Они уходят от нас...

	Народная артистка СССР Софья Пилявская. Фото РИА-"Новости"

ОНИ НЕ УМИРАЮТ, они уходят. Вот и Софья Станиславовна Пилявская ушла. Никто до последнего дня ее жизни - восьмидесятивосьмилетней, не отделимой от Художественного театра - не смел называть ее старухой, даже старейшиной МХАТа. Так была она царственно прекрасна до самого своего конца; тяжко болевшая, сохраняла свою изысканную хрупкость, медлительную грацию, идеальность черт, аристократическую женственность.

Прелестное, чужестранное, польское имя Зося прикрепилось к ней с детских лет. Зосей называли ее товарищи по сцене и бесчисленные ученики, выросшие, постаревшие, которых она, профессор Школы-студии МХАТ, учила и выпускала на сцену...

Она, названная Софьей-Аделаидой-Антуанеттой, и была полькой по матери и отцу, даже польской графиней. Отца, известного русского революционера, большевика, она обожала. Не верила в его гибель в 1937 году, искала и ждала его всю жизнь. В глубокой старости не отказалась от участия в гастролях МХАТа по Сибири еще и для того, чтобы проехать, проплыть на пароходе по Енисею, в последний раз побывать в тех местах, где девочкой жила с отцом в ссылке.

В ней ощущались неколебимая цельность, страстность, скрытая под холодноватой, чуть отстраненной от людей повадкой. Прямая, резкая, она умела любить, помнить, хранить верность и ненавидеть; обладала обостренным чувством справедливости.

Называть себя большой актрисой она не позволяла. Большими в ее понимании были "драгоценные мхатовские старики". Так упрямо повторяла она и на презентации книги своих мемуаров "По долгу памяти": "Я актриса крепкая". А мы, собравшиеся в гостиной Дома актера на Арбате, смотрели на нее - элегантную, в неизменном черном цвете, с седой головой, глазами изумрудной зелени - диковатыми, странными, как бы убегающими к вискам (отчего муж Пилявской, рано умерший талантливый актер МХАТа Николай Иванович Дорохин, называл жену "шишигой", по-деревенски - колдуньей, вещуньей, предсказательницей), видели одухотворенное, восковой бледности лицо актрисы, слышали ее чеканную, изысканной правильности речь, и думали о том, что если она - всего лишь "крепкая", то какими же были те, великие и незабвенные?

Была ли она одинокой, с 1954 года жившая без мужа, без семьи? Думаю, что нет. Оттого, что не переставала любить многое в жизни и саму жизнь.

Она шла к известности медленно, в мощном окружении своих старших товарищей по второму мхатовскому поколению и никогда не завидовала тому, что рядом феерически восходили к ранней славе блестящие Степанова и Андровская, полузабытая ныне Вера Соколова - первая Елена Тальберг в "Днях Турбиных", и Вера Попова.

Молодая Пилявская тоже не доиграла многого. От изгнания из "правительственного", "режимного", советского МХАТа дочь "врага народа" спасли Станиславский и Немирович-Данченко, оскорбительный миф о "лукавом царедворстве" которого Пилявская яростно отвергала.

Была реальная опасность навсегда остаться в тени, превратиться в актрису срочных, "пожарных" вводов и вторых составов. Многие свои, лучшие, знаменитые роли - и миссис Чивли в "Идеальном муже", и Марьетт в "Воскресении" - она сыграла, наследуя первым исполнительницам и позже того, как отсверкали огни праздничных премьер. Александрину Гончарову в "Последних днях" Булгакова (которая у Пилявской была вся - высокая жертвенность и безответная великая любовь к поэту) она получила лишь потому, что роль не удалась у предшественницы. Пушкинскую Марину Мнишек - для которой Пилявская по своей актерской природе и породе была предназначена, - ей так и не удалось сыграть. От Ирины в "Трех сестрах" она отказалась сама.

Была другая опасность - превратиться в "костюмную" актрису кринолинов, вееров, бальных перчаток и пышных париков, стать на сцене МХАТа эстетическим обломком прошлого. К счастью, не случилось ни того, ни другого.

Она заняла в Художественном театре свою собственную "нишу", обрела неповторимость актрисы классических, гармонических очертаний, большого стиля и большой культуры, равно свободную и в отечественном, и в мировом репертуаре (вспомнить хотя бы ее англичанку Кэрри в "Осеннем саду", великосветскую куклу и глубоко страдающую мать).

Она довела до совершенства данный ей природой дар чувствования и воплощения истории, конкретного исторического времени. С годами ее чеканное мастерство наполнилось теплотою, пришли мягкость, всепонимание, рожденные долгой жизнью. Кинематограф открыл в Пилявской тонкого психолога. (Так сыграла она в фильме "Все остается людям" жену умирающего великого ученого.)

Подобно многим "красавицам" сцены в старости Пилявская стала первоклассной характерной актрисой. В спектакле "На всякого мудреца довольно простоты" она, а не он - Олег Стриженов - была подлинный Глумов, хоть и в юбке, - азартная, бесстрашная, неутомимая в хамелеонстве авантюристка Глумова.

Она обожала, жалела Олега Ефремова, давшего ей счастливую актерскую старость, не обходившего ее работой. Она не приняла, мучительно, хоть и скрытно, переживала раздел МХАТа. Ненавидела его практических устроителей. Больная и немощная, но прежняя "тигрица", Пилявская демонстративно отсаживалась на худсоветах от маленького главного организатора раздела. Своим существованием она мешала переписывать, переделывать историю Художественного театра.

Она ушла. И меньше стало в мире красоты. Но надо жалеть не ее, прожившую жизнь так полно и страстно. Надо жалеть бедных нас.

Народная артистка не существующего Советского Союза, "мхатовка" не существующего ныне Художественного театра.