Бахтияр Тузмухамедов
Охранные фирмы оснащены не хуже регулярной армии.
Фото Reuters
Совокупность правовых норм, регулирующих ведение вооруженной борьбы и защищающих пострадавших от нее, будь то раненые и военнопленные или опаленные боями гражданские лица, прежде именовалась законами и обычаями войны (вооруженного конфликта), но последнее время все чаще – международным гуманитарным правом (МГП). Основу его составляют четыре Женевские конвенции о защите жертв войны 1949 года и три дополнительных протокола к ним, ряд других договоров, принятых до и после Женевских конвенций, а также обычаи, некоторые из которых стали частью договоров, иные же существуют в общечеловеческих представлениях о том, «что такое хорошо и что такое плохо», а потому представления об их содержании могут значительно различаться, как и вообще мнения об их существовании. МГП условно разделяют на «женевскую» и «гаагскую» ветви. Первая ориентирована на охрану прав жертв войны, вторая – на ограничение средств и методов вооруженной борьбы.
Однако новейшие вооруженные конфликты, поведение в них враждующих сторон, новые и непредвиденные методы и формы использования средств поражения, их бурное развитие поставили МГП перед трудноразрешимыми проблемами, которые едва ли могли себе представить даже самые ясновидящие из идеологов и разработчиков Женевских конвенций о защите жертв войны. Вот лишь некоторые из них.
Дистанционный бой
Отдельные вооруженные конфликты по-прежнему позволяют различить линию фронта и поле боя. Таким был вооруженный конфликт на Кавказе в августе 2008 года, которому, за исключением отдельных эпизодов, было свойственно постоянное соприкосновение враждующих сторон.
Современный вооруженный конфликт с использованием высоких технологий ведется не на поле боя, а в среде, включающей сушу, море, воздух, космос и киберпространство. Это не исключает непосредственного огневого контакта между враждующими сторонами, и, как показывает опыт Афганистана и Ирака, современная армия нередко вязнет в традиционных боях. Однако и на тактическом уровне сторона, обладающая новейшими технологиями, стремится максимально использовать свое преимущество.
Эти технологии позволяют применять средства поражения, оператор которых находится на значительном удалении от места вооруженного конфликта. Например, оператор беспилотного боевого (то есть оснащенного средствами поражения) летательного аппарата может находиться за сотни и даже тысячи километров от маршрута полета к цели и места выполнения задания. В Афганистане и Пакистане проводятся операции с массированным использованием беспилотных аппаратов. Являются ли законной целью для противника помещение, из которого оператор управляет аппаратом, коммуникационные сети, по которым осуществляется управление? Каналы удаленного управления таким средством непременно включают искусственные спутники Земли. А если это коммерческий спутник с выделенными военными каналами или, наоборот, военный спутник с выделенными гражданскими каналами, по которым, в то время как через тот же спутник наводится на цель беспилотник, передаются критически важные данные о предотвращении пандемии какого-нибудь лягушачьего гриппа? Нанесение кинетического или кибернетического удара по такому спутнику приведет к обезвреживанию или потере беспилотника, но одновременно лишит человечество возможности предотвратить губительный мор. Фантазия дилетанта? Как знать...
С точки зрения традиционного МГП принимает ли оператор такого боевого средства непосредственное участие в военных действиях и являются ли законными целями он сам, управляемый им аппарат, средства управления, наконец, его жилище, находящееся в тихом пригороде Вашингтона или где-нибудь в штате Колорадо? Какое квалифицирующее значение имеет то обстоятельство, что оператор может быть как военнослужащим, так и гражданским лицом – сотрудником государственного учреждения (ЦРУ США) или частной компании, заключившей контракт с правительством? Исключает ли законность поражения этих целей вероятность причинения побочного ущерба – гибели членов семьи оператора от рук бойца «Талибана» или части человечества – от новоявленного гриппа?
Роботы-бойцы
Известные нам роботы военного назначения, наземные или воздушные, имеют оператора. Но, как мне рассказывали на фирме, разрабатывающей эти средства, недалек тот день, когда роботы, в том числе боевые, то есть предназначенные для нанесения поражения, будут обладать достаточным программным обеспечением, чтобы исключить человека из системы управления. Кроме того, на них будут устанавливаться специально разработанные средства поражения, а не наспех приспособленные из тех, что уже состоят на вооружении. Если в программе управления произойдет сбой – в силу несовершенства программы или враждебного воздействия по ней – и робот взорвет школу или перестреляет персонал гуманитарной организации, кого нужно будет признать лицом, непосредственно участвующим в военных действиях и ответственным за гибель лиц, защищенных МГП? Капрала, который извлек робота из контейнера и нажал кнопку «пуск»? Программиста? Или же хакера на другой стороне конфликта, который взломал программу управления и не позволил роботу выполнить боевую задачу, но обратил его против гражданских лиц?
Бой в киберпространстве
Может ли быть уже сейчас враждебное воздействие по компьютерным сетям предметом регулирования кодифицированного МГП? Вот сценарий, рожденный далеко не самым больным воображением: взлом сетей системы гражданской обороны в угрожаемый период приводит к подаче сигнала тревоги, по которому люди должны направляться в укрытия, в том числе на станции метрополитена. Одновременный взлом систем управления гидротехническими сооружениями приводит к затоплению тоннелей.
По-видимому, такое воздействие подпадает под определение «нападение» («акты насилия в отношении противника, независимо от того, совершаются ли они при наступлении или при обороне», как гласит Первый дополнительный протокол к Женевским конвенциям) или если объектом его являются гражданские лица, либо они страдают от его последствий (там же). При этом наряду с физическим насилием запрещается и угроза насилием, имеющая целью терроризировать гражданское население.
А как отвечать на такую атаку – кибернетическими или кинетическими средствами, а главное, по кому бить?
 Пилоты дронов находятся далеко от поля боя. Фото Reuters |
Средства старые, проблемы новые
Потребности борьбы с терроризмом на воздушном транспорте, превратившемся в самую заманчивую цель, обуславливают новые подходы к использованию так называемых мягких, иначе говоря, легко разворачивающихся или сплющивающихся в теле человека пуль. Такая пуля, выпущенная из пистолета, обладает высоким останавливающим эффектом, но кинетической энергией, недостаточной для того, чтобы, по расчетам специалистов, пробить обшивку пассажирского авиалайнера, летящего на большой высоте, что вызвало бы быстро нарастающую разгерметизацию с катастрофическими последствиями. Но МГП запрещает их применение! Мне могут возразить, что применение таких пуль запрещено в вооруженном конфликте, но допустимо в правоохранительных целях. Однако, если признать, что применительно к контртеррористической деятельности граница между правоохранительной деятельностью и уровнем насилия, присущим вооруженному конфликту, стирается или же захват воздушного судна осуществлен в рамках вооруженного конфликта, налицо еще один пробел в регулировании.
Кто воюет?
Вооруженные конфликты, будь то не международный, происходивший на российском Северном Кавказе или в Афганистане, ставший после 2001 года международным, контрастно высветили проблемы, связанные с применением ключевого для МГП критерия непосредственного участия в военных действиях. Считать ли лицом, участвующим в вооруженном конфликте, сельского жителя, который днем пасет овец, а ночью нападает из засады на военнослужащих или минирует дороги? А если он делает это не каждую ночь, а раз в неделю, в месяц? Или если когда-то он выходил на охоту постоянно, но уже полгода как вернулся к мирному труду? Где порог интенсивности, после превышения которого лицо становится участником военных действий и законной целью?
Трагической реальностью современных вооруженных конфликтов, скажем, такого затяжного, как палестино-израильский, стало использование враждующими сторонами так называемых живых щитов. По собственному опыту знаю, как в Боснии бойцы одной из враждующих сторон ставили миномет между школой и больницей, выпускали несколько мин и быстро сворачивались, противник же отвечал с закрытых позиций, так сказать, «на звук», после чего на последнего обрушивался шквал обвинений в бесчеловечности.
Это особенно характерно для асимметричных конфликтов, когда более слабая сторона старается компенсировать свою военную слабость, загораживаясь гражданским населением или объектами. А если живой щит состоит из гражданских лиц, добровольно прикрывающих собой минометную позицию, с которой ведется огонь по противнику? Теряют ли такие добровольцы защиту, предоставляемую им МГП, становятся ли они непосредственными участниками военных действий?
Коммерциализация войны
Чертой современных вооруженных конфликтов стало явление, которое в иностранной правовой доктрине именуют «огражданствлением» (civilianization) вооруженных сил. Речь идет о привлечении персонала гражданских коммерческих подрядчиков к обслуживанию и ремонту военной техники, компьютеров и средств связи, такие специалисты входят в экипажи самолетов радиолокационного обнаружения и управления. Некоторые вооруженные силы зависят от такого рода услуг настолько, что без них не смогут выполнять боевые задачи.
Факт, немаловажный с точки зрения МГП: при действиях в условиях вооруженных конфликтов такие гражданские специалисты могут получать обмундирование военного образца, включая средства защиты, и даже личное оружие. При этом они не находятся в подчинении военного командования, если только не являются государственными гражданскими служащими.
Кто они с точки зрения МГП: гражданские лица, следующие за вооруженными силами, или же лица, принимающие непосредственное участие в вооруженном конфликте?
Относительно новая проблема, требующая юридического решения, порождена растущим присутствием в зонах вооруженных конфликтов частных охранных и военных компаний (некоторые из них, например XE Services, прежде именовавшаяся Blackwater, на слуху даже у непосвященных). По некоторым данным, в разгар коалиционной операции в Ираке на 150 тыс. военнослужащих коалиционных сил приходилось не менее 25 тыс. сотрудников таких компаний. Наряду с охраной иностранных официальных лиц и дипломатических представительств, местных чиновников, корпоративных клиентов, оказанием консультационных и иных услуг они неоднократно участвовали в военных действиях, причем не только в вынужденных оборонительных. Каков статус этих компаний, какую и в качестве кого несут они ответственность за свою деятельность в условиях вооруженного конфликта?
Необходимо отметить, что персонал этих компаний не подпадает под определение «наемник», как оно дается в Международной конвенции о запрете наемничества и Первом дополнительном протоколе к Женевским конвенциям.
Попытки найти подходы к урегулированию этой проблемы были недавно предприняты в Документе Монтрё, разработанном по инициативе правительства Швейцарии, и проекте рабочей группы, образованной в свое время Комиссией ООН по правам человека и унаследованной Советом ООН по правам человека. Обе инициативы имеют существенные изъяны. Документ Монтрё в основном сосредоточен на проблеме лицензирования компаний и стремится сохранить за их персоналом статус гражданских лиц. Проекту рабочей группы Совета по правам человека присущи чрезмерная диспозитивность и ограничительно-запретительный уклон, что заведомо делает его неприемлемым для ряда заинтересованных и влиятельных государств.
Что делать?
Появление в конце прошлого года известного доклада комиссии Ричарда Голдстоуна вызвало ожидаемую болезненную реакцию в Израиле, официальные круги которого даже потребовали пересмотра существующего корпуса норм МГП. Однако разработка новых договоров – дело совсем не скорое. К тому же кодифицированная норма, пусть она и понятна, относительно стабильна, предсказуема, все-таки в подвижной сфере регулирования быстро устаревает. Пробелы в регулировании мог бы заместить международно-правовой обычай, то есть неписаное правило поведения, получившее широкое признание, но он формируется долго, само его существование и содержание выявить и согласовать труднее.
Одним из путей компенсации пробелов может быть юриспруденция международных судов и трибуналов, прежде всего уголовных. Здесь надо заметить, что в отечественном международно-правовом цеху сформировалась группа критиков таких судов, прежде всего Международного трибунала по бывшей Югославии (МТБЮ), примкнувшая к несколько идеосинкратической ветви экспертного политологического сообщества. Между тем влияния трибуналов на развитие МГП нельзя отрицать.
Например, действующее МГП восприняло вывод МТБЮ о том, что нарушение ряда основных запретов, перечисленных в Женевских конвенциях, составляет военное преступление. В первоначальном значении эти запреты не предполагали непременного наказания, оставляя решение на усмотрение государств. Был воспринят и более либеральный по сравнению со Вторым дополнительным протоколом подход к критериям вооруженного конфликта немеждународного характера. Для квалификации противостояния между правительственными силами и антиправительственными группами или между самими такими группами в качестве такого конфликта достаточно наличия признаков длительности вооруженного конфликта и организованности антиправительственных вооруженных групп. Эти и другие результаты деятельности трибуналов нашли отражение в Римском статуте Международного уголовного суда.
Важное направление – совершенствование национального законодательства, а здесь работы – непочатый край. Взять российский УК. С точки зрения МГП ныне действующий кодекс – шаг назад по сравнению с советским предшественником. Все МГП втиснуто в одну-единственную статью! Рано говорить и о выполнении законодателем указания, которое дал ему Конституционный суд в постановлении по «чеченскому» делу еще в 1995 году: привести законодательство, регулирующее применение военной силы, в соответствие с международными нормами.
Впрочем, Вооруженные силы во многом благодаря усилиям юридической службы пошли дальше: предписание выполнять МГП включено в уставы, введены в действие ряд наставлений об изучении и применении правовых норм, причем разрабатывались они с учетом международного опыта.
И вот мы подошли к главной проблеме: как обучить и воспитать тех, кто обязан все существующие и перспективные нормы и правила применять, как обеспечить их строгое соблюдение, а нарушения – строго и справедливо карать. Без ее решения все вышеизложенное представляет сугубо академический интерес.
