Александр Игнатов
Великий француз Шарль де Голль стоял у истоков разрядки.
Фото Jens Gathmann, German Federal Archive
Что общего между Россией и Францией и что их разъединяет? Поиск ответа на этот вопрос требует хорошего знания этих стран, тщательного раздумья, а то и долгого исследования, во всех случаях вызовет дискуссию и вовсе не обязательно приведет к согласию спорщиков. Но мне лично кажется, что причиной взаимного любопытства и даже притяжения друг к другу русских и французов служит не столько общее, сколько как раз их несхожесть, а точнее, различия географии и истории, породившие специфику быта, нравов и национальных характеров.
Мой добрый приятель, известный дипломат Алексей Глухов, прошедший всю служебную лестницу Министерства иностранных дел – от переводчика до руководителя «французской службы» – напоминает: именно русско-французское сближение, начавшееся в середине 60-х годов, позволило в 1975 году 33 странам Европы, США и Канаде подписать знаменитый Хельсинкский акт о сотрудничестве. А этот шаг, добавлю я, в свою очередь, содействовал началу горбачевской перестройки.
Тогда-то Глухов, будучи советником-посланником в Париже – это второй пост в посольстве, которое возглавлял бывший секретарь свердловского обкома КПСС Яков Рябов, и рискнул высунуться. Шел 1986 год. Телеграммы в Москву, которые регулярно готовил Алексей, доверчивый посол подписывал не читая. Так же поступил он и с ответом на пришедший со Смоленской площади странный запрос: как исправить положение с правами человека в СССР, вызывавшее постоянную критику Запада?
В проект ответной бумаги Алексей включил два десятка предложений, исходивших фактически от советских диссидентов, возмущение которых регулярно выплескивалось на страницах парижской эмигрантской газеты «Русская мысль». Речь шла об освобождении политзаключенных, свободном выезде и въезде в СССР, закрытии спецпсихбольниц, возвращении из ссылки академика Андрея Сахарова – одним словом, об окончании той «гражданской войны», которую по-прежнему вел Советский Союз со своими собственными гражданами...
Телеграмма, естественно, легла на стол тогдашнему министру иностранных дел. «Рябов такого написать не мог, – сказал Эдуард Шеварднадзе, – вызовите автора в Москву!» И, представ перед очами министра, «француз» Алексей Глухов вскоре стал начальником управления гуманитарных проблем и прав человека МИДа. По его словам, роль министерства в решении этих вопросов в нашей стране была в тот период определяющей.
Вот один из примеров. 7 декабря 1988 года, накануне 40-й годовщины подписания Декларации прав человека, ради которой Глухов вновь оказался во французской столице, но уже вместе с освобожденным Сахаровым, произошло сильнейшее землетрясение в Армении. В то же утро глава международной общественной организации «Врачи без границ» Бернар Кушнер (он только что покинул пост министра иностранных дел Франции) заявил Алексею, что готов направить армянам два французских военных самолета со спасателями и срочной помощью.
Это предложение Глухов передал в Центр с учетом того, что для получения всех разрешений на пролет через СССР иностранных самолетов требуется пять дней. Но ситуация в данном случае требовала немедленной реакции. И тогда на свой страх и риск он закончил послание словами: «Прошу срочного разрешения на пролет. Если сегодня к 17 часам не получу ответа, даю добро на вылет┘»
Все кончилось благополучно. Но, вспоминая о своем рискованном шаге, мой собеседник уверен: если бы между Парижем и Москвой не существовало особых отношений, не было бы ни поступившего ему моментального предложения о помощи, ни выбитого у Москвы разрешения на сверхсрочный полет вопреки всем правилам и традициям.
Ошибка Джона Кеннеди
Что же это за особые отношения? Они складывались постепенно после возвращения в Елисейский дворец генерала Шарля де Голля в конце 50-х годов. Но любопытно, что де Голля подтолкнуло на сближение с Москвой не что иное, как┘ проект президента США Джона Кеннеди, предложившего в 60-х годах оснастить крупное военное судно НАТО ядерным оружием и включить в экипаж немцев. Допустить ФРГ к ядерному оружию в любой форме – для французского президента это было абсолютно неприемлемо. Позиции Франции и России совпадали, как, впрочем, и геополитические расчеты. Свидетельство это принадлежит деголлевскому министру иностранных дел Кув де Мюрвилю, поделившемуся своими воспоминаниями на сей счет с российским историком, доктором наук Юрием Рубинским.
Символом этого сближения стал нашумевший в то время визит в СССР президента Франции де Голля в 1966 году. Собственно, и сам термин «разрядка», la detente, который стал вскоре употребляться без прилагающихся к нему слов «международной напряженности», вошел в политическую практику с подачи великого француза в те годы. И остался одним из основополагающих для всех последовавших документов российско-французского взаимодействия, а затем и общеевропейского сотрудничества. Кстати, именно французы с самого начала потепления потребовали включить еще в двустороннюю повестку дня тему прав человека, без которой Париж вести переговоры отказывался.
В Москве Хельсинкский акт пробивался трудно: согласовывая каждое слово, советские дипломаты оглядывались прежде всего на┘ политбюро. Помимо МИДа свое добро должны были дать представители ЦК КПСС, КГБ и армии, и далеко не все из них готовы были соглашаться или хотя бы искать компромисс.
Главный вывод Глухова, ставшего послом России в Люксембурге, затем в Эстонии, а ныне пенсионера, таков: «Разумный отклик на критику французов в наш адрес во многих случаях позволял сделать шаг вперед для решения наших собственных, давно назревших проблем┘ Ибо даже с учетом подписания Хельсинкского акта до многих, давно необходимых перемен было ой как далеко!»
┘Летом этого года в Москве вышла в свет на русском языке книга «Россия–Франция. 300 лет особых отношений». Правда, первыми ее увидели парижане – гости Российской национальной выставки, приуроченной ко Дню России, 12 июня, и развернутой в помпезном здании Гран Пале. Подготовке книги содействовали наши научные институты, Министерство культуры РФ и лично министр, он же бывший посол во Франции Александр Авдеев. Ее основой послужил коллоквиум коллектива авторов – историков и культурологов, специально устроенный во французской столице.
Читатель может спросить: если потепление в отношениях Москвы и Парижа началось при президенте де Голле, со второй половины 60-х годов, то как можно говорить о трех столетиях особых отношений?!
Ответственный редактор книги, тот самый Юрий Рубинский, который поддерживал связи не только с Кув де Мюрвилем, но и со многими видными политиками страны, проработав в нашем парижском посольстве 18 лет (редчайший случай!) как ведущий специалист по Франции, объяснял, что особые отношения необязательно всегда равноценны дружеским – они могут оказаться в какое-то время и весьма напряженными. Как это многократно бывало в истории российского и французского государств, переживших всякое...
От первого визита во Францию российского царя Петра Первого в 1717 году до российско-французского договора 1992-го, от взаимных увлечений друг другом вплоть до близких отношений до двух тяжелейших войн ХIХ столетия – Отечественной против Наполеона и Крымской. Хотя чаще наши страны воевали вместе против третьей стороны, в том числе в двух самых кровопролитных мировых столкновениях ХХ столетия против Германии. От полной отчужденности еще незадолго до визита во Францию Петра Первого до регулярных поездок друг к другу не только первых лидеров, но и многих министров. Наконец, от непонимания друг друга до множества взаимных культурных проектов, намного обогнавших масштаб коммерческих связей.
Люди и нравы
Межгосударственные отношения носят основополагающий характер, но зачастую не менее важно, кто и как их осуществляет. Я спросил у посла Глухова, увеличился ли объем работы в министерстве после начала разрядки. «Разница между работавшими на Францию и теми, кто занимался другими странами, была колоссальной, – вспоминает он. – «Французы» бегали по коридорам высотного дома, «итальянцы» ходили, «испанцы» и «португальцы» – сидели».
Нынешний директор первого Европейского департамента МИДа Олег Белоус помнит, что в 70-х годах прошлого века Францией занимались человек 30, сейчас – не больше шести-семи, как и в отношении других стран. Да и работа была иная: месяцами обсасывали каждый шажок предстоявшего через много месяцев визита Брежнева. В то время в списке советских дипломатов в Париже числились более 100 человек, сейчас, наверное, раза в два меньше.
И дело не только в том, что отношения с другими государствами ныне развиваются тоже успешно. В посольстве Франции в Москве появилось больше людей, знающих русский, иногда даже отлично, – можно реже привлекать переводчиков. Даже президенты, как это видно из телерепортажей, регулярно переговариваются между собой на иностранных языках. Произошла революция в информационной технике и технологии. Передача шифром сохраняется, но ее роль снизилась, получение информации заметно упростилось и ускорилось.
Самих переводчиков Глухов сравнивает с врачами или слугами: людей этих профессий не стесняются. Поэтому со временем, уже отойдя от дел, они становятся источниками рассказов о всяких курьезах и ляпах тех или иных государственных деятелей. Бывший посол помнит многие из них, случавшихся на русско-французских форумах или при их подготовке, невольным свидетелем которых он оказывался.
Предупреждая оплошности и памятуя их рабоче-крестьянское происхождение, руководителям СССР готовились так называемые личные памятки. Иными словами, записки для поддержания «умного и уместного разговора наедине» с иностранными партнерами. При визитах в Париж одна из таких подсказок напоминала, что «Эйфелева башня – выдающееся сооружение инженерной мысли Франции», «Гюго и Бальзак – классики французской литературы» и т.п. Среди нашей тройки лидеров, вспоминает Глухов, своей интеллигентностью выделялся глава правительства Алексей Косыгин. И все же никакие предосторожности не могли предупредить непредвиденных промашек вождей.
 Леонид Брежнев и Жорж Помпиду находили общий язык. Фото РИА Новости |
Так, в ходе первого визита во Францию в 1971 году, оставшись наедине с президентом Жоржем Помпиду и поблагодарив его за приглашение, Леонид Брежнев, расчувствовавшись, неожиданно добавил. «А знаете, мой первый приезд сюда мог состояться лет 25 тому назад, сразу после войны┘ На военной машине с охраной». Французский президент, усмехается Глухов, бледнеет. «Многие наши офицеры, – продолжает Леонид Ильич, – ездили прогуляться по Франции из оккупированной Германии. Но их ловила комендатура, и меня не пустили┘» Увы, подготовка наших лидеров не позволяла им чувствовать себя непринужденно рядом с французскими политиками: они всегда оставались членами Компартии. А уж этот идеологический аспект никогда не упускала ехидная французская пресса.
Накануне визита де Голля в Советский Союз парижские газеты, к примеру, опубликовали перевод статьи о генерале из Большой советской энциклопедии, где почетного гостя, как велит классовый подход, назвали «реакционным буржуазным деятелем». В «сталинском» зале Кремля, где диктатор любил смотреть кино, перед приездом французского президента члены политбюро смотрели апологетический документальный фильм о генерале. По его окончании Брежнев покачал головой: «Какой прожженный политикан!»
Тот же Николай Подгорный отличился, проявив присущую многим нашим наивность. После очередного раунда переговоров он тихонько задал Брежневу вопрос: «Леонид, Помпиду – наш человек?»
Так же отреагировал кто-то из вождей на привычку генерала де Голля заканчивать публичные речи за границей популярными выражениями на языке хозяев. Выступая в тогдашнем Ленинграде под проливным дождем, президент Франции не только выстоял, но и провозгласил напоследок по-русски: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия!», вызвав слезы у встречавших партийных бонз┘ Нет, не «политикан», а настоящий политик-профессионал!
О чем свидетельствует и другой случай, также рассказанный мне Глуховым. На встрече во Франции Алексей Косыгин вручает генералу настойчиво предлагаемый Москвой проект франко-советского политического договора с вопросом, что думает президент об этой инициативе, которую французские дипломаты, готовя визит, категорически отвергли. Ни минуты не колеблясь, де Голль отвечает как настоящий иезуит: «Нет такой инициативы, которая была бы невозможной во франко-русских отношениях!» Чтобы потом также отказать.
Проявляли, однако, и французы в отношении Кремля нереальные расчеты и тщетные надежды. В переговорах с Косыгиным де Голль высказался, к примеру, за ограничение монополии доллара и предложил направить в Москву в качестве посла известного экономиста О.Вормсера, чтобы подготовить возможные совместные шаги в этом направлении. Посол-то приехал, но сделать ему мало что удалось.
┘Вообще французские лидеры чаще были высокомерны, советские, как поется, держались за «собственную гордость». В этом знатоки видели причины определенной напряженности в общении на высшем уровне. Хотя при надлежащей подготовке этих встреч и по сообразительности стороны чаще были сравнимы, считает Глухов. И их взаимопониманию, по его мнению, больше всего мешала идеологическая пропасть. Немалый вред двусторонним связям принес отказ Советской России от выплаты царских долгов, от чего более всего пострадал французский средний класс. Октябрьская революция изменила и оценку российского вклада в войну 1914–1918 годов, и героической борьбы русского экспедиционного корпуса во Франции. Хотя в скором времени неподалеку от уже упоминавшегося Гран Пале павшим в той войне российским солдатам будет установлен памятник.
С другой стороны, разрядка и перестройка дали уникальный шанс на укрепление двусторонних отношений. Сам Алексей с гордостью говорит, что был инициатором подготовки советско-французского соглашения о культурном сотрудничестве, куда он лично включил помимо традиционных сфер и пункт о кулинарии, а также об открытии культурных центров в Париже и Москве.
Полвека спустя
Так или иначе, но с начала разрядки прошло почти полвека. И на днях Ассоциация друзей Франции (бывшее общество СССР–Франция) вместе с Институтом Европы отпраздновали 120-ю годовщину со дня рождения де Голля. Менялись главы государств, правящие партии, их идеологии, разногласия между Парижем и Москвой приходили и уходили┘ Как же выглядит сегодня начатое генералом сближение с Москвой?
«Мы продолжаем оценивать партнерство с Францией как привилегированное или стратегическое, – говорит мне Олег Белоус, в заботы которого входят связи с Францией. – Исторически влияние и необходимость их подтверждаются, что особенно ясно чувствуется на поворотах истории. Отношения с французским государством остаются до сих пор лучшими, нежели с другими странами. Хотя экономически немцы, голландцы и итальянцы ныне опережают французов в торговле с Россией, несмотря на то что в последние годы заметны усилия Парижа в этом плане».
В кризисном 2009 году русско-французский товарооборот составил 17 млрд. долл., хотя за год до того он дошел до 22,25 млрд. Ситуация в 2010 году подравнивается к тому рекордному году. Париж делит 7–8-е места среди лучших партнеров России. По объему накопленных инвестиций французы обошли США: 8,6 млрд. долл. против 7,6, но у Германии эта сумма равна 19,8 млрд. Размер российских инвестиций во Франции невелик: 115 млн. долл. У нас насчитывается 470 предприятий с участием французского капитала, причем этот список достаточно диверсифицирован по отраслям: тут и энергетика, и автомобилестроение, и фармацевтика, и косметическая промышленность, атомное и транспортное машиностроение, добыча нефти и газа┘
Одними из самых интересных новых проектов Белоус называет предстоящее в первом квартале 2011 года начало запусков ракеты «Союз» во французской Гвиане и дебют поставок в декабре пассажирского самолета «Суперджет-100» с совместным двигателем французской фирмы СНЕКМА и российского НПО «Сатурн» и с авионикой компании Thales.
┘Вообще-то у великих держав со всеми особые отношения, объясняют дипломаты. Поэтому по поводу Франции они, как правило, использовали термин «предпочтительные отношения». Иными словами, при прочих равных условиях и обстоятельствах Москва отдает предпочтение Франции. Профессор парижского Института политических наук Анн де Тенги, соавтор уже упоминавшейся мною книги историков, сомневается в сохранении приоритетного характера связей Парижа с Москвой, настаивая скорее на «традициях дружбы и сотрудничества». Я бы сказал, что одно не исключает другое. Вопрос лишь в конъюнктуре и удобстве использования того или иного подхода либо дипломатического инструмента, в чем Франция давно преуспевает и что устраивает Россию.
