурса играли в Театре имени Гоголя еще один мой спектакль по моей же пьесе "Корабль дураков, или "Нелюдимо наше море". На этот спектакль я позвал Волчек. Позже, в июле, она организовала нам еще один приезд в Москву с "Кораблем дураков" - тогда мы уже играли спектакль в "Современнике".

- Да, я все статьи читал... Ужасно! Четырнадцать лет я пишу пьесы, и все четырнадцать лет меня бьют в прессе. Не могу вспомнить, когда не били. Иногда мне кажется, что провал был подготовлен. В одном журнале читаю: "Еще до приезда театра в Москву было известно, что спектакль пошлый и отвратительный". Откуда это выяснилось?

Но что я? Актеры больше всего переживали. Драматург, мой студент Олег Богаев. Их жалко. Они с такой радостью ехали показывать свое искусство в Москву. Я-то привык, про меня писали примерно так: "Это спектакль омерзителен для слуха и оскорбителен для глаза" - и дальше: "Автору неплохо было бы на Бродвее выучиться писать пьесы, а сливать воду, как в бачке унитаза, - не велика наука". Куда мне, грешному, дальше двигаться?! О чем писать? В одной рецензии на "Старосветскую любовь" написали, что, мол, "гореть ему в аду, этому Коляде" - что-то страшное!

Я ужасно переживаю из-за всех этих статей. Ужас! Плачу, рыдаю, ложусь на кровать, смотрю в потолок и думаю: "Зачем я живу?" Жизнь бессмысленна, если критик прав...

- Он сейчас живет в Германии, получил стипендию Академии Шлесс Солитюде - 1500 немецких марок и квартиру в роскошном замке под Штутгартом, оборудованную компьютером, бумагой, ксероксом, факсом и всем, что нужно для жизни. Таким образом немецкое правительство помогает талантливым людям из других стран. В 1992 году я жил на точно такой же стипендии, теперь и Олега туда пристроил.

- Другими словами, мне нужно рассказать о том, почему я не уезжаю из Екатеринбурга. Мне нравится этот город, у нас жизнь кипит. Если судить по тому, что происходит в театрах Екатеринбурга, то мы - европейская столица. Множество фестивалей (чего стоит один "Реальный театр" Олега Лоевского), Центр современной драматургии при Театре драмы, где каждый месяц проходит театральный марафон: двенадцать пьес читаются с 12 утра до 2 ночи.

- Это такая радость для нас, особенно для журнала "Урал", который я возглавляю. 1 декабря 1999 года вышел двенадцатый номер, где впервые опубликована повесть Иванченко "Поверх цензуры. Купание красного коня", а 21 декабря объявили, что он стал лауреатом. На следующий день я позвонил ему и поздравил с нашей победой. Он сразу сказал, что не поедет на вручение и все деньги отдаст в центр реабилитации тяжелораненых российских солдат, воевавших в Чечне. Так он и сделал.

- Номер был уже готов к печати, и я перед тем, как везти в типографию, решил взглянуть на гранки и ужаснулся - пять-шесть абзацев были изъяты одним моим сотрудником, у которого некоторые персонажи этого памфлета - в друзьях. Я начал орать и метаться по редакции, и все вернули на место. В результате роман опубликован полностью. Не думаю, что стоит обижаться на Иванченко. Интеллигенции, нам всем надо задуматься над тем, в какой пошлости мы плаваем и почему мы всякий раз считаем, что не захлебываемся ею. Нужна встряска, чтобы мы не твердили, что "все у нас нормально".

- По-моему, все мои пьесы социальны.

- Упаси бог. Я пишу о том, что взрывается в сердцах.

- Это неправда. Он любит всякие истории сочинять. Он вообще наглый и задиристый. Когда напьется, мы с ним ругаемся. В Москве по телевизору выступал и сказал, что он лучший поэт на Урале. В журнале "Урал" Борис работает литсотрудником, занимается поэзией и приносит кучу идей. Он придумал замечательную рубрику "Граф Хвостов", где мы печатаем "талантливых" графоманов, которых он выбирает из огромной кучи. В своих предисловиях к ним он подписывается "поручик Рыжий Б.Б.". И еще одну рубрику придумал - "Антология шедевров поэзии Урала"; в #1 за 2000 г. там опубликована "Могила" Василия Каменского. Молодец!

- Это единственный журнал в регионе, который стал "государственным областным учреждением", что отображено на нашем титуле. Мы получаем дотацию от правительства Свердловской области, от губернатора Эдуарда Росселя. Россель когда-то написал резолюцию: "Урал" нам нужен", и только поэтому мы живем. Исключительно благодаря правительственной поддержке с начала 1999 года журнал начал выходить регулярно (в 1998 году вообще не выходил, а все 90-е выходил то сдвоенный, то строенный).

- Никогда. Меня оттуда выгоняли и говорили: "Про обочину жизни нам не надо".

- Я это сделал два раза и больше делать не буду. Как все вышло с Гоголем? Приближался юбилей Ахеджаковой, и ее продюсер попросил меня написать пьесу по гоголевской повести, которая Ахеджаковой очень нравится. Взял в руки повесть, стал листать - 14 страниц. Чего писать-то? Потом вспомнил афоризм Евтушенко: "Литература - это исповедь самому себе" - и решил написать пьесу о своих маме и папе. Тогда это будет мне интересно. Мои родители точно так же всю жизнь занимались солениями, варениями. И в этом и заключается их жизнь: чтобы дети были сыты, чтобы все было заготовлено впрок. Живут они в своей деревне спокойно, счастливо, и дай бог им и дальше здоровья на много-много лет.

- Сперва я должен лечь на диван в тишине, без телевизора, без книг и трое суток лежать и думать, что меня в данный момент волнует больше всего. Когда до меня это доходит, я сажусь и начинаю со списка действующих лиц. К концу письма складывается какой-то сюжет. Я точно представляю, где происходят события, в каком месте, кто куда идет, что в соседних помещениях, что на улице и на лестничной площадке. Для меня, пожалуй, это самое важное - нарисовать подробный план места действия и что вокруг него, что "за сценой". Только тогда режиссеру легче найти сценический эквивалент.

Есть и другие секреты мастерства: на первой странице персонажи должны друг друга назвать по именам - зритель должен знать, как кого зовут. Первая страница также должна ответить на вопрос, зачем все собрались в одном месте, что произошло до открытия занавеса. "Исходное событие" - я уже измучил своих студентов этим моим термином. Студенты дразнятся: "Безысходное событие". Маша-с-уралмаша, сидящая в десятом ряду, должна моментально понять, о чем на сцене говорят, что к чему. Первое действие должно быть длиннее второго - так устроен зритель. В финале первого действия обязательно должны заорать, закричать, всполошиться, чтобы зритель в антракте не ушел.

- Раньше я протестовал, один спектакль в Москве даже закрыл. Потом понял, что это бессмысленно - либо режиссер понимает драматурга, либо нет. Если талантливый человек сокращает, то он найдет эквивалент купированным словам в паузах, в движениях, в мизансцене, в эффектах. Так что спорить и конфликтовать не люблю, все равно ведь после каждого спектакля прихожу в гримерку и благодарю: "Спасибо. Все очень хорошо. Класс! Ух, как здорово!" - "А вы видели, как мы переделали?" - "Да что вы, правда!? А какие костюмы у вас красивые! Ну, до свидания, я побежал..." Ничего не объяснишь. Я не могу свое сердце переложить в сердце режиссера. Он, например, мне говорит: "Здесь же написано: "Плачет". Так это же не значит, что должны слезы литься. Может, сердце плачет. Или написано: "Громко" - и это не значит, что нужно кричать...

- В 1989 году один новый московский театр в подвале играл мою пьесу "Рогатка". Он был про закадычную дружбу инвалида, который потерял ноги почему-то в Афганистане (в пьесе даже намека нет), и молодого студента. Они так хорошо обнимались, жали руки, дружили по-мужски. Никакой гомосексуальной связи. Пьеса же у меня написана про любовь, а не про дружбу - вещи разные.

После спектакля я подошел к режиссеру и попросил снять спектакль. Наговорил резкостей и ушел. Спектакль закрыли. Зачем я это сделал? Если видишь, что не поняли тебя, - сиди и молчи!

Валерий Стародубцев, бывший завлит театра "Современник", мне как-то сказал: "Драматург - это отец, который отдает своего ребенка в детский дом". Отец приходит на выпускной вечер и видит: стоит его дите, в пиджаке и галстуке, голова квадратная. Отец ничего не понимает. Он не знает, как ребенка воспитывали: то ли палкой по голове били, то ли гладили и лелеяли. Отказаться от ребенка невозможно. Ребенок - мой! Непонятный, глупый, падает, заваливается - но все равно мой! Надо простить, что такой получился.

- Мой друг Александр Каль. Он вообще-то немец, правда, живет в России уже семь лет. Он переводчик, переводил мои пьесы, Птушкину, Богаева, Драгунскую, Шапиро, киносценарии Митты, прозу уральского писателя Матвеева. Позавчера кошка родила трех котят, один из них был мертвым. Саша позвонил и заплакал - а немцы не плачут. Так что теперь у меня шесть кошек и два маленьких котенка. Бабайка, Лариска, Чечирка, Манюрка, Бомж. Шестой появился недавно, мне его подкинули на дачу. Его зовут Уйди-Уйди.