Тенденции и противоречия в Центральной Азии

Когда политические эксперты говорят о странах Центральной Азии, считается признаком профессионального шика формулировать смелые прогнозы, указывающие на неизбежность всевозможных потрясений. Чаще всего речь идет о прогнозировании конфликта за доступ к водным ресурсам. Различные футуристические прогнозы касаются внешних влияний, которые проявляются в форме перекрещивающихся интересов России, США и Китая. Особую тему представляет конкуренция энергетических поставок, по мере того как нефтегазовые месторождения Каспия включаются в планы и расчеты крупнейших энергетических компаний и мировых центров влияния.

Разумеется, все три упомянутых направления имеют место. Впрочем, не менее важным фактором, влияющим на развитие стран региона и взаимоотношения между ними, являются процессы в культурно-духовной сфере и настроения в обществе, которые могут либо соответствовать установкам власти, предлагающей народу некий сценарий будущего, либо идти вразрез с политикой правящих режимов, использующих власть как стандартный инструмент господства и обогащения.

Внутренние и региональные аспекты

При всех имеющихся различиях в экономике и политических системах постсоветские страны Центральной Азии относятся к числу стран с преобладающим мусульманским населением, где у власти находятся светские политические режимы и действуют соответствующие правовые системы. Разумеется, светская форма правления сохраняется и в ряде арабских стран, таких как Сирия, Египет и Ирак. Однако вряд ли кто-нибудь возьмет на себя смелость прогнозировать долгосрочные перспективы политического режима в Египте, если в состав правительственной коалиции войдут «Братья-мусульмане», чего они требуют официально. Или в Ираке, если оттуда будет выведен американский военный контингент.

В различных странах Центральной Азии доминирующие общественные настроения весьма разноречивы. В Туркменистане и Казахстане, получающих значительные доходы от нефтяного и газового экспорта, власти имеют объективные возможности смягчать социальные проблемы и ценовые дисбалансы. Выдвигаемые властью лозунги могут не иметь прямой привязки к реальным социальным процессам. Основной упор в экономике делается на развитие нефтегазовой инфраструктуры как основе экономического благополучия.

Серьезно зависящий от сельского хозяйства и доступа к водным ресурсам Узбекистан вынужден делать основной упор на модернизацию промышленности и развитие транзитного потенциала. В противном случае обеспечивать рост жизненного уровня быстро увеличивающегося населения будет абсолютно невозможно.

Что касается Таджикистана и Киргизии, самых бедных республик региона, политические процессы в них определяются тремя основными факторами – сохранением традиционного уклада хозяйства, взаимоотношениями кланов и массовой трудовой эмиграцией. Попытки использовать водные ресурсы, формирующиеся в горных массивах Таджикистана и Киргизии, вызывают недовольство со стороны других стран региона, и в первую очередь Узбекистана, для которого сокращение стока горных рек означает свертывание площадей орошаемого земледелия и неизбежность экологической катастрофы в зоне Арала.

Отметим, что все прежние попытки стран региона сформировать региональные межправительственные координационные структуры успеха не принесли. На всех этапах противоречия между странами Центральной Азии оказывались сильнее, чем стремление к сотрудничеству. Продолжающаяся конкуренция между Казахстаном и Узбекистаном за региональное лидерство потенциально блокирует возможности долгосрочного решения спорных проблем, таких как распределение воды и поставки электроэнергии, самими региональными государствами. Такой расклад делает потенциально возможным появление внешнего арбитра, который смог бы обеспечить принятие решений и проконтролировать их выполнение. Если, разумеется, кто-либо из внешних игроков, включая Россию, Китай, ЕС и США/НАТО, сможет предложить региону эффективную экономическую помощь и устойчивую формулу стабильности.

Внешние влияния

Центральная Азия в разной мере вовлечена в формирующиеся международные процессы. Привязка к Европе, в основном через ОБСЕ, остается символической и связана в основном с интересом Европейской комиссии к каспийским газу и нефти.

Участие в СНГ остается важным ровно настолько, насколько сам формат СНГ может сохранять эффективность. Таким образом, предмет конкуренции сводится к степени и эффективности участия стран ЦА в интеграционных объединениях, таких как ШОС и ЕврАзЭС. Участие Китая в ШОС действительно позволяет решать вопросы строительства крупных инфраструктурных проектов, будь то газопровод Туркменистан–Китай или нефтепровод из Восточной Сибири.

Перспективы предложенных Россией интеграционных проектов пока менее понятны, включая «многоступенчатый» ЕврАзЭС. При подписании основного пакета соглашений в рамках Таможенного союза в декабре 2010 года лидеры России, Казахстана и Белоруссии приняли декларацию о формировании Единого экономического пространства трех стран. Это образование было представлено не иначе как ядро «будущего Евразийского экономического союза┘ открытого для вступления других государств». С российской точки зрения смысл такой схемы более или менее понятен – тесные отношения с Казахстаном и Белоруссией могли бы сдержать рост экономического влияния КНР, тогда как коллективные силы ОДКБ предполагают минимально необходимые военные гарантии. К тому же поскольку главный предмет озабоченности российского газового сектора определялся ситуацией на европейском рынке, поставки газа из Туркменистана и Казахстана вроде бы не нарушают российских планов и поэтому могут не считаться предлогом для обострения конкуренции.

С началом войны с США в Афганистане (2001 год) Центральная Азия, подобно Ближнему Востоку или Балканам, стала зоной международной конкуренции, в которой США явно уступают растущему потенциалу КНР и остаточному влиянию России. Причем ни одна из сторон, похоже, не имеет и в обозримой перспективе вряд ли сможет иметь решающее влияние на региональные процессы.

Кроме китайского или восточноазиатского направления страны региона все в большей мере втягиваются в афгано-пакистанский клубок противоречий. Причем активизация этнополитических и военных контактов между различными группировками Афганистана, Пакистана, Таджикистана и Узбекистана может стать прямым следствием прекращения военной операции НАТО в Афганистане, разумеется, если такое решение будет принято в период между 2012 и 2015 годом.

Ответом на конкуренцию внерегиональных игроков за контроль над каспийскими энергетическими ресурсами стало декларирование прагматизма. Позиция властей Туркменистана, Казахстана, как и Азербайджана, заключается в готовности продавать газ и нефть любому покупателю, который предложит лучшую цену и обеспечит пути транспортировки. Максимальная диверсификация контрактов считается средством, позволяющим избежать диктата со стороны внерегиональных игроков.

Учитывая политическую хрупкость и социальную неустойчивость региона, испытывающего активное влияние радикального ислама, взаимная сдержанность в действиях таких стран, как Россия, КНР и США, является необходимой предпосылкой сохранения стабильности. В связи с этим планы размещения военных баз США на Каспии справедливо расцениваются политиками в странах региона как дестабилизирующий импульс. Вывод войск НАТО из Афганистана, который когда-нибудь все-таки произойдет, тоже станет серьезной угрозой региональной безопасности. Разрешение потенциального кризиса будет зависеть от сочетания интересов и взаимных усилий наиболее влиятельных государств и союзов, включая комбинации интересов в связках КНР–ЕС, КНР–Россия, Россия–НАТО, и других стран региона, включая Иран и Индию. Новый режим безопасности скорее всего будет складываться уже без непосредственного участия США, продемонстрировавших существенное падение влияния в арабо-исламском мире.