А еще был случай

Предмет затяжного спора – Южные Курилы и воды вокруг них.
Фото РИА Новости

В 1989 году, просматривая японский общественно-политический журнал, я натолкнулся на воспоминания японского дипломата, одного из членов японской делегации на проходивших с 29 апреля по 14 мая 1956 года в Москве японо-советских переговорах по вопросам рыболовства. Японскую делегацию возглавлял видный политический деятель министр сельского и лесного хозяйства правительства Японии И.Коно. В результате переговоров была подписана Конвенция о рыболовстве в открытом море в северо-западной части Тихого океана, в чем была жизненно заинтересована японская сторона.

Японский дипломат отмечал, что конвенция должна была вступить в силу одновременно со вступлением в силу мирного договора или с восстановлением дипломатических отношений между СССР и Японией. Для обеспечения этого условия на встрече главы японской делегации И.Коно с председателем Совета министров СССР Н.А.Булганиным была достигнута договоренность возобновить переговоры о нормализации отношений не позднее 31 июля. При этом автор воспоминаний особо акцентировал внимание на том, что встреча И.Коно и Н.Булганина проходила тет-а-тет и что И.Коно удалил японского переводчика, а перевод осуществлял переводчик советской стороны Н.Адырхаев.

Надо сказать, что в Японии о достигнутых И.Коно договоренностях начали распространяться домыслы и слухи с обвинениями его в уступках СССР. При этом их авторы также обосновывали свои высказывания тем, что переговоры И.Коно с Н.Булганиным проходили тет-а-тет. Это было отражением политической борьбы в руководстве Японии. Клеветнические домыслы имели целью опорочить политику премьер-министра И.Хатояма, пытавшегося проводить не зависящий от Вашингтона внешнеполитический курс. Все это продолжалось долгие годы и после нормализации советско-японских отношений. Автор воспоминаний, как и 30 лет назад, вновь упрекал И.Коно в уступках советской стороне.

Я посчитал, что прошло 30 лет, и, несмотря на конфиденциальность, участник этой встречи Н.Адырхаев, если он в здравии, может прояснить, что было в действительности. Мне повезло, знакомые японисты в МИДе сообщили, что Николай Борисович Адырхаев жив и здоров.

Историкам-японистам эта фамилия хорошо знакома. С 1940 по 1947 год Николай Борисович работал в посольстве СССР в Токио. В послевоенные годы как эксперт был членом советских делегаций на всех переговорах о нормализации советско-японских отношений, на переговорах о мирном договоре с Японией. После восстановления дипломатических отношений с Японией он вновь работал в посольстве СССР в Токио.

Мы договорились о встрече. Николай Борисович был хорошим собеседником. Для меня, конечно, наибольший интерес представляли его оценки как очевидца событий в развитии отношений нашей страны с Японией. В результате в 1990 году было подготовлено и опубликовано в журнале «Проблемы Дальнего Востока» несколько привлекших внимание читателей материалов. Много откликов вызвала статья «Тайна» встречи И.Коно с Н.Булганиным». В ней показано, что все, о чем участники договорились на ней, отражено в официальных документах. Никаких «тайных договоренностей» не было. Важно, что после публикации этой статьи Адырхаев дал несколько интервью японским телевизионным компаниям. Инсинуации о «тайных договоренностях» прекратились.

Приближается 55-я годовщина прекращения состояния войны между нашим государством и Японией. Дата не круглая, но в какой-то мере красивая, две пятерки. За прошедшие годы многое изменилось в отношениях между нашими странами в лучшую сторону. Оценить эти изменения можно по одному из рассказов Николая Борисовича Адырхаева, записанного мною с его слов. Просто закавычу его.

* * *

«В те уже далекие 1950-е годы я работал советником посольства СССР в Японии, и по делам службы мне нужно было переговорить по телефону с начальником департамента социалистических стран японского МИДа господином Канаямой. Кто-то, возможно, сам Канаяма или его секретарь, снял телефонную трубку и положил ее на стол. Мне было слышно, как Канаяма разговаривал по внутреннему телефону. Министерские аппараты были в отличном состоянии, и я ясно слышал, что говорил Канаяма.

Он обсуждал со своим шефом, заместителем министра, основные положения ноты протеста Японии советскому правительству в связи с нашими ядерными испытаниями. Редкий случай мелкой оплошности дипломата? Можно посчитать, что так, но в действительности всякого рода курьезов в дипломатической практике бывает немало.

В ходе разговора Канаяма сказал, что «русские уже заявили о своем согласии прекратить испытания, если американцы сделают то же самое». Поэтому, сказал он, в ноте будут убедительные аргументы, чтобы «не дать русским развить эту инициативу». Шеф, видимо, давал указания, а Канаяма, судя по всему, стал делать записи, повторяя вслух сказанное шефом.

Я не стал дожидаться, когда Канаяма возьмет трубку городского телефона, и быстро пошел на доклад к послу Ивану Федоровичу Тевосяну. О намерениях японской стороны посол срочно доложил в Москву, предложив опередить японцев и вручить им нашу встречную ноту. Опередить было важно и нужно в связи с тем, что в то время в японской прессе была развернута шумная антисоветская кампания и наша ответная нота выглядела бы лишь как оправдание.

Москва отреагировала моментально. Тевосяну было поручено вручить ноту советского правительства правительству Японии. В ней обращалось внимание на отсутствие должной настойчивости Японии в отношении запрещения американских ядерных испытаний на островах в Тихом океане, представлявших непосредственную угрозу для японского населения. Аргументированно критиковались все доводы, которые, как нам было известно, приводились в готовящейся ноте японского МИДа.

Как только было получено указание из Москвы, мы сразу же направили в МИД Японии просьбу о приеме Тевосяна министром или заместителем министра по весьма важному и срочному вопросу. Принял нас заместитель министра. На его столе я увидел пакет, адресованный советскому посольству.

Тевосян начал официальный разговор. Излагая содержание ноты советского правительства, он делал комментарии, усиливающие позицию советской стороны. Принимавший нас заместитель министра был в полной растерянности. Очевидно, потому, что все аргументы, которые он собирался привести в обоснование положения ноты японского правительства, которая, как можно полагать, была в пакете на столе, были разбиты. Особо сильное впечатление на нашего собеседника произвело советское предложение о совместном с СССР и Японией обращении к правительству США о прекращении наших и американских ядерных испытаний.

Заместитель министра был обескуражен, не стал оспаривать положения нашей ноты, ограничившись лишь заявлением, что он передаст ее своему правительству.

В самом конце беседы секретарь заместителя министра спросил его: «Будем ли мы передавать нашу ноту?» Его шеф сухо и резко бросил: «Нет. Помолчи!» Я лично не сомневаюсь, что это была та самая нота, обсуждение которой я слышал по телефону из-за небрежно оставленной на столе трубки. Мы же передали ноту советского правительства для публикации в японской прессе и этим в значительной мере ослабили попытки поднять антисоветские настроения среди населения Японии».

* * *

От себя хочу заметить, что было это в самый разгар холодной войны.