Павел Руднев ЕКАТЕРИНБУРГ украшен изображением Шекспира с горящим синим цветом глазом - с постеров фестиваля "Реальный театр" классик мировой сцены, обезображенный фингалом, гляделся обиженным и стушеванным: в афише фестиваля не было ни одной пьесы Шекспира. Руководство "Реального театра" явно было заинтересовано в том, чтобы его логотип обрастал легендами. Одну из них предложил директор фестиваля Олег Лоевский - спотыкнулся Шекспир в темноте на репетиции собственной пьесы и ударился об угол сцены. Свет его печальных глаз будет освещать один из немногих крупных всероссийских фестивалей.
И все же один хотя бы полушекспировский спектакль на фестивале состоялся - продолжение сюжета "Ромео и Джульетты", написанное Григорием Гориным, - "Чума на оба ваши дома" в исполнении Ярославского театра юного зрителя.
Художник Юрий Гальперин выстроил на сцене квадратную конструкцию, являющую собой внутренний дворик скромного небольшого селения - воротца, лавки, широкие столы, умывальник, фонарь. Зритель, который усаживается наверху по периметру дворика, словно любопытный мальчишка, обозревает место действия как бы с крыш домов. Спектакль изумительно озвучен - сидя на крыше, мы ловим легкие звуки завывающего ветра, стрекот сверчка и проникаемся не покидающей нас тревогой, предчувствием трагедии, которые становятся в спектакле Александра Кузина главными мотивами.
Над пьесой театр провел огромную литературную работу, избавив от некоторых пошлостей, неуместной брани и кислых шуток, - сюжет засиял лирической чистотой, чинным достоинством, присущим глубоко трагическим повествованиям, шутки заметно заострились.
История, приключившаяся после гибели Ромео и Джульетты, из итальянских двориков перемещается в этакую... гуцульскую семью, что, по крайней мере, для российского зрителя должно сгущать и так тяжелую атмосферу пьесы. Стены дворика оштукатурены сероватой облупляющейся краской, по-деревенски низенькие двери и ворота окрашены в бледно-синий цвет, герои носят черные жилетки и холщовые рубахи, а на "кровавой свадьбе" танцуют и сражаются под русскую плясовую Тома Уэйтса.
Борьба семейств заставляет героев бытовой комедии - хромого дервиша Антонио (Иван Баранов) и забеременевшей без мужа дурочки Розалины (Светлана Парменычева), которых как самых недостойных семьи решили поженить по приказу Герцога, - перевоплотиться в истинных героев. В этих "вырожденцах", что род исторгнул из себя, пробуждается реальная страсть, человеческая любовь, но, увы, политическая вражда мешает влюбленным зажить той новой жизнью, наступление которой обоих до крайности изумляет. Униженный Антонио накликает "чуму на оба ваши дома" не в момент смерти, как Меркуцио у Шекспира, - он готов повторять эту фразу как присказку на протяжении всей своей горемычной жизни. В огне вендетты страдают слишком многие, вражда, кажется, существует уже вне частных интересов семей, а лишь как природное явление, от которого не скроешься и которое не предотвратишь.
На "Реальном театре" показали и второй спектакль изобретательного Александра Кузина - "Чу-ха-ха" (самарский театр "СамАрт"). Популярные стихи Корнея Чуковского - "Телефон", "Муха-Цокотуха", "Тараканище", "Путаница", "Жил-был человек - скрюченные ножки" - были задорно и не по-детски весело представлены на небольшой арене с трапециями, лестницами и веревками. Ватага актеров, давая волю своим нереализованным моторным потребностям, носится по сцене, сбивая и перекрикивая друг друга. Каждая стихотворная миниатюра сделана в своем стиле: "Телефон" - абсурдистская комедия, "Муха" - ярмарочное шествие, "Путаница" - рэп-вокал с кордебалетом. "Тараканище" же крайне неожиданно и ненавязчиво превращается в документальную историческую аллегорию: шумное передвижение зверей на трамвайчиках, самокатах, велосипедах по праздничным улицам города - это, конечно, образ роскошной, пестрой "новой Москвы" 1930-х. Колченогий, невзрачный, убогий Тараканище оказывается тоталитарным чудовищем, который растаптывает светлую атмосферу народного праздника. Тщетный призыв к животным, добровольно отдающим своих зверенышей на съедение таракану, "вы же клыкастые, вы же зубастые" звучит как упрек в преступном бездействии народа.
Еще один талантливый детский спектакль, в котором можно отыскать серьезные "взрослые" интонации, представил Екатеринбургский ТЮЗ - "Звездный мальчик" Оскара Уайльда/Людмилы Разумовской в постановке Георгия Цхвиравы. Художественное пространство спектакля (сценограф Михаил Мокров) поражает вагнерианским спокойствием и величием, сочетающими холодную религиозную символику с современными взрывными красками звездных киновойн. Нищенка, мать Звездного мальчика, облечена в костюм звездной девы с множественными знаками Луны. Звездный мальчик (Илья Конев) облечен в одежды шута, подчеркивающие то гордое одиночество демонического существа, знающего нечеловеческую правду, то униженность веласкесовских дурачков при дворе.
Жутковатая сказка, которая в некоторых своих сюжетных перипетиях совершенно лишена детскости и прямолинейной морали, оформлена, как всегда, удивительно точной музыкой Александра Пантыкина. Синкопированные гитарные риффы, взвизги струнных, мужские хоралы, морозный перезвон синтезаторных нот - все эти роковые "мелодии" погружают зрителя в тяжелую притчевую историю. Темы жестокости, власти безжалостной красоты над миром до такой степени владеют здесь всем, что до самого последнего мгновения кажется: хеппи-энда не будет, зло победит. Тем не менее в финале для Звездного мальчика и зрителей открывается неземная космическая правда - мама-нищенка становится лунной королевой, одетой в белый прозрачный волан, открываются двери, из которых бежевой дорожкой струит лунный свет, белые шесты с колосников образуют подобие креста, у которого преклоняет колено прошедший все земные испытания Звездный мальчик. Его покорное тело золотистые ангелы умывают из огромного кубка - рыцарем вступает Звездный мальчик в небесное воинство.
В Екатеринбургском ТЮЗе на правах прогона на публике была показана и премьера Анатолия Праудина - "Житие и страдание преподобной мученицы Февронии" по пьесе Михаила Бартенева. Спектакль стал настоящим открытием фестиваля, его кульминационным моментом - "Феврония" демонстрирует глубокий переворот, который произошел в эстетике и мировоззрении режиссера.
Праудина ставит житие как таковое, воплощает его на сцене самыми скупыми средствами - теми самыми, с помощью которых создается храмовая фреска. Церковное искусство для воплощения жития, агиографии предлагает иконописный канон - в центре облик святого и кругом, по периметру, друг за другом камерные сценки-клейма из жизни и страданий христианских мучеников. Точно такие же сценки представляет нам и спектакль Праудина - он тих и задумчив, ни разу Праудин не позволил себе сюра или иронии, не допустил искажения церковной истории. Жесточайшие страдания Февронии, изувеченной римскими воинами, о которых подробно рассказывает пьеса, показаны без физических подробностей, героически и стойко - ни крика, ни ужаса, ни красных световых пятен. Режиссер кладет краски ровно, спокойной кистью, не смешивая цвета и не делая полутонов и теней; круг предметов, которые обживают актеры на сцене, также очерчен иконописным каноном - стол-верстак, холщовая подстилка, свежеструганые доски.
Голос красавицы-затворницы, которая уже пятнадцатый год живет в монастыре, обладает способностью исцелять калек. Но ее хрупкое тело населено не только ангелами. После каждого такого сеанса Февронию мучит страсть, пробуждается грешная плоть и требует жертвоприношений.
Февронию играет Светлана Замараева - любимая актриса Анатолия Праудина, месяц назад получившая звание заслуженной артистки России. Перед тем как приступить к работе, она провела несколько недель в женском монастыре. В ее игре - духовная сосредоточенность и буквальная церковная отрешенность. С адской болью и надеждой на умерщвление плоти становится коленями на острые граниты - ссадины и подтеки крови на ее коленях сначала долго кажутся настоящими, будто актриса, неловко повернувшись, рассекла себе кожу.
Сцены адовых видений Февронии Светлана Замараева играет очень смело. Переход от стареющей целительницы к римской блуднице происходит стремительно - актриса распускает волосы, расширяются утомленные и стыдливые глаза, лицо блещет румянцем желаний. Перед монашенкой разыгрываются битвы за женщины, где слабейший непременно гибнет. В грезах, навеянных Февронии дьявольской силой, она представляет себя этакой неотразимой римской Саломеей, сочетающей красоту и разврат, - на блюде приносят арбуз, словно голову Иоанна, и она разрывает его на куски, вгрызаясь в мякоть, разбрызгивая сок по телу, по полу, по стенам. Так длится "святая болезнь" Февронии - этакая духовная эпилепсия, борьба ангелов и бесов в одном теле.
Параллельно житию развивается другой сюжет - мальчик-подмастерье рисует собственно то, что представляется театром, - икону святой великомученицы Февронии. Страдания Февронии "проступают" в маленьком художнике как стигматы на руках средневековых монахов - его тело выгибает и мучит в тот момент, когда пытают и бьют Февронию. Проведший через свое сердце историю о великомученице, юный иконописец не ведает подробностей и документальных сведений, о которых спрашивают его христианские фарисеи. Через минуту хозяин обратится в императора Диоклетиана, отдавшего приказ о нещадном гонении на христиан. После того как римлянин Селим (Владимир Кобалин), зверски истязавший непокорную Февронию, умертвит ее, мальчик допишет картину и вставит ее в иконостас на заднике сцены - овечки с зеленого луга летят навстречу солнцу.
Работа Анатолия Праудина еще не завершена, но уже абсолютно очевидно, что это будет один из самых выдающихся российских спектаклей 1999 года - наш театральный ответ празднованию 2000-летию христианства.
Последним номером "Реального театра" был спектакль Челябинского ТЮЗа "Мещанин во дворянстве". Спасавшиеся бегством из зрительного зала с изумлением узнавали, что режиссером спектакля был тот же Праудин. Зрелище казалось будто бы назло поставленным по заказу дирекции: "поставьте нам что-нибудь этакое, что развлечет нынешних детей!" В структуру стандартного тюзовского спектакля вкрадывались современные мотивы - оркестр играл "Рабиновича" и "У самовара я и моя Маша", знаменитая борьба четырех учителей за благорасположение дворянчика Журдена выглядела как пятнадцатиминутный кикбоксинг с применением жестоких приемов, которых лучше бы детям не знать, а ученицы портного, сшившего для Журдена платье и обворовавшего его, бесперебойно повторяли: "Ах ты сука!" Детям, до отказа заполнившим зал, нравилось.
