Настоящий герой

	Николай Александрович Анненков. Фото ИТАР-ТАСС

НАРОДНОМУ артисту СССР Николаю Александровичу Анненкову исполнилось сто лет. Сегодня он выйдет на сцену Малого театра в отрывке из спектакля "Царь Борис". И будет играть. А потом, я знаю, собирается произнести специально приготовленную речь. Потом будут поздравления.

Что он скажет? Можно только догадываться. На одном недавнем юбилее он, степенный, старый (чтобы не сказать - древний), вдруг сорвался со своего места, подбежал к рампе и высоким голосом вскрикнул: "Талант сегодня никому не нужен!" - и в этом вопле старого человека прозвучала та мера отчаяния, на которую он, конечно, имеет право чуть больше, чем каждый из нас. Он что-то чувствует такое, чего мы чувствовать не можем, поскольку наш счет иной. Говоря об одном, мы говорим о разном. Если мы сегодня говорим о том, что пала сцена, то каково же ему смотреть на нынешнее умаление искусства и его опошление.

Каждое слово об Анненкове будет словом о традиции. Это естественно, поскольку Анненков - носитель традиции. Глядя на него, слушая его и по сей день восхищающий красотой звучания голос, можно отмечать все страшные потери нашего театра. Вот так: его сегодняшнее присутствие, его жизнь есть живой укор нашей театральной школе. В принципе - нашему театру. Малому - лишь отчасти. Изменились ориентиры. Глядя на Анненкова, можно подумать, что раньше и люди были красивее. Во всяком случае в актеры брали красивых людей. Слушая его, можно подумать, что раньше русский язык был красивее. Хотя если вспомнить, то и в "Холопах", и в "Царе Иудейском" Анненков все равно говорил по-другому. В "Холопах" - наравне с Гоголевой - пропевая всю роль.

В "Царе Иудейском", ложноклассической драме К.Р., Анненков играл Вестника. Своей "певучей" манерой всякий раз он "сажал" ритм, затягивал спектакль на добрых полчаса, но в каждом его величественном слове был древний и великий театр.

После ухода из Малого театра Бориса Львова-Анохина и Бориса Морозова Анненков уже не получал ролей "по росту". Потеряв этих режиссеров, Малый театр потерял не только их. Но сейчас разговор не об этом, хотя и к этому, и ко многому еще другому Анненков открывает разговор.

Ученик Остужева. В Малом и сегодня можно услышать, что сцена театра помнит Ермолову. В "Без вины виноватых" Островского Ермолова играла Кручинину, а Анненков - Незнамова. В остужевской традиции он играл талантливого сына очень талантливой матери, единокровное и одноприродное ей существо.

От Ермоловой он воспринял романтическую традицию (в противовес "бытовой" - Федотовой). То, что в своей книге Гоголева назвала "умением создавать сильные, красочные характеры... давая глубинную вспашку". Он и сегодня готов рвать душу в клочья, поскольку учителя учили его высокому напряжению чувств. В этой традиции "воспитан" и его голос, который он "распевает", кажется, до сих пор каждое утро, пользуясь упражнениями, знакомыми оперным певцам. Потому и голос его такой певучий. Он и не говорит - скорее поет. Так и хочется сказать: не голос, а орган. Что же - высокий штиль созвучен его актерской природе или школе (хотя за столько лет служения школа давно стала его природой).

Сегодня он, быть может, последний, в чьем исполнении легко любоваться красотой русской речи, музыкой русской речи, ее звучанием. Вероятно, это от Щепкина, Анненкову переданное по наследству. По Анненкову можно сверять грамматику, пунктуацию... Все, что есть и что можно проверить в языке на слух, по нему можно сверять, как раньше сверяли часы по Спасской башне.

С одной стороны, Герой Социалистического Труда и кавалер многих других орденов. С другой - в нем то, что принято соотносить с понятием театрального героя. В Анненкове - понятие героя Малого театра. В лучшие времена Малый театр всегда "базировался" на великолепной человеческой фактуре. Начать не с голоса, а с внешней его красоты, к старости ставшей еще и величавой. Но красивым он был всегда - свидетельство тому фотографии, сохранившие его ранние роли (понятно наше невозможное уже подобострастие к его Мафусаилову возрасту, но все-таки фотография появилась раньше, чем Анненков вышел на сцену). Сегодня он убеждает нас в неошибочности представлений о красоте далеких 900-х годов. Лепной широкий лоб, классический профиль, широкие плечи, прямая спина. Эталон мужественности без жестокости, то есть мужественности благородной, интеллигентной. Он силен, статен, но в этой силе отсутствует звериное, она - культурная, сила, которая снисходит к слабости. В одной из главных своих ролей, в Белугине, Анненков и показывал, что такое и каким должен быть классический герой Малого театра. Он играл не бытово, играл не просто купца, а купца с романтическим чувством, с возвышенной душой.

Умение "возвышать", пришедшее с романтической школой, помогало ему даже в плохих советских пьесах. Он не был скучным. Мешала убедительная его красота. Превозмогая сухие социальные схемы, он пробивался к человеческому, к вечно привлекательному, обнаруживая красоту в своих героях и доброе, благородное начало. Хотя играл он не только благородных героев.

В театре, к сожалению, одна театральная легенда, как правило, побивает другую. Легендой стало, как играл Черкуна Луспекаев. Но и Анненков играл Черкуна превосходно. В Черкуне Луспекаева поражала фантастическая народная сила, это глыба была, сам по себе он был прекрасен, в его бесчеловечность верилось плохо, он не был опасен. Анненков играл другое и, кажется, более близкое Горькому: цивилизацию, привитую на негодную почву, быдло, выбившееся в люди, опасного мещанина. Научное знание не соединилось в нем с человеческим. И в этом была его опасность. Он ведь был и привлекателен, "нечеловеческое" знание было завернуто в эффектную "обертку": прямая спина, свободный жест, прекрасно "пропетые" фразы. Привлекала эффектная поза, которая была и в звучании его голоса, и буквально - в позе: одна рука в кармане, всегда расстегнутый белый китель (в противовес наглухо застегнутому аристократу Цыганову, которого играл Зубов). В "Варварах" предвоенного 39-го Николай Александрович Анненков играл то, что так важно, так актуально в сегодняшней нашей жизни, в которой подобный человеческий тип стал расхожим, - людей, в которых высокое знание и мозг не соединены с культурой, а значит, лишены добра. Не важно, что сегодня они едут не из столицы в провинцию, а как раз из Нижнего Новгорода в Москву. Эти люди излучают опасность и несут беду. Он играл сухоту цивилизации без культуры. Упаковка была роскошной, а грубость неотвязно тянулась за ним из прошлого. В нем было много цивилизованного хамства, особенно по отношению к женщине.

Рожденный героем - героем "в чистом виде", Анненков не побоялся под старость проснувшейся в нем характерности и в "Лешем" в своей аристократической манере сыграл чеховский трагифарс. Впрочем, переход "классического героя" на характерные роли "заложен" в традиции Малого театра (так было и у Царева, который в старости замечательно сыграл Фамусова). Если судить по "Холопам", Анненков мог бы стать и прекрасным актером мелодрамы.

Но в "Холопах" режиссера Львова-Анохина больше, чем сама мелодраматическая история, увлекала стилизация, что на почве Малого театра имело огромный успех. Анненков играл орало-мажордома, который, подобно Фирсу, так долго служил при господах, что уж и сам похож на господина. Он играл квинтэссенцию века, его лучший итог. И Фирс, и мажордом в "Холопах" суть разные ипостаси вековых домовых, которыми держится дом и с которыми уходит время. С длинными развевающимися волосами, сегодня он сам - как домовой в старом Доме Островского, где в закоулках и переходах ближе к полуночи, кажется, можно встретить и Ермолову, и даже Щепкина. Хотя, по правде сказать, с каждым годом у них все меньше поводов навещать когда-то родные стены. Тема уходящего времени и сохраняемых им и не воспринятых нами традиций так или иначе все равно будет возникать всякий раз, когда мы заговорим об Анненкове.