Первый в спектакле

	Василий Иванович Качалов на крыше своего дома в Брюсовом переулке. Снимок сделан Владимиром Вальтером незадолго до смерти актера. Публикуется впервые.

СНАЧАЛА - о двух датах. День рождения Василия Качалова - 30 января 1875 года по старому стилю, и, стало быть, с учетом того, что в XIX веке старый стиль от нового отставал на 12 дней, его 125-летие приходится на 11 февраля 2000 года. Но дело в том, что 30 января по церковному календарю празднуется память трех святителей, один из которых - Василий Великий - был небесным покровителем сына вильнюсского протоиерея отца Иоанна Шверубовича.

В брошюре священника Льва Савицкого "Православное кладбище гор. Вильно" (Вильно, 1938) опубликован список священнослужителей, погребенных на православном кладбище города Вильно, и в нем под # 50 значится Шверубович Иоанн - протоиерей, дата смерти 1910 год. А для характеристики интересов еще одного брата Качалова - Анастасия сошлюсь на изданную в Вильно в 1885 году книгу: "Братья Кукольники. Очерк из жизни. Составил А.И. Шверубович". Так вот, день рождения Василия Качалова с незапамятных времен и после его смерти, вплоть до кончины Вадима Шверубовича в 1981 году, всегда праздновали вместе с днем его ангела, т.е. 12 февраля. В одном письме Качалов писал: "Мой Василий - не 1-го, а 30-го января по старому стилю, т.е. по новому будет только 12-го февраля".

Но, помимо одной юбилейной даты, есть еще и другая. 27 февраля 1900 года (по старому стилю) 25-летний ведущий актер Казанского театра, за пять лет до этого взявший псевдоним "Качалов", приехал в Москву для переговоров с руководителями второй сезон существующего Художественного театра...

Качалова называли счастливцем, баловнем. Если составить частотный словарь лексики писавших о нем статьи и мемуары, то самым частым словом оказалось бы "обаяние". Это слово из словаря театральных критиков и рецензентов перешло и в словарь Станиславского: "Вы счастливец! Вам дан природой высший артистический дар. Теперь, под старость, углубляясь думами и чувством в наше искусство, я прихожу к убеждению, что высший дар природы для артиста - сценическое обаяние, которое Вам отпущено сверх меры". Стоит привести и еще два автографа Константина Сергеевича - один на первом томе собраний сочинений Шекспира: "Мудрому и искренне любимому Василию Ивановичу Качалову. - На добрую память об многих хороших минутах работы над Гамлетом, от искреннего почитателя Вашего, не любимого Вами таланта. К.С. Алексеев (Станиславский) 1913 г. Февраля 14" и на первом издании "Моей жизни в искусстве": "Дорогому другу Василию Ивановичу Качалову на память об многолетней и интересной артистической жизни, прожитой вместе. В знак любви и сердечной преданности. Спасибо за помощь и сотрудничество. К. Станиславский (Алексеев) 1927 -5-Ш- Москва". Немирович-Данченко на экземпляре воспоминаний "Из прошлого" написал короче, но не менее выразительно: "Василию Ивановичу Качалову с чувствами, граничащими с влюбленностью. Автор. 1937"

Раз уж речь зашла об автографах, то приведу наиболее значительные из писательских: "Дорогому Василию Ивановичу Качалову на добрую память от глубоко уважающего, любящего и признательного автора. Антон Чехов, 26 февраля 1904 г. Ялта" - на первом томе марксовского собрания сочинений; "Василию Ивановичу Качалову от его старого поклонника Ив.Бунина" - на сборнике рассказов и стихов "Иоанн Рыдалец", 1913; "Дорогому Василию Ивановичу Качалову - Бертрану с крепким рукопожатием. Александр Блок, июнь 1916" и его же: "Многоуважаемому и дорогому Василию Ивановичу Качалову от искренне преданного автора"; из длинной надписи Леонида Андреева на экземпляре его пьесы "Анатэма" приведу начало: "Посылаю Вам, Василий Иванович, эту книгу, как дань бесконечного восторга моего..." На экземпляре стоит дата - 16 октября 1909 года, премьера "Анатэмы" состоялась 2 октября; вплоть до пастернаковской надписи, сделанной на тетрадке "Стихов из романа" за четыре месяца до кончины Качалова: "Дорогому Василию Ивановичу Качалову, захватывающее искусство которого благодетельно воспитало меня и великое имя которого будет всегда значить для меня так бесконечно много, - с пожеланием скорейшего и полного выздоровления. Б. Пастернак. 28 апреля 1948 года, Москва"... И еще десятки, включая автографы Горького, Алексея Толстого, Сергея Соловьева, Юргиса Балтрушайтиса, Самуила Маршака, филологов, театроведов.

Качалову повезло с критикой. Уже ввод на роль Тузенбаха - любимую роль Качалова - после Мейерхольда был оценен в пользу Качалова. В 1916 году, когда Качалов только разменял пятый десяток, выходит сборник "Критика о Качалове" (1900-1915), представляющий собой статьи и выдержки из статей лучших театральных критиков начала века, - случай беспрецедентный до и после Качалова. В 1919 году выходит монография лучшего театрального критика того времени Николая Эфроса (к слову сказать, в качаловском доме висел портрет Эфроса работы Юона - вы часто видели портреты критиков в актерских домах?..); после смерти Эфроса о Качалове пишут лучшие театроведы своих поколений - Павел Марков и Виталий Виленкин; не имеет аналогов и объемная монография Николая Чушкина, посвященная одной роли: "Гамлет - Качалов".

Войдя в состав труппы Художественного театра и меньше чем за 50 лет сыграв более 50 ролей. Качалов почти не играл эпизодов; чаще всего играл главные роли и очень часто заглавные - Цезарь, Гамлет, Иванов, Бранд, Анатэма и пр. В начале 30-х годов, когда предполагалось, что он сыграет что-то вроде ведущего в первоначальном булгаковском варианте инсценировки "Мертвых душ", Качалов писал знакомому: "Моя роль называется "Первый в спектакле". Именно эту роль, в сущности, и играл Качалов в Художественном театре примерно с 1906 по 1915 год, в лучшие годы театра и в лучшие годы России в двадцатом веке, в десятилетии, в свое время позорно названном позорным. Но даже в этом десятилетии отметим три-четыре сезона, сделавшие Качалова Качаловым: 1908-1909 - Карено, 1909-1910 - Анатэма, Глумов; 1910-1911 - Иван Карамазов, Пер Баст; 1911-1912 - Каренин, Гамлет. Это - кульминация, вершина актерского пути Качалова. Но это и вершина русской культуры XX века, Золотого века, почему-то считающегося Серебряным. В исполненной знамениями России Качалов стал ее знаменем, явив невиданный доселе сплав "героя-любовника" и "интеллигента и очках". Гибель этой России, предисловием к которой стало убийство Столыпина, пришедшееся на год качаловского "Гамлета", привела и к постепенной гибели культуры, театра и его Первого актера, несмотря на достойные восхищения попытки возродить или сохранить театр или культуру в целом в 20-30-е годы. Тем театром, каким был МХТ в свое царственное десятилетие, он уже не мог быть, начиная не с 30-х, как это принято считать, а прямо с 25-го. Театр, никогда не праздновавший юбилеи Дома Романовых, вынужден отмечать 10-летие Октября "Бронепоездом 14-69" Bсеволода Иванова - стоит привести недавно опубликованное письмо Станиславского Качалову: "Вчера на премьере, в присутствии Рыкова, властей, критики и друзей театра, в момент первого показа нашей восьмимесячной работы, в то время когда театр из последних сил старается завоевать себе прежнее положение и право на существование в новой России, перед новой суровой публикой, - вы были пьяны".

И даже "Николай I и декабристы" (1926) и "Пугачевщина" (1925) в известном смысле были сдачей позиции по сравнению с 1915-м или 1916 годом. Я глубоко убежден, что лабораторные искания Станиславского 30-х годов, помимо многих других причин, в качестве одной из психологических подоплек имеют его нежелание ставить советские пьесы - последний раз его имя в этом контексте появилось на афише леоновского "Унтиловска" в 1928 году, за 10 лет до кончины, но это особая тема.

Не стоит возмущаться родоначальниками и первыми жертвами "советского коллаборационизма" 20-30-х годов; стоит задуматься над тем, с какими муками, постепенно и достойнее других прожили они последние годы жизни, достойнее не только своих соотечественников, но и, скажем, Герхардта Гауптмана или Кнута Гамсуна... С другой стороны, не будем упрощать ситуацию другим ее решением вроде "они не знали" или "они верили"...

Мой отец вспоминал, как в конце 30-х годов, зайдя к Качалову, он застал его за сбором посылки репрессированному артисту Художественного театра Юрию Кольцову, причем Качалов сказал: "Его в "ежовщину" законопатили"... "Ежовщина" и "законопатили" говорят о том, что Качалов прекрасно понимал, чем отличаются репрессии большевиков (и, главное, их мотивированность) от репрессий царского правительства против Баумана, которому Качаловы в свое время тоже помогали. А в 1941 году, после начала войны, Качалов процитировал сыну карамазовское: "Один гад съест другую гадину"; стало быть, то, что представляет собой "гад", прекрасно понимали и те, кому суждено было стать одним из первых лауреатов премии имени Гада. Этим объясняется, хотя, разумеется, и не исчерпывается, переход Качалова в 20-е и главным образом в 30-е годы на эстраду, в концерты, где его сравнивали по масштабам и результатам с Шаляпиным (подобно тому, как на сцене его сопоставляли с Ермоловой, Ленским, Комиссаржевской). Эстрада пленила его возможностью вырваться из заданного контекста репертуара, партнеров, режиссера к самостоятельному творчеству - от Пушкина до "Рождественской звезды" Пастернака, потрясшей Качалова незадолго до кончины возможностью создания нового жанра, подобного роли "От автора" в "Воскресении" и, наконец, возможностью продолжения общения со зрителем (к тому же еще и тиражированного радиоконцертами Качалова), как ни говори, сильно сократившейся в 30-е годы в связи с почти полным отсутствием новых ролей, и тем более в 40-е, когда Качалову не пришлось ни разу выйти на сцену в премьерах. Тонны однотомников советских поэтов 30-40-х годов с автографами и без в библиотеке Качалова - следы поисков расширения концертного репертуара и одновременно результат концертной деятельности.

Кстати, о ролях. О том, что с ними Качалову повезло, как никому в Художественном театре, сказано немало. Но было бы несправедливо не отметить и прямо противоположные факты. Доведенные до генеральной репетиции и не сыгранные по разным причинам "Прометей" Эсхила и "Борис Годунов" Пушкина (с неслыханным за всю историю пьесы составом). Снятие с роли Вершинина ("Три сестры") после генеральной репетиции знаменитого спектакля 40-го года (в объяснительном письме Немирович-Данченко пишет Качалову, что "из всех "стариков" у меня к Вам в душе самое лучшее место", - но никакое письмо не заменит артисту роль).

Вот перечень ролей, не сыгранных Качаловым (репетировавшихся им или предполагаемых). Список этот стоит начать ролью Хлестакова - эта идея возникла у Антона Чехова еще в 1902 году, а далее: Тартюф, Кречинский, Карандышев, Яго, Булычев, Дон Кихот, Фамусов, Антоний, Фердинанд. Чичиков, Шерлок Холмс... Добавьте хоть часть этих ролей к уже сыгранному и в особенности такие, как Хлестаков и Чичиков, Тартюф и Карандышев - Качалову всегда мечталось выйти за рамки амплуа или положения в труппе, выйти, по терминологии Павла Маркова, из освоенной им области комедийного в неизведанную сферу комического (лишь один раз и, видимо, неудачно он прикоснулся к ней, сыграв Репетилова), словом, как и всегда у великих - несвершенное едва ли не превышает созданное.

Еще одна драма качаловской жизни, схожая с драмами всех Первых артистов... Уже в 1909 году, когда Качалов находился в зените славы, в двух шагах от собственных вершин, Станиславский записал: "Качалов стареет" - о тридцатичетырехлетнем... (К слову, Станиславский и сам пережил подобное, примерно с 1904 года уступив ведущее положение Качалову, что отметил и сам, а однажды даже так: прочитав в одной из рецензий имя Качалова впереди, а себя вторым, Станиславский записал: "И какая-то гадость в душе зашевелилась" - видимо, ни один художник, спортсмен или политический деятель не может увидеть себя вторым равнодушно, но только Станиславский осознает почувствованное им как "гадость") С середины 20-х годов за пятидесятилетним Качаловым и его сверстниками укрепилась кличка старики, с неизбежностью вынуждая их к "почету" и необходимости уступать "дорогу" молодым (при том что опять-таки Станиславский записывает: "Баталов и Хмелев - нельзя же их сравнить с Качаловым")...

О личной драме Качалова - неудачной операции, сделанной его жене, актрисе Художественного театра Нине Литовцевой и превратившей ее навсегда в калеку, - рассказал Вадим Шверубович в уже упоминавшихся воспоминаниях. Драматизм семейной жизни Качалова в период его наибольшего успеха не только у зрителей, но и у зрительниц и партнерш (Софья Гиацинтова рассказывала мне об особой, неотразимой мужской силе Качалова в роли Пер Баста ("У жизни в лапах", 1911 год), где она играла эпизодик. Об этом же незадолго до смерти говорила мне Фаина Раневская) отразился в его дневнике, сожженном согласно его воле после смерти сыном - оба принадлежали к поколениям, знавшим, что такое тайна исповеди и даже исповедь как Таинство, и не дожившим до эпохи "эксклюзивных интервью"...

...В его комнате на Никологорской даче - маленький музейчик; на могиле - береза, посаженная сыном, вымахала в размер стен Новодевичьего монастыря; за годы, прошедшие со дня его кончины, 30 сентября 1948 года, добавились еще три имени - жены, сына и жены сына, балерины Елены Дмираш. Неподалеку свежеубранная могила Софьи Пилявской, столько раз бывавшей в его доме, жившей на его даче...

А в начале 2000 года в квартиру потомков Качалова позвонила преподавательница Вильнюсской гимназии, продолжающей носить имя Качалова, уехавшего из Вильнюса более ста лет назад...