Алексей Богатуров
По всей Европе прокатились акции протеста трудящихся против режима экономии.
Фото Reuters
Уже осенью 2010 года стало ясно: мировой кризис не закончился, а перешел из финансового в стадию социально-политического. Симптомы сдвига нарастали давно, но в картину глобальной тенденции они сложились во второй половине минувшего года. Арабские революции 2011 года поэтому – не самостоятельный феномен, а продолжение-подтверждение общей тенденции.
Началось с частностей. В марте 2010 года под давлением финансовой фазы кризиса правительство Греции было вынуждено стабилизировать бюджет. Кризис евро расшатал финансовую систему Евросоюза, и его управляющие органы, спасая ситуацию, были вынуждены пойти на непопулярные меры. Греции, проводившей социальную политику, грубо говоря, в расчете на приток помощи из бюджета Евросоюза, в Брюсселе было сказано «нет». Греческое правительство выработало план жесткой экономии ассигнований на социальные нужды.
Избалованные евросоюзовским благополучием греки возмутились. Начались протесты. Ситуация приобрела оттенок скандала, когда стало ясно, что наиболее мощные страны ЕС – прежде всего Германия, – на помощь которых привыкли полагаться государства вроде Греции, отказались субсидировать греческие социальные программы. В СМИ принялись обсуждать химерическую идею продажи Грецией некоторых из принадлежащих ей островов Германии за долги, которые накопились у Афин перед Берлином.
Германским комментаторам пришлось недолго иронизировать. В июне 2010 года массовые беспорядки начались в Берлине. Поводом для них стал план правительства Ангелы Меркель, содержавший меры по сокращению расходов для сбалансированного бюджета. Это, как и в Греции, спровоцировало возмущение. Германцы протестовали менее бурно, чем греки, но не менее упорно.
При этом в германских событиях содержался элемент иноэтничного участия: среди протестующих было много обосновавшихся в Германии выходцев из азиатских стран. Эта составляющая германских протестов придала им особенный колорит – «не немецкий». В октябре 2010 года на фоне выступлений недовольных канцлер Ангела Меркель с горечью высказалась о кризисе мультикультурности в Германии. Имелось в виду, что представители некоренных групп населения не восприняли ни трудовую этику немцев, ни характерный для них тип экономического и политического поведения.
Франция не осталась в стороне от социальных возмущений. В октябре 2010 года парижане пошли на штурм законопроекта о пенсионной реформе, главной идеей которого было увеличение пенсионного возраста на два года. К пожилым французам присоединились студенты.
Франция и Германия не укрылись от социальной напряженности в своих попытках найти пути к преодолению экономического застоя. Немецкий и французский законопроекты были вариантами спазмов этого поиска. Для президента Николя Саркози обострение внутренней ситуации было серьезным испытанием ввиду приближающихся в 2012 году президентских выборов, на которых главными конкурентами правящей партии будут социалисты и националисты. Эффект домино продолжался. В ноябре-декабре последовал всплеск возмущения в Италии. Любопытно, что протесты в этой стране выглядели менее органично, чем те, которые происходили в Греции, Франции и Германии. Политическая нестабильность на итальянской земле стала проявляться раньше, чем даже в Греции, и она имела под собой особую основу. Возмущения итальянцев начались в январе 2010 года в г. Розарно, в провинции Калабрия, на юге Италии со столкновений между местным населением и иммигрантами из стран Африки. Причиной конфликта стали крайне тяжелые условия труда африканских рабочих на сельскохозяйственных предприятиях в окрестностях города.
Это рядовое столкновение между властями не самой богатой области Италии и совсем уж обездоленными иммигрантами спровоцировало дискуссию о положении дел в итальянской экономике. Раздражение общественности обратилось против правительства.
В марте 2010 года в Италии начались демонстрации против социальной политики правительства в связи с его намерением провести общее повышение платы за обучение. Синхронность выступлений итальянской молодежи с протестами во Франции была очевидной. Но то, что в Париже выглядело кульминацией протестов, в Риме казалось срежиссированной акцией солидарности с французскими студентами. Пик итальянских протестов пал на конец года, когда в ноябре 2010-го, протестуя против повышения платы за обучение, итальянские студенты захватили Колизей, чтобы провести там свои акции.
События в Италии обладали спецификой. Их участники старались придать выступлениям характер фундаментального социально-экономического и политического протеста. Но на деле протестующие привязывали возмущение не столько к «антинародным» мерам правительства, сколько к личности премьер-министра. Циркулировали материалы о «неподобающих» сторонах личной жизни премьера Сильвио Берлускони.
Студенческие протесты в декабре 2010 года полыхнули и в Великобритании, где они тоже были сопряжены с намерением правительства повысить плату за обучение. Весь Евросоюз попал в полосу политических волнений, которых он не знал за свою историю – пока не долгую. Аналитики стали сомневаться в жизнеспособности модели «европейского социального государства».
Красочные протесты в странах Евросоюза затенили смысл происходивших в это же время событий в США. Между тем весь 2010 год в американской политической жизни проходил под знаком протестности. Американские протесты были лишены европейской революционной «скульптурности». Они не выглядели как поэтизированные и уже ритуальные действа «возмущенных», но благополучных граждан против «угнетателей». Американские протесты носили обыденный и деловитый характер.
Американская протестность в 2010 году проявила себя в электоральной форме, а не в виде уличных протестов, как в странах ЕС. Вот почему в ноябре 2010 года довыборы в Конгресс США принесли успех республиканцам, ударив по позициям демократов и администрации Барака Обамы.
Голосование на ноябрьских выборах 2010 года в США было не идейно-политическим, а протестным. Обамой вдруг оказались недовольны почти все. Большой бизнес роптал оттого, что президент уделил ему как будто недостаточную долю пирога антикризисной поддержки. Средний американец, наоборот, сердился оттого, что бизнесу дали слишком много – вместо того чтобы помогать простым людям. Но главное было в другом. Консервативная «белая Америка» глубинных материковых штатов, не смея открыто выйти за рамки политической корректности и выплеснуть негодование по поводу прихода к власти «слишком смуглого» президента, с восторгом восприняла в 2010 году возможность вложить свои полускрытые расистские эмоции в форму «чистой» критики социально-экономического курса президента Барака Обамы. Идущий из глубины протест потомков белых переселенцев против изменений «генетического кода» Америки и американской политики питал волну, которая принесла победу Республиканской партии.
Однако, заявив протест по поводу неумения администрации удовлетворить все группы населения, граждане США удержались на средней линии и не позволили политическому соперничеству партий перерасти в паралич власти. Торжества консерватизма в лице «партии чаепития» не получилось. Демократы понесли потери, но избежали сокрушительного разгрома. Амортизационная подушка позволила демократам и республиканцам после довыборов избежать внутренней холодной войны.
Американский вариант протеста отличался более умеренными формами, чем в Евросоюзе. Но протест имел под собой ту же основу, что и в Старом Свете. Он был связан с мировым финансовым кризисом и вызванными им социально-экономическими трудностями. Развитие политической ситуации в Северной Америке однотипно с тем, что происходит в Европе и подтверждает мировой характер политического спазма в разных точках планеты, включая, конечно, Россию.
В кризисе конца 2000-х – начала 2010-х годов выделилась социально-политическая фаза, отсутствовавшая в кризисах 1974–1975 и 1979–1982 годов. В прежних преобладало экономическое содержание в сочетании с явлениями международно-политического характера. Нынешний определяется комбинацией экономических явлений с комплексом внутренних социально-политических сбоев.
К экономическим и социально-политическим проявлениям с запаздыванием присоединяются черты международно-политической деструкции в форме роста угрозы нового интервенционизма. Если признаки последнего будут нарастать, то нынешний кризис окажется первым комплексным мировым кризисом со времен Великой депрессии.
