Александр Князев
Таджикские пограничники готовы блокировать попытки прорыва границы со стороны Афганистана. Фото Reuters
Афганское направление уже четверть века является наиболее беспокойным с точки зрения внешних угроз для региона и транзитом для России и Китая. На среднеазиатском западе – непростой, пока лишь накапливающий потенциал рисков Каспий, за ним – нестабильный Кавказ. Но это локальные проблемы для Туркмении и Казахстана: тамошняя ситуация мало беспокоит Ташкент, Душанбе или Бишкек, находясь для них в некоем параллельном мире. Восток региона закрыт китайской границей, и здесь все происходит противоположно: Пекин бывает обеспокоен происходящим у его западной границы, нежели наоборот. С китайской стороны соседям угроз, кроме известной экономической экспансии, ожидать не приходится.
Многократно и порой стремительно меняющаяся ситуация в Афганистане еще в позднее советское время была особой. В рамках выполнения директивы NSDD-166, подписанной президентом США Рональдом Рейганом, в середине 1980-х отрядами «Хезбе Исломи» Гульбетдина Хекматиара предпринимались попытки провести рейды на территории Узбекистана и Таджикистана. В январе 1984 года была совершена попытка прорыва государственной границы и нападения на пограничный пост в районе Кушки. 8 марта 1987 года был подвергнут ракетному обстрелу приграничный Пяндж в Таджикистане. 8–9 апреля отряд «Хезбе Исломи» перешел государственную границу в районе Пянджа и совершил нападение на советский пограничный наряд, и это только известные случаи. Таковым Афганистан остается и все последующее время. Важно отметить, что эти инциденты и тогда не имели военного значения, неся лишь политическую нагрузку: было необходимо продемонстрировать примеры уязвимости СССР.
В сентябре прошлого года в Таджикистане были сильно озабочены захватом талибами Кундуза, была запущена в СМИ версия военной угрозы, однако талибы практически без боя покинули приграничье. Мало кто тогда акцентировал внимание на путях их отходов. Участвовавшая в захвате Кундуза группировка «Джундуллах» взяла под контроль район на границе провинций Баглан и Тахар, перекрыв стратегическую трассу на Кабул. В то же время министр по делам племен и границ кабульского правительства Гулаб Мангал добровольно отдал под контроль талибских группировок район Данди-Гури в Баглане – позже он оправдывался тем, что, дескать, хотел привлечь талибов к мирному процессу. Ярким примером возможностей талибов на этом участке стала ситуация 26 января с подрывом опор ЛЭП, обеспечивающей Кабул электроэнергией из Узбекистана. 10 февраля талибы подорвали опору идущей из Таджикистана ЛЭП в районе населенного пункта Данди-Шахобуддин, требуя, чтобы власти отпустили захваченных в боях талибов и прекратили военные операции в регионе. Этот район превратился в настоящий плацдарм, где талибские командиры решают: кого и куда пускать через перевал Саланг, фактически отрезая от центра весь север Афганистана.
Пользуясь слабостью правительственных структур и разрывом связей между севером и центром страны, на северо-западе и северо-востоке значительная часть территории, включая и ряд ключевых в военно-стратегическом плане пунктов, по-прежнему держатся под контролем отрядов «Талибана» и других, в основном неафганских, группировок. Версия о вероятности какой-либо агрессии со стороны «Талибана» в северном направлении давно уже опровергнута самой жизнью. Опасность в плане поддержки протестных движений под религиозно-экстремистскими лозунгами в странах региона содержат как раз группировки неафганского происхождения. Эта опасность невоенного характера: на таджикско-афганской границе возможны, конечно, какие-то локальные действия или конфликты, связанные с очередным переделом сфер влияния контрабандистских групп с обеих сторон границы. Но ожидать с афганской стороны прямых военных вторжений было бы неверно. Даже на наиболее сложных участках границы они могут быть легко блокированы как местными погранвойсками, так и при поддержке российской 201-й РВБ в РТ.
По непубличным оценкам источников в афганских силовых структурах, на территории Северного Афганистана действуют в целом около 500 человек – граждан Туркмении, Таджикистана, Узбекистана, Киргизии, Китая, России, Казахстана. Численность отдельных групп обычно – 10–15, редко – до 25 человек. Согласно тем же источникам, среди них активно работают на упреждение спецслужбы Ирана, Узбекистана и России (через чеченцев Рамзана Кадырова, эта деталь заслуживает особого внимания в свете недавних признаний главы Чечни о деятельности его людей в Сирии).
Во всех странах региона давно сформировалось религиозно-экстремистское подполье, опирающееся на тот или иной уровень социального протеста в каждой стране. Конечно, оно имеет связи с афганской территорией даже в силу исторической традиции, но в основном это касается переправки граждан РТ, КР, РУз, РК, КНР для обучения на территорию Афганистана и особенно Пакистана. Противодействие этой деятельности лежит в сфере компетенции спецслужб и находится не в приграничной полосе. Для Таджикистана в этом плане важна деятельность группировки «Джамаат Ансаруллах», заявившей о себе еще в сентябре 2010 года, взяв на себя ответственность за взрыв в Худжанде. Позже же стало известно имя руководителя «Ансаррулах» Амриддина Табарова, известного как Домулло Амриддин. В мае 2012 года Госкомитет нацбезопасности РТ заявил, что «Ансаруллах» является ячейкой «Аль-Каиды», в 2014-м появились утверждения, что «Ансаруллах» может быть активным звеном между «Исламским государством» (ИГ – организации, запрещенной в РФ) и таджиками. 25 января уже 2016 года власти Таджикистана подтвердили гибель Домулло Амриддина. Утверждения же относительно связей с ИГ в отношении всех подпольных группировок стали расхожим местом уже не только в Таджикистане. Идущий в Душанбе закрытый судебный процесс над обвиняемыми в аналогичной связи (с ИГ) руководителями Партии исламского возрождения – тому подтверждение, а репрессии в отношении в недавнем прошлом вполне легальной оппозиции рано или поздно только послужат катализатором естественного протеста.
Тревогу для Таджикистана и всего региона должна вызывать прежде всего ухудшающаяся социально-экономическая ситуация при отсутствии каких-то реально эффективных антикризисных программ в правительствах, способная вызвать протестные настроения у населения. Усталость общества (в РТ – после гражданской войны, в соседней Киргизии – после двух государственных переворотов и межэтнических конфликтов) как фактор сохранения стабильности не может работать бесконечно. Во внутристрановых конфликтах обычно участвует малая доля населения. Так и происходят гражданские войны. Внешнее же участие, например, со стороны отдельных террористических групп, находящихся на афганской территории, может играть роль катализатора того или иного конфликта, использовать протест внутри страны в своих интересах, влиять на идеологию протеста, но никак не станет главной движущей силой. Так было в Таджикистане в гражданской войне 1990-х, так бывает везде. Главные факторы вероятной нестабильности формируются внутри каждой страны и зиждутся на внутренних причинах.
Президент Туркмении Гурбангулы Бердымухамедов 25 января подписал указ об утверждении новой версии Военной доктрины страны, пояснив, что «новая Военная доктрина принимается для повышения обороноспособности страны при сохранении ее нейтралитета». Больших различий между новой доктриной и ей предшествовавшей не обнаруживается: она остается сугубо оборонительной и по-прежнему основывается на статусе нейтралитета. Можно лишь предположить, что посредством декларируемого обновления Военной доктрины Бердымухамедов посылает сигнал внешнему миру о том, что Туркменистан способен защитить себя. Сигнал этот нужно рассматривать с учетом двух противоположных в своих сущностях факторов. Туркменистан – это единственная из стран региона, где существует угроза реальной фильтрации значительных групп боевиков через границу. Начиная примерно с мая 2014 года на афганско-туркменской границе практически постоянно идут боевые столкновения, связанные с давлением на Ашхабад в выборе направлений туркменского газового экспорта. Не последнюю роль в организации этого прессинга играют США, свои роли исполняют и другие заинтересованные стороны. В октябре 2015 года было подготовлено двустороннее соглашение с США, в рамках которого в обмен на безопасность и выбор для экспорта навязываемого американцами южного маршрута, по проекту ТАПИ, туркменская сторона должна была согласиться на размещение на своей территории американских ВВС. Однако ни США, ни Турция и ни кто-то еще не являются сегодня главным импортером туркменского газа, и китайское предупреждение о нежелательности американского военного присутствия Туркмения была вынуждена услышать. Китай забирает более 60% газа, правда при этом Пекин не платит живых денег, газ идет в качестве оплаты за китайские кредиты, на которые разрабатывались месторождения и были построены газопроводы. Иранский импорт невелик, фиксируется узкими региональными потребностями двух-трех северо-восточных провинций ИРИ, к сфере мифологии относится навязываемый Евросоюзом проект Транскаспийского газопровода. Потенциальным серьезным покупателем остается только Россия.
На этом фоне весьма показателен прошедший в конце января визит в Ашхабад министра иностранных дел Сергея Лаврова, где главная формула дискуссий звучала так: закупки газа в обмен на безопасность. Туркменистан, как и соседний Узбекистан, не состоит в ОДКБ. Но если между РУз и РФ существует базовый стратегический договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, согласно которому в принципе развивается довольно интенсивный диалог Москвы с Ташкентом в военной сфере, то с Ашхабадом никакого взаимодействия нет. Для России же актуально существование сравнительно открытой сухопутной границы Туркмении с Казахстаном, который находится в общем пространстве с Россией, существует проблема сохранения безопасности на Каспии. Есть соглашения между Туркменией и Узбекистаном о взаимной помощи, правда, Узбекистан в состоянии защитить себя, но оказывать какую-то помощь на постоянной основе и в больших масштабах он не сможет. Вопрос безопасности Туркмении на афганском направлении, таким образом, является вопросом собственной безопасности для России. Судя по всему, главной причиной того, что визит Лаврова не достиг желаемой цели, стали разные представления о цене на туркменский газ в «Газпроме» и в Ашхабаде. Впрочем, анонс планируемого визита в туркменскую столицу российского президента Владимира Путина некоторую надежду на достижение компромисса все же оставляет.
Традиционно самостоятельную политику в отношении Афганистана проводит Узбекистан, реализуя проекты в сфере экономики и создавая, таким образом, более-менее доброжелательную атмосферу у своих границ, в афганской провинции Балх, и одновременно сохраняя на небольшом и относительно легком участке границы железный занавес по лучшим стандартам советского прошлого. Проблемой являются границы на флангах: с Таджикистаном и Киргизией – на востоке и с Туркменией – на западе.
По-разному обстоит дело в не имеющих границ с Афганистаном Казахстаном и Киргизией. На протяжении последних лет работу спецслужб Казахстана, сделавших приоритетом упреждение угроз, можно оценить достаточно высоко. По крайней мере в том, что касается упреждения угроз внешних. Опасность представляют южные, не везде окончательно контролируемые границы с Туркменией, Узбекистаном и Киргизией.
Значительно хуже обстоит дело в последней. Чрезмерная либерализация религиозной сферы и институциональная слабость государственных органов вкупе дают довольно взрывоопасную картину. При этом Киргизия в наибольшей, наверное, в регионе степени в вопросах безопасности полагается на Россию и участие в ОДКБ, беззастенчиво эксплуатируя по любому поводу болезненную ныне для Москвы тему ИГ.
Впрочем, если говорить безотносительно внутренних процессов, то коридор для афганских угроз в Киргизию лежит все-таки через не менее беспокойный Таджикистан, вкупе они вместе и составляют для Казахстана и далее для России главные вероятные коридоры нестабильности. Как и пока несговорчивая Туркмения.
