Любви нет

	Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна - Богдан Ступка и Лия Ахеджакова. Фото Михаила Гутермана

НА ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ, которая предшествовала московской премьере спектакля "Старосветская любовь" (продюсеры спектакля - Ефим Спектор и Анатолий Воропаев), режиссер Валерий Фокин сказал без тени улыбки: "Это серьезный, не общедоступный спектакль". Вроде бы соглашаясь с этим, Лия Ахеджакова тут же назвала "компенсирующие" достоинства. "Внутри, - сказала она, - ощущаешь хрустальную виртуозность спектакля". Это интересно. Поскольку, глядя на спектакль извне, отмечаешь совершенно иные его качества.

В спектакле все кажется непривычным. И Гоголь (Игорь Ясулович) - какой-то не наш - дерганый, с портфелем Жванецкого в руках, то прыгающий, то вдруг замирающий у дальней двери и вроде бы норовящий так и простоять пустым местом, тенью. И Пульхерия Ивановна (Лия Ахеджакова) - как будто другая. С каким-то революционным упорством она уж если выйдет на "любимую мысль", то с нее не сойдет. С невероятной истовостью перечисляет всех известных ей садовых вредителей или же - запасенные ею травы, за этот перечень готовая взойти на плаху.

То же самое можно сказать иначе: в спектакле все напоминает о том, что "здесь был Фокин" (эта узнаваемость, а местами даже цитатность как раз позволяют говорить о спектакле как о классическом образце отечественной антрепризы). Ночная сцена - с проходом ставших друг другу в затылок героев, с "ночными" звенящими, пугающе-позвякивающими звуками - как будто позаимствована из фокинского же давнего, но тем не менее замечательного спектакля "Нумер в гостинице города NN". Отсутствие действия - внутреннего действия: при большом количестве каких-то мелких движений и еще большем количестве ненужных предметов на сцене (до начала спектакля декорацию Александра Боровского хочется назвать замечательной, после начала понимаешь, что за искомое тепло этой гоголевской повести были приняты сухие "реестры") театр Фокина статичен, поскольку герои в нем изначально заданы и уже меняться не будут. Его спектакли последних лет (даже когда в основе "лежат" "Братья Карамазовы"!) - это этюды на заданную тему. Нынешний - конечно, не исключение. Например, долгая сцена сна в начале. Спят Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, но даже во сне поворачиваются вместе, и руки-ноги поднимают симметрично и одновременно. Все понятно.

На пресс-конференции Лия Ахеджакова, оправдывая обращение к Коляде, была, кажется, искренна. "У меня другого друга, который бы пьесы хорошо писал, не было", - сказала она. Случайности, как известно, вообще случаются редко. И обращение к Коляде выглядит обязательным звеном в цепочке таких же "случайностей". Коляда - профессионал. Это сомнению не подлежит. Он - мастер. Но та любовь, что описана у Гоголя в "Старосветских помещиках", - не та же, что волнует Николая Коляду (другой разговор - что и для Гоголя такой тип любви был, скажем так, нетрадиционным). Пьесу Коляды отдали в руки режиссеру Валерию Фокину, который, во-первых, любит совсем другого Гоголя (хотя может, конечно, утверждать, что это не так и что он любит всякого Гоголя), а во-вторых, если в его спектаклях и возникает та или иная любовь, то это чаще любовь к смерти (необязательно это любовь к своей смерти), чем к жизни. Такая всепроникающая, растворенная друг в друге и в природе любовь, какой описал ее Гоголь в "Старосветских помещиках", - точно не для режиссерского инструментария Валерия Фокина. В цепочку "случайностей" так и просится то еще обстоятельство, что инициатором проекта стала Лия Ахеджакова.

Педагог ГИТИСа Инна Соловьева любила предлагать своим ученикам играть в такие загадки. Собравшиеся должны были написать десять определений, характеризующих того или иного актера или актрису. Остальные угадывали того, кто "спрятан" за определениями. Так вот: если составлять такой список для Лии Ахеджаковой, то с учетом сыгранных ролей наверняка появится - острохарактерная, социальная героиня... Определение "добрая" едва ли войдет в десяток. (При этом сама Ахеджакова - наверняка добрейшая женщина, но здесь речь - о свойствах актерского дарования, о том, что раньше входило в понятие того или иного амплуа.) Героини Ахеджаковой всегда настаивали на сочувствии и вызывали его и даже жалость. Пульхерия Ивановна в жалости не нуждается. Даже отсутствие у них с Афанасием Ивановичем детей (Бог не дал!) не требует нашего сочувствия. Ведь главное - это их тихое счастье, с уступками и переуступками. Герой возвышает голос лишь тогда, когда не случается то непременное, казалось, - из сказки, в которую превратилась их старосветская жизнь: "...и умерли в один день".

То, что в результате этого творческого союза мог получиться спектакль, соответствующий названию "Старосветская любовь", вызывало сомнения. Или уж старосветская любовь должна была выйти совсем не такой, какой ее было принято вычитывать из "Старосветских помещиков" Гоголя.

Отношения Афанасия Ивановича (Богдан Ступка) и Пульхерии Ивановны, если, конечно, не принимать во внимание внешних признаков - редких объятий, симметричных поворотов во сне, - остаются тайной. Что заставляло их быть рядом так долго? Почему А.И. не порадоваться вдруг обретенной свободе? Нет ответа. И с чего, собственно, так суетится подле них этот декоративный Гоголь? Как говорит героиня другого писателя, Чехова: любви нет.

Что же касается Богдана Ступки, то он прекрасен. Во всех отношениях. Можно согласиться с недавно слышанным: актера такого масштаба в России сейчас нет.

Поскольку на той пресс-конференции, с которой мы начали рассказ, говорили о том, что жизнь спектакля только что началась, позволим себе неоправданный оптимизм: все еще, может быть, войдет в свою колею. Подождем, когда это "колесо" докатится до Москвы в следующий раз.