Турецкие военные уже действуют в Центральной Азии

Шавкат Мирзиёев и Реджеп Тайип Эрдоган восстанавливают отношения между странами. Фото с сайта www.president.uz

Перспективы турецкого участия в процессах, происходящих на Южном Кавказе, после завершения нынешнего этапа карабахского конфликта носят пока скорее дискуссионный характер. Но не одним лишь Кавказом ограничена турецкая внешнеполитическая экспансия: Анкара четко позиционировалась и продолжает позиционироваться в роли регионального лидера и представителя «интересов народов», оказывая поддержку, часто включая и прямую военную, протурецким силам в Тунисе, Ливии, Египте, Сирии, Ираке, вплоть до Мьянмы и китайского Синьцзяна.

Теперь и в Азербайджане. Трафик боевиков террористических группировок из стран Ближнего Востока, Афганистана и Пакистана в Нагорный Карабах в качестве ударной силы азербайджанской армии, логистика которого обеспечивалась турецкими спецслужбами, – лишь свежий, но не отличающийся новизной по своему содержанию эпизод.

Турция относится к числу тех стран, где внешнеполитические стратегии в силу внутренних перемен, например ротации правящей элиты, могут быть лишь откорректированы, сохраняя свою базовую сущность, в основе которой лежат все те же доктрины, ведущие историю из времен Блистательной Порты. Тогда имперский статус страны постоянно подкреплялся извне тем или иным интересантом – преимущественно Великобританией, эпизодически – Германией…

Времена меняются, а стратегии остаются: вопреки звучащей из уст президента Реджепа Эрдогана антиамериканской и антиевропейской риторике и периодическим намекам на сближение с Россией, ЕАЭС, среди всего разнообразия турецких политических сил нет таких, кто, гипотетически придя к власти, осуществил бы в турецкой политике свой «поворот на Восток» или «на Север». Несмотря на всю противоречивость политики Анкары последних лет, незыблемым остается, например, участие Турции в НАТО. Определенная антитурецкая активность в американском Конгрессе, как и ряд предвыборных заявлений Джозефа Байдена, весьма критических по отношению к политике Реджепа Эрдогана, относятся скорее к жанру публичной риторики, в любом случае они имеют тактический характер и ни в коем случае не могут означать отказа США от союзнических отношений с Анкарой, в рамках которых последней уже почти исторически просто предоставлен широкий диапазон свободы действий. На протяжении столетий Турция совмещала свои интересы с функцией регионального оператора великих держав, и специфическое внешнеполитическое поведение Эрдогана вряд ли является основанием для кардинального изменения этой диспозиции.

Неоднозначность результатов турецкой политики в странах Ближнего Востока, а теперь еще и на Кавказе, уже в краткосрочной перспективе будет провоцировать Анкару на активизацию в других регионах, к этому подталкивает администрацию Эрдогана и затянувшийся кризис внутриполитической идентичности самой Турции, требующий внешнеполитических сатисфакций. Среди таких регионов, являющихся геополитически приоритетными для Турции, – и постсоветская Центральная Азия, успехи турецкой политики в странах которой в последние годы, впрочем, как и везде, весьма относительны.

Октябрьский визит министра национальной обороны Турции Хулуси Акара в Ташкент и Нур-Султан не входил в топ мировых новостей. Хотя и приурочивался к проведению в Баку Совета сотрудничества тюркоязычных государств (ССТГ). Пикантности моменту добавляли лишь предположения ряда наблюдателей о том, что на этом саммите будет объявлено о создании объединенной армии тюркских стран – армии «Великого Турана». Этот проект давно обсуждается в самой Турции, а особенно активно – начиная с 2013 года, когда Турция, Азербайджан, Киргизия и Монголия объявили о создании объединения под названием «Ассоциация правоохранительных органов военного статуса». Азербайджанская газета «Ени Мусават» еще тогда писала об открывающихся перспективах участия общих военных формирований в этом формате в «антитеррористических операциях» на территории Нагорного Карабаха.

Использование термина «военный статус» нуждалось в прояснении. Казахстан и Киргизия входят в ОДКБ, а сам Азербайджан – в движение неприсоединения, члены которого не могут участвовать в военных блоках. И Турция, будучи членом НАТО, инициируя некий военный альянс, должна была как-то объясниться с Брюсселем. Все эти формальные обстоятельства остались тогда без ответа, забылись, тем более что какого-то реального наполнения этот проект за все прошедшие годы так и не получил. Не состоялся и планировавшийся на 29 октября саммит ССТГ в столице Азербайджана, во многом, вероятно, в силу не столь уж полноценной солидарности в центральноазиатских столицах с позицией Баку, начавшего военные действия в Нагорном Карабахе. Близкий к президенту Турции лидер Партии националистического движения Девлет Бахчели в октябре заявлял: «Проблема, которая глубоко расстраивает и огорчает нас, – это молчание и бездействие тюркских республик в отношении Нагорного Карабаха. Как мы можем принять призыв Узбекистана к дипломатическому урегулированию? Как и чем объяснить предложения Казахстана вести переговоры? Как нам воспринять предложение Туркменистана использовать методы превентивной дипломатии под эгидой ООН? Как оценить неадекватную реакцию генерального секретаря Совета сотрудничества тюркоязычных стран? Что сказать о молчании Киргизии?»

В центральноазиатских элитах существуют, конечно, пантюркистские фракции, гипотетически готовые выразить позиции солидарности в отношении турецко-азербайджанского военного альянса. Но эта групповая солидарность вовсе не означает готовности руководства Казахстана или Узбекистана направить свои подразделения в Нагорный Карабах, тем более что в регионе достаточно и своих проблем, и внутренних противоречий. «Тюркское единство» в его турецкой интерпретации основывается на лидерстве Анкары, в то время как конкуренция за региональное лидерство начинает возникать и внутри региона – между Ташкентом и Нур-Султаном, и посторонний претендент вряд ли уместен. Главным критерием лидерства является способность той или иной страны навязать свой интерес в качестве регионального, а региональный интерес чрезвычайно далек от того, чтобы посылать войска на Кавказ. Региональный интерес сегодня в большей степени может быть сосредоточен вокруг финансируемых Китаем проектов или российских предложений в сфере все той же экономики. Следование же каким-либо авантюрам по сценариям – политическим, а то и военно-политическим, – предлагаемым Анкарой, вошло бы в самое прямое противоречие с интересами России и КНР, что, безусловно, должны понимать в любой из региональных столиц.

Участие в разнообразных организациях под турецкой эгидой для стран региона – возможность диверсифицировать свои внешние связи, прежде всего в сфере экономики, а здесь находящаяся в глубоком экономическом кризисе Турция далеко отстает от ведущих внерегиональных акторов – Китая и России. Участие турецкого бизнеса заметно во всех странах региона, но его удел – сфера малого и среднего предпринимательства, а никак не прорывных проектов со значительными инвестициями, желанными в регионе. Любая практическая, не декларативная, как ССТГ или ТЮРКСОЙ, институционализация взаимодействия с Турцией способна спровоцировать функционал, конкурентный и потенциально конфликтогенный, к уже существующим – независимо от качества их развития – интеграционным объединениям и трансрегиональным проектам.

С точки зрения официальной повестки турецкого министра, в столицах Казахстана и Узбекистана какая-либо тесная военная интеграция не обсуждалась и визит носил скорее рабочий характер. В Ташкенте министры обороны Узбекистана и Турции Баходир Курбанов и Хулуси Акар подписали соглашение о военном и военно-техническом сотрудничестве, на встрече турецкого министра и президента Узбекистана Шавката Мирзиёева стороны обсуждали реализацию программ в области обучения военных кадров, дальнейшее налаживание контактов между военными вузами, обмен опытом в подготовке войсковых подразделений. Аналогичные вопросы обсуждались и в столице Казахстана с министром обороны Казахстана Нурланом Ермекбаевым. Однако обращает на себя внимание выбранное для визита время, когда в условиях пандемических ограничений приостанавливаются или переводятся в онлайн-режим даже более важные для стран региона международные контакты, например, относящиеся к преодолению экономического кризиса или к антипандемическому сотрудничеству. В онлайн-режим переведены в обозримой перспективе все контакты в таких форматах, как ОДКБ или ШОС, а Турция, судя по всему, стремится занять место в образовавшихся нишах и использовать более продуктивный формат прямых контактов.

Военное сотрудничество Казахстана с Турцией имеет уже давно утвердившиеся формы, включая совместное производство отдельных видов военной техники и вооружения и уже довольно массовую подготовку казахстанских военнослужащих в Турции. Для Узбекистана военные контакты с Анкарой имеют пока элемент новизны, будучи после долгого перерыва восстановлены только в последние годы. И если Казахстан вынужден в этом сотрудничестве учитывать ограничители, связанные с участием в ОДКБ и двусторонними отношениями с Россией в военной сфере, то у Ташкента в этом плане ограничители диктуются только одним из декларируемых принципов внешней политики Узбекистана – стремлением диверсифицировать все свои внешние связи, не сосредотачивая их и не создавая зависимости от кого-то одного из внешних партнеров. Пока Узбекистану эта «многовекторность» удается, хотя эффективность такой позиции в более отдаленной перспективе можно поставить под сомнение, учитывая общую специфику военной сферы.

Основной успех военной активности Турции в регионе может заключаться – и это важно в будущем – в усилении турецкого влияния на военную элиту стран Центральной Азии и соседнего Афганистана. В более широком плане можно говорить об образовании не только военном, но и гражданском, где турецкие успехи неоспоримы. Турецкое образовательное влияние до последнего времени оставалось преимущественно светским, хотя действует тенденция к распространению этого влияния и на религиозную сферу, наиболее ярко проявляющаяся в Киргизии. За почти 30 лет активной турецкой «мягкой силой» к нынешнему времени создано сильное турецкое лобби в местных элитах, а еще есть огромный резерв поколения, вступающего в период активной деятельности в самых различных сферах – от гуманитарной или инженерно-технической до военной и сферы безопасности. Конечно же, турецкое образование в значительной степени направлено и на формирование протурецкого мировоззрения, связанного с идеями пантюркизма и панисламизма в его турецкой интерпретации, хотя успешность именно этой составляющей неоднозначна и может являться предметом дискуссий.

Пока, несмотря на устремления Анкары, активизация ее военного сотрудничества со странами региона остается для региональных столиц прежде всего удобной нишей для реализации их «многовекторной» политики, а любые проекты «тюркского единства» – инструментом балансирования между интересами более важных внешних акторов региональной политики.

В качестве дискуссионного можно сделать и следующий вывод: именно чрезмерное увлечение этническим и религиозным факторами представляет собой слабое место турецкой политики. Современные международные отношения циничны и подвергнут серьезным испытаниям любую чересчур доктринальную внешнюю политику, а тем более – основанную на столь эфемерных для нынешнего прагматичного мира концептах, как «этническая солидарность» и приверженность религиозному единству.