Александр Караваев
Нурсултан Назарбаев продвигает интеграционные процессы в Содружестве.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В марте 1994 года президент Казахстана Нурсултан Назарбаев выступил в МГУ с набором тезисов, впоследствии названных концептуальной речью, о евразийском объединении бывших республик СССР – стран СНГ, на тот момент не более трех лет как получивших статус независимых государств. Давайте посмотрим на то, что сегодня называют «евразийской идеей», каким образом транслировалась в современность эта социально-политическая концепция из корпуса наследия русской философии начала XX века.
Сложность обсуждения и даже рационализации «евразийской идеи», уточним, в той форме, какую она получила в постсоветской период, заключена в размытости ее содержательной базы, а также в отсутствии самого предмета научного обсуждения. Сегодня «евразийство» скорее фиксируется как направление в творчестве публицистов, как определенная школа геополитической мысли (для ряда философов «евразийство» – это своеобразная эсхатология, теория последнего противостояния мира Евразии с миром «атлантическим»). Можно говорить о евразийском мотиве в литературе, в поэзии.
В сфере актуальной политики, точнее – в устах политиков, «евразийство» обнаруживает себя как набор околоидеологических тезисов. Политики и публицисты, ощущающие себя «евразийцами», могут развить его в полноценную политическую идеологию, призванную стать надстройкой, идейно-политическим обоснованием интеграционным проектам двух экономических лидеров СНГ – Казахстана и России. Таким образом, если мы сосредоточимся на сфере политики, то говорить о «евразийстве» как доктрине в полноценном смысле нельзя. Но мы можем говорить о политтехнологическом продукте, призванном выполнить текущие и перспективные задачи его авторов.
Первый постсоветский импульс «евразийства» на уровне высокой политики пришел из Казахстана. В чем заключалась идея Назарбаева? Помимо общих слов даже в среде специалистов мало кто вспомнит контекст назарбаевской инициативы.
В тот период активно обсуждался вопрос техники принятия решений в рамках СНГ: консенсусом всех или просто большинством голосов. Принцип консенсуса подразумевал равенство всех участников Содружества и возможность одной страны блокировать решения остальных. Принцип большинства подразумевал, что голоса в новом союзе распределяются, учитывая вклад каждого государства в СНГ. Выбор той или иной модели напрямую затрагивал не только механизм политического управления, но и возможность новых независимых государств в структурах СНГ полноценно реализовывать и отстаивать свои интересы на равных с Россией. Никто не знал, как в итоге сложится судьба нового постсоветского союза, кто будет играть в нем первую скрипку, поэтому та политическая игра стоила свеч. Особенно на фоне сегодняшней пустой повестки СНГ. Парадокс в том, что в первые месяцы существования Содружества многие политики как в России, так и в сопредельных странах искренне надеялись на сохранение общей советской инфраструктуры под единым управлением: несмотря на сепаратистские конфликты, считалось, что геополитических и прочих трений у бывших братских республик в дальнейшем не будет и интеграция неизбежна. Идея «евразийского единства» очень кстати подходила, учитывая дефицит какого-либо другого обоснования сохранения единства стран СНГ, кроме рухнувшего общесоветского дома.
«Евразийское единство» Назарбаева подводило обоснование под механизм равновесного с Россией участия субъектов в СНГ, а также необходимость консенсусного голосования. Казахстанский лидер понимал, что все постсоветские президенты легко согласятся с этим выгодным принципом, он надеялся, что они окажут хотя бы общую риторическую поддержку «евразийству». В свою очередь, автор инициативы получал роль модератора политэкономических процессов и статус неформального лидера Содружества.
Вынесем за скобки личные амбиции других лидеров СНГ – видных советских чиновников. Многие были готовы экспериментировать на этом новом для них поле. Несмотря на бурный рост конфликтующих друг с другом национальных идеологий, евразийская идея была как раз весьма кстати, учитывая известную ностальгию по единому большому пространству от Бреста и Крыма до Душанбе и Бишкека, а также учитывая то, что инициатива Назарбаева содержательно ни к чему не обязывала. Впрочем, как и многие другие политические заявления и декларации СНГ.
«Евразийство», в версии Назарбаева, было далеко не «маршрутной картой» формирования реального союза постсоветских государств Евразии, зато несло определенный романтический мотив возвращения к утраченному на новом витке развития и могло принести реальные политические дивиденды. Одним словом, замечательный политтехнологический продукт.
Но вернемся в Россию. Как у нас отреагировали на новую казахстанскую редакцию «евразийства»? Публично, на высшем уровне назарбаевскую инициативу встретили с одобрением, что понятно, учитывая ее формально отдаленное родство с доктриной российских евразийцев. Как мы помним, в России также искали обоснование для постсоветского единства бывших республик, хотя более актуальной виделась задача нащупать собственный российский путь развития: вспомним дебаты о национальной идее.
 Страны ЕврАзЭС пытаются реализовать идею о зоне свободного перемещения товаров. Фото Reuters |
При более глубоком рассмотрении оказывалось, что казахстанское «евразийство» несет содержание, не вполне совпадающее с его российским пониманием. В Москве были убеждены, что объединение СНГ должно учитывать вклад каждого государства в структуру, а следовательно, равноправия в этой структуре быть не может. Поэтому в данном случае «евразийская» риторика не имела значения, главное – сам принцип. Но коль скоро Россия опоздала придать этой инициативе нужный импульс, а Назарбаев уже развернул ее в своем ключе – Москва не стала развивать эту тему. Вплоть до прихода Путина на арену СНГ. Тогда «евразийская» риторика стала наполнять экспертные обсуждения совместной работы в рамках ЕврАзЭС.
В чем, собственно, отличие казахстанской и российской версий «евразийства»? Обратимся к их формально общему источнику – статье «Евразийство» 1927 года. В ней постулируется опора на сильное идеократическое государство, победившее большевизм, имеющее все механизмы народной демократии, делается упор на религиозную толерантность при главенствующей роли православия, подчеркивается необходимость интенсификации сельского хозяйства, индустриализации промышленности. Кажется, что за рядом исключений такая программа могла бы подойти для инсталяции в постсоветский период, особенно в части экономики и госрегулирования. Но главная геополитическая мысль того времени заключена в формуле Россия–Евразия: то есть единое пространство, близкое по размерам с Российской империей, но добровольно объединенное и согласное с политической доктриной российского «евразийства».
Иными словами, в постсоветский период эту формулу можно перевести как «единое пространство, регулируемое российскими социально-политическими и гуманитарными стандартами». Но отсюда возникает вопрос о лидирующей роли России. Затем требование второго государственного языка – русского, двойного гражданства, общей системы безопасности и единого экономического пространства. Как известно, на этом настаивали многие российские политики, а некоторые считают этот вариант достижимым и по сей день...
Предложение Назарбаева снимает острые углы вопроса российского лидерства. Оно оказалось странным сплавом единого экономического пространства в сочетании с независимым национальным строительством и суверенной внешней политикой каждого участника СНГ. Многообещающе прозвучав в вакууме после краха СССР, теперь такие разговоры выглядят наивно. Поэтому сегодня «евразийство» Назарбаева редуцированно сугубо до технологии региональной интеграции: вслед за Таможенным союзом известная инициатива Назарбаева о создании единой валюты в рамках ЕврАзЭС. Общее ментальное пространство пытаются выстроить по линии социокультурных связей: его же предложение по созданию единого образовательного пространства.
