У времени в плену

НАЗВАНИЕ рассказа Леонида Костюкова, опубликованного в девятом номере "Октября", - "О счастливой любви" - сразу введет неискушенного читателя в заблуждение. Потому что о любви там как раз и не написано. Любовь - чувство страстное, мучительное, злое, ревнивое, алогичное, чувство не отпускающее, как болезнь малярия, сводящее с ума... И в то же время чувство, без которого никакое творчество невозможно - лишь любовь пробуждает к жизни внутренние силы. Но рассказ Костюкова не о любви, а об ее отсутствии. Если хотите - о ее невозможности, не невозможности вообще, но невозможности для героя.

Некий мужчина средних лет приезжает к морю отдохнуть. Одинокий мужчина - правда, в Москве осталась жена, но совместная жизнь давно превратилась в формальность, дочь вышла замуж, а больше супругов ничего не связывает. У моря мужчина встречает привлекательную женщину тоже средних лет, вдову. Возникает чувство - светлое, легкое, дружеское, отнюдь не страстное. Дневное чувство. А по ночам герой совокупляется на пляже с другой женщиной - он не знает ни имени ее, ни лица. "Ее можно было назвать типовой женщиной общего положения. И от меня в ее присутствии оставался лишь пол". Несмотря на эти совокупления, именно дневное чувство получает развитие: герой встретился со своей "светлой" возлюбленной в Москве, даже женился на ней - до конца исполнил "долг счастья". Мне, правда, непонятно, зачем он это сделал: без страсти, толкающей человека на крайние поступки вроде развода и женитьбы, подобные отношения вполне могли ограничиться необязательной дружбой.

Рассказ написан профессионально, пожалуй, слишком профессионально, даже несколько претенциозно-литературно. Меня он заинтересовал, однако, не героями, не сюжетом и не философским осмыслением происходящего. Лично мне близок и интересен сам автор рассказа - то, как он пишет и как видит; интересно и показательно его восприятие мира через литературу. Мне кажется, это особое "литературное" восприятие всего с нами и окружающим происходящего - особенность именно нашего поколения, тех, чей год рождения приходится на конец 50-х - начало 60-х. Мы приучены воспринимать мир не таким, какой он есть на самом деле, не как реальность, данную нам в ощущениях, а опосредованно, через ощущения любимых нами писателей. Мы словно бы не доверяем себе (осторожничаем? боимся?) и поэтому идем след в след за своими литературными кумирами. Леонид Костюков как бы вписал ситуацию своего рассказа в мир Юрия Трифонова - трифоновские интонации, трифоновские настроения прочитываются даже слишком очевидно.

У Трифонова, у раннего Маканина герой кружит в обыденности - как кружит мул, вращающий тяжелое мельничное колесо, - уныло тянет привычную лямку, мечтая в один прекрасный момент сбежать в какую-то другую, яркую жизнь. Иногда случается, что другая жизнь наступает и оказывается точь-в-точь похожей на прежнюю. Но мечта не умирает, и в душе все теплится огонек веры в чудесное. Веры, как ясно автору и читателю, безнадежной. У Костюкова происходит то же самое - герой, меняя одну жену на другую, просто переходит с круга на круг. И - финал: "Время движется на меня фронтом и занимает без боя. Моя память сыплется, как жесткий диск. Я все реже бегу за троллейбусом".

Наверное, все мы - почитатели Трифонова - безнадежно устарели. Время изменилось, а мы не успели или не захотели измениться вместе с ним. Скорее все-таки не захотели. Ведь мы росли и готовились жить в СССР, так или иначе уже с юности примеряясь к давящей силе государства, уверенные, что в области карьеры порядочному человеку ничего не светит, что толстые журналы нас никогда не напечатают (если только мы не будем писать официальный заказ), - и так будет всегда. Мы не собирались бороться за место под солнцем, это было делом недостойным, поэтому в юности у нас было много времени на себя и для себя. Мы слишком много читали и мало жили. Юрий Трифонов, а кому-то Юрий Казаков - указывали возможный будущий путь. Наша настоящая жизнь протекала в основном в книгах, а реальность наблюдалась отчужденно, со стороны, - именно наблюдалась, не проживалась.

Потом все изменилось. Девиз поколения, пришедшего за нами, - жадно хватай жизнь обеими руками, сколько можешь унести и даже больше, пей взахлеб, ничего не упускай. Не думай, не рефлексируй - живи! У них нет времени входить в чужой мир, призрачный и литературный, нет времени вживаться в книжных героев. Сейчас мало кто читает давно умершего Трифонова, и Казакова, и даже ныне живущего Маканина.

Впрочем, любое поколение - субстанция неоднородная. Виктор Пелевин - приблизительно ровесник Леонида Костюкова, но он прекрасно совпал с текущей жизнью. Совпал не потому, что подладился под нее, а потому, что он - из тех наших ровесников, чьим кумиром был не Трифонов, а Кастанеда (а таких тоже много). И теперь Пелевин интересен и заслуженным литературным критикам, вроде Ирины Роднянской, они вычитали в его текстах нечто для себя новое (на самом деле - уже давно существовавшее), и молодым - потому, что играет на их поле.

Впрочем, я не берусь рассуждать о Пелевине, мне-то самой гораздо ближе Костюков. Мне близко и понятно его желание постичь вечные человеческие чувства, о которых, собственно, и писал наш любимый Трифонов, и Юрий Казаков, и (потом) Владимир Маканин.

Беда в том, что мы повторяем их путь, но не идем дальше. По-прежнему гордо не вписываемся в изменившийся мир, упорно цепляясь за прошлое. И получается, что Леонид Костюков написал рассказ, словно выпавший из времени. Когда происходит действие - в 70-е? В 80-е? (Временная привязка - "Тогда в моде были оранжевые купальники".) Абстрактный рассказ, и герои абстрактные, слишком книжные, бесплотные, неживые. А ведь невозможность любви - тема, актуальная и сейчас, в конце 90-х, и всегда, только прозвучать она должна иначе. Мира, в котором жили герои Трифонова, больше не существует, но в теперешнем, по-другому устроенном мире тоже не цветет любовь. И, чтобы описать нашу "невозможность" адекватно, нужно сделать шаг "от Трифонова" вперед. Какой? Не знаю...