Александр Князев
Фото Sefa Karacan/Anadolu Agency/Getty Images
Сведения об уничтожении главы ИГ («Исламское государство», террористическая организация, запрещена в РФ) аль‑Багдади и якобы уже состоявшемся назначении на его место некого Аби Ибрахим аль‑Хашеми аль‑Кураши продолжают вызывать сомнения. К примеру, в Службе внешней разведки России, как и в правительстве Сирии, вообще не уверены – была ли на самом деле осуществлена та военная операция на северо‑востоке Сирии, в ходе которой, по утверждению президента США Дональда Трампа, и был убит лидер ИГ. Тем не менее происходящее продолжает порождать множество сценариев последующего развития событий, основанных на доверии к этому сомнительному факту, да еще и далеко за пределами Ближнего Востока – в Афганистане и Центральной Азии. Нужно отметить, что в ходе войны в Сирии и Ираке аль‑Багдади уже «уничтожали» пять‑шесть раз, после чего он благополучно воскресал, но это не главное. Главное в том, что вряд ли нужно сосредотачивать внимание именно на его фигуре, на факте вероятной смены лидера и, исходя из этого, пытаться понять перспективы ближайшего будущего ИГ.
Определить некоторые контуры этого будущего можно попытаться, признав априори несколько очевидных обстоятельств. Во‑первых, ИГ – структура не лидерского типа, как многие аналогичные в террористической сфере деятельности в этой части мира. ИГ – проектная структура, и гораздо важнее смены лидера оценка ситуации в сфере геополитической и геоэкономической конкуренции на Ближнем Востоке, в качестве инструмента которой ИГ и был, собственно, спроектирован и создан (см. «НГ‑дипкурьер» от 02.03.15). После начала российской военной операции в Сирии начался принципиальный перелом в развитии этой конкурентной ситуации, качественные изменения произошли не только в военной сфере, «триумфальное шествие» ИГ в целом завершилось, и этот инструмент может оказаться и вовсе не нужен. Основные параметры будущего Ближнего Востока зависят теперь вовсе не от преемника и иных соратников аль‑Багдади, а преимущественно от дипломатического искусства основных задействованных государственных акторов.
Есть ли будущее у ИГ в целом и особенно применительно к другим регионам, зависит уже от тривиальной востребованности в подобном с точки зрения финансирующих центров. И здесь нужно констатировать еще одно из определяющих обстоятельств. Проект ИГ далеко не в первую очередь базируется на радикальной религиозной идеологии, как, кстати, и любое из движений, называемых радикально религиозными. В разные годы мне доводилось общаться с пленными боевиками "Исламского движения Узбекистана" (организация, запрещена в РФ), с афганскими талибами и воевавшими на их стороне наемниками из Китая, Бангладеш, Йемена, Пакистана и других стран. Общий вывод в том, что в основе их мотивации во всех случаях были деньги. Конечно, нельзя отрицать и важную роль апеллирующей к социальной справедливости джихадистской идеологии, но денежный интерес всегда превалирует над идеологией. Как это и бывало в истории: самые высокие идеалы призваны лишь завуалировать вполне осязаемые интересы. Поэтому и рассмотрение вопроса о гипотетическом распространении ИГ в той или иной стране нужно начинать не с ИГ, а со страны. Необходимо понимание того, в какой стране может возникнуть востребованность такого рода движения. Необходимо понимание того, по отношению к какой стране возникнет соответствующий интерес у центров, финансирующих ИГ и ему подобных. И при ответе на эти вопросы становится понятнее, что лишь малая доля вероятности зависит от личностей, субъективный фактор срабатывает в основном лишь при наличии объективных условий. Тот же аль‑Багдади на протяжении уже четырех как минимум лет не имел практически влияния на группы ИГ, созданные в Пакистане и Афганистане. Они действовали и действуют автономно от ближневосточного центра в собственных, локально очерченных интересах. При этом уже длительное время конкуренты «Талибана» (организация, запрещена в РФ) способны мобилизовать лишь небольшое число местных маргиналов, в то время как талибские отряды имеют местную социальную базу, а во многих регионах страны – и поддержку местного населения.
В алармистских сценариях продолжающегося «шествия» ИГ среди стран называют Иран и Ирак, Афганистан и Пакистан, страны Магриба и СНГ, в первую очередь российский Северный Кавказ и Среднюю Азию. Обещаниям «скорой активности» уже немало лет, время от времени эти обещания освежаются заявлениями политиков или военных, вызывая новый виток обсуждений в медийной сфере, иногда даже апокалипсических, что, впрочем, ускорения им не добавляет. Сценарии эти иногда вызывают лишь недоумение: рассматривать в таком контексте Иран, например, нелогично. Странным был бы даже относительно масштабный успех террористической группировки, использующей суннитскую идеологию, в стране, где подавляющее большинство населения исповедует шиитский ислам. Собственно, одна из главных задач в самом проектировании ИГ состояла в агрессии против Ирана, против шиитского регионального сообщества, ИГ – изначально именно антишиитский проект, все его корни нужно искать в суннитских конкурентах и противниках Ирана, да это и общеизвестно. Даже в Афганистане жертвами терактов ИГ становятся в большинстве случаев именно шииты‑хазарейцы. И в отношении Ирана, и в отношении других стран важнейшим критерием является качество государства, его способность к обеспечению безопасности.
В последние годы обычно принято рассматривать ИГ в одном списке с другими существующими аналогами: «Аль‑Каидой» (запрещено в РФ), «Талибаном» и иными, менее распиаренными мировыми СМИ. ИГ в том виде, в каковом он пока существовал, имеет специфические черты. Принципиальное отличие ИГ от, например, «Аль‑Каиды» – в попытке установить контроль над большой трансграничной территорией и создать подобие госструктуры. До сих пор что‑то схожее делал только «Талибан» в Афганистане, но там это происходило в рамках одной страны. «Аль‑Каида» же – в большей степени сетевая структура, и ее удел – точечные, локальные террористические действия.
Вероятно, к модели «Аль‑Каиды» – как вариант – уже в скором времени может эволюционировать и ИГ, совершая точечные теракты в разных странах и поддерживая жизнеспособность самого бренда. Это вполне вероятное будущее ИГ. Но это будет уже другой ИГ, создающий угрозы совсем иного характера и требующий реагирования, адекватного именно этим угрозам. В том числе в информационной сфере. Ведь первый и очень важный из смыслов явления террора вообще – информационный. Любое проявление терроризма почти всегда в первую очередь направлено на создание определенной информационной атмосферы, на нагнетание страха в обществе одной или ряда стран. Чрезмерный алармизм только способствует решению задач, стоящих хоть перед ИГ, хоть перед «Аль‑Каидой» и иже с ними.
Вероятная эволюция ИГ в очередную сетевую структуру террористического характера не снимает вопроса о его угрозах безопасности по всему миру. Но контроль им каких‑либо больших территорий уже невозможен, как и чрезвычайно маловероятно какое‑то масштабное перебазирование в другой регион, другие страны. В этом контексте можно посмотреть на те же афганские и пакистанские группы ИГ, созданные еще в 2014 году: они выживают, но они неперспективны, пространство террористической деятельности занято своими, самостоятельными и имеющими местную поддержку и необходимые связи структурами, в частности, «Талибаном» (см. «НГ‑дипкурьер» от 15.01.18). Уже достаточно большой по времени опыт конкурентной борьбы талибов с ИГ показывает преимущества первых даже в религиозно‑идеологическом противостоянии: что хорошо для арабов, то для пуштунов неприемлемо (см. «НГ‑дипкурьер» от 19.10.15). По сути, ИГ в Афганистане был и остается маргинальным.
Некоторая вероятность роста активности ИГ в Афганистане существует, но это в том случае, если все‑таки случится некий переговорный успех и часть талибов начнет кооптироваться в легитимную сферу. Понятно, что наиболее успешны в этом случае будут талибские командиры в иерархии от среднего звена и выше, а значительная часть рядовых участников и командиров низшего звена окажутся не востребованы в этой мирной жизни. Вот тогда окажется и возможен переход к ИГ части таких отрядов и групп: из‑под белых знамен талибского «эмирата» под черные флаги «халифата». Но без внешней поддержки простой арифметический рост числа участников не избавит ИГ от маргинального статуса. Эта констатация возвращает к вопросам: кто будет платить, кому будет интересно платить и с какими целями, да и будет ли кто?.. Косвенно эту версию можно попытаться спроецировать и на Пакистан, но там успех еще менее вероятен, поскольку, как и в Афганистане, все вакансии заняты «своими» при значительно более высокой, нежели в Афганистане, роли государства.
Афганская ситуация усугубляется абсолютной неопределенностью и непредсказуемостью собственно внутриполитических процессов – фактическим отсутствием легитимной власти при тупиковом состоянии, в котором страна находится по итогам сентябрьских президентских выборов. Это положение страны создает возможности для роста нестабильности, что может способствовать и активности разнообразных террористических групп, неподконтрольных «Талибану». Что, в свою очередь, может быть преодолено лишь достижением договоренностей с последним, отменой прошедших выборов как таковых, формированием переходного правительства с участием талибов и формированием эффективных государственных институтов. Вероятно, понимание безальтернативности такому развитию событий на протяжении последних месяцев понемногу подталкивает если не к взаимодействию, то по крайней мере к какой‑то координации действия США, КНР и России с их переговорными инициативами. Хотя эта координация и вызывает большие сомнения в результативности. Да и пока никто из акторов этих процессов, включая самих талибов, не декларирует важнейшего из условий весьма гипотетического мира. Этим условием должна быть (поддержанная финансово и контролируемая внешними участниками, по‑иному не получится) программа реинтеграции талибов в афганское общество, которая бы гарантировала им условия жизни и работы. Тем самым если и не устраняя полностью, то хотя бы снижая вероятность их мобилизации в отряды ИГ и других не относящихся к «Талибану» группировок.
Однако при всех отличиях есть и то общее, что объединяет афганские и ближневосточные (да и все иные) конфликтные процессы. Это объективно не совпадающие интересы внешних акторов. «Талибан», ИГ, «Аль‑Каида» и другие имеют свой лимит эффективности. Международные отношения в целом находятся на конфликтном векторе, рост остроты противоречий в мире очередной циклической кульминации пока не достиг. В то же время основные игроки не склонны и к эскалации прямых военных конфликтов между собой. А поэтому, конечно, потребность в дестабилизирующих инструментах будет сохраняться. Ситуация и на Ближнем Востоке, и в Афганистане создает ощущение того, что наступает время качественно нового проекта такого рода, основанного на опыте всех вышеперечисленных и многих других террористических группировок.
комментарии(0)