Бедные соседи – не самые лучшие

Трудоспособное население Киргизии осталось не у дел.
Фото Виктории Панфиловой

На политику России в Центральной Азии обрушились сразу три беды: мировой кризис, приход к власти в США Барака Обамы и победа РФ над Грузией, увенчавшаяся признанием Москвой независимости Абхазии и Южной Осетии. Эти несчастья приключились со всей российской политикой – внутренней ли, внешней. Но здесь речь только о Центральной Азии. Впрочем, надо признать, что несчастье может считаться и относительным.

Кризис еще ударит по южным соседям основательно. Но ведь они, кроме Казахстана, вечно проживают в этом кризисе, и к нему привыкли. Об утлости реформ, коррупции, безработице говорить не приходится. Во время прошлогодних поездок по Киргизии и Таджикистану каждый второй собеседник с ужасом говорил, что «эту зиму мы не переживем». Пережили, однако. А ведь к обеим республикам подступал голод, холод и мрак (ввиду отсутствия регулярной подачи электроэнергии). На крышку унитаза в прекрасном китайском ресторане в Душанбе было налеплено множество свечных огарков – на случай, если свет погаснет в критический момент.

В благополучном Казахстане о кризисе, который пришел сюда раньше, его символом стали застывшие строительные краны, в Астане чем-то похожие на восставшие из могил скелеты.

Бедные соседи – не самые лучшие. Они плохи уже тем, что могут что-нибудь попросить... Хотя стоп, почему плохи, может быть, сегодня как раз этим и хороши. Если они и не просят, то им можно что-то (кредиты, например) в обмен на что-то (слушать советы России) и самим пообещать. Кризис делает политику более «товарной», и, если у тебя есть деньги, ты можешь какую-то ее часть и прикупить. Прикупить можно даже без политики, если у продавца нет другого выхода. Сбербанк, например, прицеливается на казахстанский БТА-банк.

Обозначился еще один рычажок, которым можно воспользоваться, – миграция. Москва вдвое сократила «мигрантский лимит», а может, уменьшит его еще больше. В России обретаются 1 млн. узбеков и по полмиллиона таджиков и киргизов, так что легко представить, что случится, если эти безработные в одночасье перекочуют к себе на родину.

Кризис легко приводит к дестабилизации. В качестве вариантов называют сразу два типа революций – оранжевую и зеленую. Ни та, ни другая России не нужна, хотя опыт подсказывает, что с зелеными (то есть исламистами) ей договариваться сподручнее, чем с оранжевыми.

У Москвы появились заманчивые перспективы. Она принялась укреплять инертные, но все же действующие ЕврАзЭС и ОДКБ, сколотила силы быстрого развертывания, призванные обеспечить безопасность участников ОДКБ по периметру их внешних границ, подписала и ратифицировала протокол «О механизме оказания военно-технической помощи государствам ОДКБ», предусматривающий безвозмездные военные поставки в случае, если на участника договора совершено нападение. Российские политики подчеркивают, что все это не имеет отношения к внутреннему положению в стране. Но хорошо известно, что внешняя агрессия может трактоваться по-разному.

В Кремле, похоже, решили, что кризис дает уникальный, может, последний шанс для укрепления собственных позиций. Удастся ли ему эту сделать – вопрос неоднозначный. Тем более что действовать приходится, примеряясь к новому курсу Барака Обамы, объявившему о своей приверженности дипломатии и сотрудничеству, в том числе на афганском направлении. Обамовская дипломатия делает несколько неуместными некоторые российские внешнеполитические установки. Москве в который раз приходится действовать реактивно, тем более что в российской элите нет и не может быть консолидированного мнения о том, как себя вести с Вашингтоном, в том числе в Центральной Азии.

С одной стороны, курс на вытеснение американцев из региона продолжается, о чем свидетельствует удаление военной базы США из Манаса. Однако насколько этот шаг актуален и эффективен именно сейчас? Во-первых, он выглядит как нежелание сотрудничать в афганском вопросе, во-вторых, за него пришлось дорого заплатить, в-третьих, решение о выводе базы принималось Бакиевым столь тяжко и мучительно, что показало вынужденность этого шага. В-четвертых, транзит будет осуществляться через Узбекистан или Таджикистан, и не исключено, что база может появиться в одной из этих стран. А уж оттуда выдавить ее будет куда сложнее.

Кремль все еще не определился, каков будет его вклад в сотрудничество на афганском поле. Помимо транзита невоенных грузов есть, очевидно, и другие возможности. К тому же российские политики и военные говорят о том, что ненависти к шурави в Афганистане больше нет.

Таджикские мастера выживают самостоятельно. Фото Даниёра Мухиддинова

Конечно, кооперация вокруг Афганистана вряд ли станет основным рычагом сближения России и Америки, каким явилось 11 сентября, но позитивный импульс в этом направлении дать может. В Москве ведь не сравнивают направление Обамой дополнительных 17 тыс. военнослужащих в Афганистан с бушевским вторжением в Ирак.

Конечно, «мягкость» Обамы имеет пределы, и если она окажется кем-либо отторгнутой, допустим, Ираном, то США могут действовать более резко. Однако сегодня она весьма притягательна для Центрально-Азиатского региона. Прием, оказанный многочисленным американским гостям, посетившим его в последнее время, свидетельствует о готовности расширять сотрудничество с США, как бы ни относились к этому в Москве. О развитии «позитивного сотрудничества» говорил в феврале Ислам Каримов на встрече с главой Центрального командования вооруженных сил США Дэвидом Петреусом.

Тем временем в центральноазиатских столицах все чаще возникают претензии к Москве. Ташкент недоволен, как развивается экономическое сотрудничество, в Душанбе же сочли, что Москва стала все чаще занимать проузбекскую позицию. Известно, что Эмомали Рахмон согласился прибыть на декабрьский, 2008 года, саммит ОДКБ буквально в самый последний момент. Да и в Москву таджикский президент приезжал с претензиями и намерением поторговаться уже вокруг российской военной базы.

Конкуренция между Москвой и Вашингтоном будет плавно нарастать, хотя вряд ли примет драматические формы. Придется учитывать и то обстоятельство, что возможности оказывать финансовую поддержку у США в любом случае больше, чем у России. К тому же в регионе все более ощущается присутствие еще одного конкурента – Европы, действующей планомерно и масштабно. Как однажды выразилась член Еврокомиссии по внешним связям и европейской политике добрососедства Бенита Ферреро-Вальднер, Европа может многое предложить странам Центральной Азии: ЕС является основным торговым партнером и важным потребителем ее энергетических ресурсов.

Так что в Центральной Азии ждут предложений с разных сторон. При этом местные политики не могут не учитывать, что для России кризис может оказаться затяжным и иметь более тяжкие последствия, чем для Запада. В результате у нее не хватит сил для поддержания своего спонсорства и полноценного политического присутствия в регионе. Тем более что силы эти зачастую распыляются, и при том не слишком продуктивно, например уходят на Кубу, на войну с Грузией.

Война с Грузией восторга в Центральной Азии явно не вызвала. Не то чтобы победителя судили, его – не поняли. Война показала, что спорные проблемы Россия готова решать силовыми методами, в том числе взламывая государственные границы. Кстати говоря, не ясно, как должны поступать в подобных случаях члены ОДКБ. О признании независимости Абхазии и Южной Осетии речи вообще не шло. Пожалуй, впервые Россия оказалась абсолютно одинокой в регионе (впрочем, как и на всем постсоветском пространстве). Все страны региона солидаризировались с супернейтральной, отстраненной точкой зрения Китая.

Конфликт на Кавказе провел разделительную линию между Кремлем и политэлитами региона, которая уже вряд ли исчезнет.

И, наконец, еще одно обстоятельство. Речь идет о «личностном факторе», о том, как складываются приватные отношения между российским(и) лидером(ами) и его (их) коллегами. В Центральной Азии привыкли к определенности: один президент – один вождь. Привыкать к российскому «тандему» им было несподручно (а кому сподручно?).

Конечно, за последние пару месяцев к Дмитрию Медведеву стали приучаться. Его президентство в глазах центральноазиатских политиков становится весомым. Но сомнения остаются. Но и у российского vis-а-vis при встречах в регионе с коллегами читается в глазах вопрос: «Кто после тебя?» Этот вопрос можно и переформулировать: «Справишься ли с кризисом?»

В своем материале я сознательно избегаю делать выводы и тем более предлагать прогнозы. Эксперты разнообразно писали, а политики длинно говорили о российской политике в Центральной Азии: и о том, что Россия там остается, и то, что она оттуда уходит, и то, что туда возвращается. Похоже, что скоро – через два-три года – мы наконец получим окончательный ответ на все эти вопросы.