Второй герой

ФОРМАЛЬНО - главный герой повести Григория Бакланова "Мой генерал" ("Знамя" # 9) - рассказчик, чьими глазами мы и видим произошедшее, чья история жизни организует сюжет. Название повести обманчиво - никаких генералов там нет, как нет и вообще ничего, связанного с армией или войной. "Мой генерал" - так рассказчик однажды назвал возлюбленную, которая роковой нитью прошила всю его жизнь.

Три четверти текста посвящено теме этой роковой привязанности. Герой случайно встречает женщину - и на годы заболевает мучительной для него страстью. Эта женщина, на момент встречи мать грудного ребенка и горячо любимая жена совсем другого человека, легко отвечает на чувства рассказчика. Сумасшедший роман, однако, тянется и тянется, но ни к чему не приводит.

Здесь автор вводит фигуру умолчания (рассчитывая, видимо, на житейский опыт читателя: тот сам может домыслить причины, отчего двое страстных любовников не сочли возможным соединиться) и рывком переносит действие на несколько лет вперед. Герой уже женат на другой женщине, роковая же, напротив, рассталась с мужем и теперь устраивает какую-то свою личную жизнь. И вот тут на сцену твердой походкой выходит второй (или первый) главный герой, лишь контурно очерченный в прологе, - шестилетний мальчик, которого легкомысленная мать просит приютить на несколько дней, поскольку ей необходимо срочно уехать.

Несколько дней превращаются в несколько месяцев. Жена и особенно теща, которые поначалу задеты двусмысленностью сложившейся ситуации, постепенно очаровываются прелестным и брошеным малышом, он становится для них настоящим членом семьи, расстаться с которым больно и который даже годы спустя, после многих лет разлуки, будет любим и дорог.

Повествование снова делает резкий рывок - и взгляду открывается современность. На какой-то презентации рассказчик снова сталкивается со своей былой возлюбленной. Она вышла замуж за какого-то достойного человека и долго жила в Италии. Сын вырос, он тоже фигурирует здесь в виде молодого неотразимого красавца, которого ждет блестящее будущее. Хотя рассказчик счастлив в своей семье, хотя он без памяти любит дочь, но эта женщина обладает необъяснимой магией воздействия на него. Он не совершает никаких поступков, он только не может быть совершенно спокоен.

Молодой красавец Витька (не самое подходящее имя для перестроечного хлыща, автор, видимо, несколько привязан к литературным предпочтениям предыдущей эпохи) мил, обаятелен, любвеобилен. Им, на этот раз взрослым, снова очарованы все - и жена рассказчика, и его юная дочь, и медсестра в больнице, куда он попал после тяжелой аварии. Трудно понять, чем он занят в Москве: он появляется на горизонте того, кто рассказывает историю, крайне редко, и потому о его жизни ничего толком узнать нельзя. Однако выясняется, что он наркоман. Что мать (хотя тоже очарована им) занята, как всегда, собой. Что отчим отказал ему от дома...

Ясно, что он катится по наклонной, и ясно - куда. В финале рассказчик случайно натыкается на его труп на улице, когда его забирает "скорая".

Бакланов оставляет как бы некоторую загадку - вот был милейший ребенок, потом славный малый - почему случилось то, что случилось? Пустая, легкомысленная, "ненастоящая" мать - житейская банальность, но не исчерпывающее объяснение. Чудесный ребенок и получившийся из него дурной взрослый - банальность литературная, но тоже ничего не объясняющий факт. (Этой банальности, кстати, Бакланов избегает - его Витька не плохой, рассказчик ждет от него плохого, но каждый раз с облегчением убеждается в ошибочности своих прогнозов - занял деньги, через долгий срок - но вернул, дочку очаровал, но не воспользовался). Автор оставляет за кадром внутренний мир Витьки (а следовательно, и все, что может по-настоящему его объяснить). Мы видим только сломавшуюся жизнь, а почему так получилось, можно только догадываться.

Следуя закону сугубого жизнеподобия, Бакланов по-своему экспериментирует с методом, словно проверяя на действенность: рассказчик не может видеть и знать то, что ему недоступно, и автор "покорствует" своему герою, принуждая повествование оставаться в рамках его восприятия. Этот прием, однако, не суживает, а, напротив, как бы расширяет текст, вовлекая читателя не в игру интерпретаций, что свойственно, скорее, более современным авторам, а в традиционную "работу прочтения" или, если угодно, интерпретацию уже самой жизни, то есть первой и, по существу, последней реальности.

И уже отсюда, из этой точки можно раскручивать сюжет в обратную сторону, выбирая любой из вариантов: следствие ли эта разломанная в самой себе жизнь той наследственной внутренней пустоты, которую только и могла передать ему мать, или, напротив, следствие безуспешной борьбы слишком хрупкого сознания, не имеющего прочных опор в мире (опять играет тема плохой матери) с этой пустотой.

Автор никак не объясняет причин столь долгой привязанности рассказчика к не слишком достойной такого постоянства женщине, оставляя этот предмет на усмотрение опять-таки житейски опытного читателя. Он только настойчиво проводит антитезу между внешним обаянием и несоответствующим ему заурядным и плоским внутренним миром. Оттенять этот образ призвана идеальная жена рассказчика: добродетельная и преданная, внешность которой намеренно остается непроясненной. Если бы сюжет ограничился перипетиями этого треугольника, "Мой генерал" стал бы тысячной, если не миллионной копией заезженного до зубной боли трюизма.

Ввод второго героя нарушил сонное равновесие расхожего сюжета. Пропиши Бакланов подробности богемной жизни - и стало бы просто и скучно. К тому же, полагаю, вышло бы не слишком правдоподобно: сомневаюсь, чтобы личный опыт Григория Бакланова давал материал для подобных художественных экспедиций. Бакланов остановился у той черты, где ему, строгому реалисту и человеку своего времени, и следовало остановиться. Он написал о человеке нового поколения то, что знал. У его молодого героя схвачены некоторые характерные черты. Но портрет не полон. Собственно, это даже не портрет - силуэт. Что неудивительно. Бакланов смотрит на своего героя как бы против света. Они слишком мало знакомы, чтобы он мог подойти достаточно близко и заглянуть в лицо. Впрочем, свидетельства со стороны тоже имеют право на существование. Так и запишем - глазами старшего поколения.