Из жизни насекомых

БЫЛО ясно: спектакли, которые предполагается показать в Москве, могут быть разными, но наверняка их будет объединять одно качество - этакая смысловая неулыбчивость. Если и увидим что-то смешное, то в качестве черноватого юмора или безразличной иронии. Современному искусству, как правило, не до смеха.

Прогноз - судя по первым спектаклям - оказался верным. Но открыл программу балет труппы "Компани Монтальво-Эрвье" и стал тем исключением, что подтверждает правило. Подарок из Франции в постановке Жозе Монтальво называется "Парадиз". Другой на месте хореографа обыграл бы название с точностью до наоборот: рай есть изнанка ада и т. д. Тем более что отправной точкой для спектакля, по словам самого постановщика, послужил отнюдь не райский эпизод истории - во время войны поэт Робер Деснос в концлагере гадал по руке узникам и каждому сулил в будущем надежду и хорошие события. К нему выстраивалась очередь...

Монтальво совершил почти диссидентский поступок по отношению к современной парадигме - он, во-первых, сделал ставку на "умение получать от танца простое удовольствие, знакомое людям с незапамятных времен". Во-вторых, Монтальво продолжил ту линию культуры, которая не забывает об известном афоризме: "когда он дошел до дна - снизу постучали". Сам он вспомнил Борхеса, а мы - Честертона, его слова "чтобы сильно радоваться, достаточно самого простого бытия, сведенного к самой малой малости".

Герои "Парадиза", как и положено, - люди и звери, но такие люди, которые не научились еще мучиться и мучить, и такие звери, когда лев возлежит рядом с ягненком. Утопия Монтальво исходит из того, что инстинкт радости - один из самых главных у человека, его еще называют инстинктом самосохранения. Разнообразные "приколы" - главный художественный прием, а виртуальная реальность - самый точный способ сказать о рае, потому что это место человек всегда воображает. "Живые" движения соединяются с записанными на пленку виртуальными двойниками. Построение пространства (за счет видеоряда) - не только по горизонтали, но и по вертикали: на заднике действие показано сверху, на сцене - сбоку, и эти ракурсы активно комбинируются, позволяя монтировать хождения по стенам, "кучи малы", полеты и встречи карликов с великанами. Видеоиллюзия столь велика, что не сразу и понятно, когда за белым экраном стоит на задних лапах живой пес, а когда - его изображение. Экранная кавалькада гуляющих тигров, слонов, лошадей, череды маленьких детей с пожилой воспитательницей невозмутима, в то время как на сцене царит веселый выпендреж. Припрыгивающий развинченный негр, аккомпанирующий себе неистовыми хлопками по заду, негритянка объемом с неолитическую Венеру, но на удивление легкая в танце, брейк-данс с вращениями на голове, за которым следуют ломания хип-хопа или классический батман - т.е. задирание ноги выше крыши. Все это, по Монтальво, знаки жизненных истин. Когда ты в последний раз чудачил - ты был в раю.

Вечер Аманды Миллер, американки, возглавляющей театр в немецком Фрайбурге под названием "Pretty Ugly" (т.е. "прелестно/безобразно"), был мостиком между понятным танцем Монтальво и нетанцевальными спектаклями Яна Фабра, о которых - ниже. В буклете ее метод обозначен как "деконструкция лексики классического балета", а в анонсах программки упоминается Делез - в качестве духовного отца. Четыре балета: "Открытое небо", "Портрет Мейдосемов", "Америка", "Четыре и ничто". В первом четверо мужчин выясняют отношения с женщиной, во втором - два неких фантастических призрака, в третьем - индеец в кринолине, Микки-Маус без лица, холодный скрип-грохот современной музыки, а в четвертом - "исторические складки" барокко и концерты Баха. Ученица Уильяма Форсайта напоминала о его хореографических композициях так же, как живописцы школы Рембрандта отсылают к самому Рембрандту. Формально похоже, но любой, кто хоть раз видел в Эрмитаже висящие рядом работы учителя и учеников, никогда не спутает.

Неважно, что спектакли разнятся во внешних деталях. Ощущение такое, будто автор прочел книжку о современном искусстве и решил поставить образцовое современное произведение. Чтобы начало, конец и середина спектакля могли легко меняться местами. Чтобы тотальное цитирование стало единственным способом что-то сказать, при этом смысл сказанного ни в коем случае не должен внятно постулироваться, а короткий спектакль похож на длинный комментарий к самому себе. Чтобы массовый зритель от непонимания ерзал на стуле, а знаток современных примет наслаждался тонкостями гипертекста, интертекста и прочими "измами".

Спектакли Миллер вполне показательны с точки зрения естественного хода истории искусств. Всякий стиль, и постмодернизм не исключение, при рождении занимается самоформированием, потом - саморефлексией. Одновременно с последней приходит понятие "веяния времени", оно жестко закрепляется в художественной моде и критических опусах. На этом этапе автор - если он не совершает нового прорыва - уже не принадлежит себе: он зажат представлениями о должном. Так было уже много раз. Итальянский Ренессанс дал новую живопись, но потом всеми ее достижениями завладела Болонская академия. И начался академизм.

...Если первые два показа фестиваля проходили в Московском музыкальном театре, то радикальный творец Ян Фабр из Бельгии демонстрировал свое искусство в Театре Моссовета, на сцене "Под крышей" и в РАМТе. Фабр на московском фестивале явно назначен "ужасным ребенком" и главным провокатором - ведь он рисовал собственной кровью, сжигал в качестве перформанса доллары, полученные от зрителей в нью-йоркской галерее, и в буквальном смысле играл со своими критиками в русскую рулетку. Друг Ильи Кабакова и потомок знаменитого энтомолога Анри Фабра. Может быть, поэтому пластические монологи, поставленные Фабром на женщин, напоминают холодное изучение насекомых, а разреженная атмосфера - запах хлороформа. И дело не в том, что в спектакле "Она была и есть, неизменно" по полу разбросаны искусственные тарантулы.

На эту постановку Фабра вдохновила неоконченная работа Марселя Дюшана, который в 1915-1923 гг. соорудил проект "Новобрачная, раздеваемая догола своими холостяками, неизменно". Провокаций на московском показе было сразу несколько. Во-первых, актриса Эльс Декекелир, одетая в подвенечное платье, пятьдесят минут говорила по-французски без намека на перевод. Ошарашенные зрители шепотом выспрашивали у счастливцев, знающих французский, о чем речь. И слышали в ответ: "сплошной эротический бред", что сразу же проясняло, зачем героиня картинно раскуривает трубку - фаллический символ. Правда, с тарантулами возникли затруднения: что же они символизируют? Во-вторых, переступания на высоких каблуках, раздевание до пояса и ползание по полу с раздвинутыми ногами никак не ассоциировались с каким-либо танцем, пусть даже и современным. Некоторые посчитали, что Фабр просто перепутал события и вместо смотра драматических моноспектаклей попал на данс-фестиваль. В-третьих, текст ближе к финалу становился все круче, и если бы я привела здесь дословные выражения невесты-нимфоманки, "НГ" получила бы порицание за нарушение общественной нравственности. В смягченном виде это звучало, как "люди со сложными профессиями делают со мной сложные вещи... много мужчин меня хотят... мне известны все приемы, чтобы их обольстить.... они маленькие лгунишки... слишком быстро устают... еще раз, еще раз... очень осторожненько, еще чуть-чуть" и т.д.

На этом фоне вчерашний спектакль Фабра "То самое почетное место", где героиня (Рене Копрай) всего лишь бегает вокруг оттоманки в корсете, после того как полежала на этой же мебели в платье, - показался детским лепетом. По программке все это называется "тело, которое хочет быть наказанным". Просто невинные садомазохистские увлечения "злого холерического темперамента". Не знаю, как в Европе, но в Москве Фабр скандала не вызвал. Так, улыбку.