Александр Караваев
Ислам Каримов отказывается от интеграции в рамках СНГ.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Москве далеко не просто развивать отношения с партнерами по постсоветскому пространству. Но Центральная Азия в этом смысле, пожалуй, наиболее сложный регион. Здесь сконцентрирована масса обусловленностей, свойственных традиционалистским политическим режимам, весьма своеобразных правил коммуникации между местными властными элитами, много настороженности в отношении Москвы и целый ряд субъективных предубеждений по поводу усиления российского вектора. В общем, местный климат не способствует совместной модернизации, не говоря уже об укреплении интеграционных линий, замыкающихся на Москву. Видимо, по этим причинам Узбекистан не питает иллюзий относительно московских стратегий интеграции.
Для путинской интеграционной стратегии достаточно драматично, что Узбекистан, будучи важнейшим по значению государством региона, оказался несколько в стороне. Но, с другой стороны, для Москвы остаются просторные линии двустороннего формата. Ташкент готов и демонстрирует желание развивать с Москвой экономическое сотрудничество. Вопрос в том, какой именно повесткой мы его наполним. Действующая парадигма отношений на российской половине сводится к стремлению закрепить за собой новые источники сырья, со стороны Узбекистана видно желание всеми силами максимизировать экспорт своей продукции в целях увеличения валютной выручки. Эти два вектора образуют своеобразную симбиотическую связь, позволяющую российско-узбекским торговым отношениям, несмотря на политические трения Москвы и Ташкента, иметь определенные перспективы.
Давайте посмотрим, что из себя представляет узбекская экономика. В наследство от советской эпохи республике досталась наиболее развитая промышленность в регионе. В этом смысле узбекскую экономику можно сравнить с белорусской – она была заточена под выпуск большого объема высокотехнологичной по тем временам продукции. После краха советской промышленной кооперации потенциал стал обнуляться, а отсутствие достаточно развитой экспортной инфраструктуры для углеводородного сырья постепенно отодвинуло значение Ташкента в тень нефтяной Астаны и газового Ашхабада. Закономерно, что Узбекистан выбрал «автономный» вариант экономического развития с опорой на собственные силы. Надо отметить, диверсификация промышленного производства для местного бизнеса – не риторика, а способ существования. Главная задача как для бизнеса, так и для госбюджета – получение валютной выручки. Министерство финансов проводит ограничения по свободному обороту валюты в стране, отсюда, кстати, заметная разница между официальным долларовым курсом и обменным курсом на черном рынке. Это явление, забытое в России, по-прежнему распространено во многих странах СНГ.
Однако вернемся к производству. Допустим, если мы возьмем структуру импорта из Узбекистана в Россию в 2011 году, то на долю машин, оборудования и транспортных средств (в частности, лицензионных УзДЭУ) приходится 45,1%. На втором месте идут текстиль и обувь – 28,5%. И лишь на третьем – продовольствие и сельхозпродукция: 13,7% всего узбекского импорта в Россию. Не секрет, что одним из природных ресурсов республики является хлопок. Узбекистан занимает пятое место в мире по производству и второе – по экспорту хлопка-волокна. Периодически западные государства оказывают давление на Ташкент, блокируя хлопковый экспорт в связи с использованием детского труда. Вне зависимости от реальности или предумышленности этих обвинений российские импортеры от хлопка по указанным причинам не отказываются.
Значимость узбекского направления для российского бизнеса подтверждает тот факт, что при всех бюрократических ограничениях и политических проблемах по объему взаимной торговли с Россией Узбекистан находится на четвертом месте среди стран СНГ, Россия, в свою очередь, занимает лидирующую позицию среди всех торговых партнеров Узбекистана (в 2011 году товарооборот достиг 6,68 млрд. долл.).
В республике еще в советские годы были построены крупнейшие в Средней Азии тепловые ГРЭС (Ташкентская, Сырдарьинская, Навоийская, Ангренская). Но рост промышленного производства создает определенный дефицит электроэнергии. Поэтому газовая добыча «Узбекнефтегаза» в большей степени направлена на собственные нужды («Газпром» закупает чуть больше 13 млрд. куб. в год с тенденцией к сокращению). Правительство пытается внедрять новые стратегии в экономии электроэнергии и пытается развивать альтернативную электрогенерацию.
Здесь мы подходим к самому главному водоразделу, определяющему будущее наших отношений. Россия пытается закрепиться в проектах добычи сырьевых ресурсов. По подтвержденным запасам таких ископаемых, как золото, уран, медь, газ, вольфрам, калийные соли, Узбекистан занимает ведущие места не только в СНГ, но по ряду из них входит в мировую десятку. Для крупнейших корпораций это лакомый кусок и предмет острой геополитической борьбы. Следуя этой логике, главные российские инвестиции планируются именно на этом направлении. В частности, ЛУКОЙЛ готов вложить в узбекскую добычу 5,5 млрд. долл. в течение семи лет.
Но очевидно, что более привлекательной моделью отношений стали бы программы, способствующие совместной модернизации и научно-техническому развитию. На последнем саммите глав СНГ Владимир Путин предложил совместное использование системы ГЛОНАСС. Если речь пойдет о допуске партнеров к внедрению этой технологии в национальные автотранспортные компании, в частный и общественный транспорт, это станет действительно новым шагом в технологическом обновлении постсоветского пространства. Для Узбекистана это может представлять несомненный интерес, учитывая темп развития информационно-коммуникационного сектора экономики. Параллельная инициатива прозвучала и от Дмитрия Медведева – на встрече премьеров государств ШОС. По его словам, Россия рассчитывает создать с партнерами ШОС систему персональной подвижной спутниковой связи.
Российско-узбекскому сотрудничеству нужны новые яркие предложения. Узбекский бизнес заинтересован в развитии химии и фармакологии, в новых технологиях в области сбережения электроэнергии и альтернативной энергетики. Нужны предложения по обеспечению социальной поддержки мигрантов, коих в России может находиться около 4 млн. человек. Можно рассмотреть возможность создания института омбудсменов, занятых мониторингом их прав и т.д.
У этих светлых горизонтов есть две проблемы. Первая заключается в том, что Москва может и не выработать реальных программ модернизационного развития, адаптированных к реалиям Узбекистана. Вторая заключается в том, что еще на стадии межправительственного согласования, далекой от практической реализации, обе стороны могут оказаться в плену политических опасений Ташкента, как нередко происходило ранее. Велика вероятность, что российско-узбекские отношения так и останутся в прежней выработанной парадигме. Тем не менее Москва должна показать Узбекистану и другим партнерам, что совместная технологическая модернизация – не только фактор жизнеспособности интеграционных процессов на постсоветском пространстве, но и возможность совместно с Россией приблизиться к клубу передовых государств.
