Артем Мальгин
Президент Франции Николя Саркози составил противовес восточноевропейской гегемонии Берлина.
Фото Reuters
На фоне более ярких информационных поводов практически незаметно для отечественного экспертного сообщества прошло одобрение Комиссией ЕС польско-шведской инициативы «Восточного партнерства». Идеи «Восточного партнерства», которое охватывает шесть стран европейского и закавказского фланга постсоветского пространства, при их воплощении в жизнь могут серьезно повлиять на стратегическое положение России.
Действительно, стоит только отметить, что ЕС предлагает (пока гипотетически) этим странам режим ассоциации, зоны свободной торговли и свободу передвижения. Наверное, есть над чем задуматься? Ведь та же Украина или Белоруссия это не только некие «восточные партнеры», но и общие соседи для России и ЕС. Именно отталкиваясь от парадигмы «общего соседства», есть смысл посмотреть на обозначенную проблему.
Казалось, что весной – в начале лета 2008 года начинает вызревать не только терминологическое, но и содержательное понимание поиска согласованного поведения в отношении «общих соседей». Перед саммитом в Ханты-Мансийске в преддверии начала переговоров по новому соглашению стали заметны конкретные шаги в этом направлении. Москва стала более активно общаться с Брюсселем по тематике СНГ, в том числе по конфликтным регионам, а Брюссель гораздо более осторожно, взвешенно и не очень спешно дорабатывал и детализировал польско-шведскую инициативу «Восточного партнерства». Оптимистичные наблюдатели полагали, что наконец-то она не будет нести в себе принципа «эксклюзивности». То есть отношения с ЕС не исключают столь же тесных отношений с Москвой, в том числе участие в многосторонних сценариях сотрудничества на постсоветском пространстве. Гипотетический оптимизм доходил до того, что можно было представить определенное прописывание сюжетов «общего соседства» в новом соглашении и как минимум их активного обсуждения на полях. Для всего этого не хватило времени, случилась война.
Кстати, возможно, она случилась в итоге именно потому, что кто-то считал, что сближение позиций Москвы и Брюсселя идет слишком быстро, что может помешать варианту «быстрой интеграции» Грузии в западную систему посредством НАТО. Возможно, были и противники слабо намечавшегося взаимопонимания ЕС и России по замороженным конфликтам.
В любом случае кризис привнес кардинально новые факторы в закавказскую, постсоветскую и европейскую ситуации.
Во-первых, был создан принципиально новый и┘ чрезвычайный повод для взаимодействия России и ЕС в отношении «общих соседей», конкретно Грузии. К счастью, непосредственным и принципиальным партнером по этому диалогу стала Франция. Франция как таковая и Франция как страна-председатель Евросоюза. Париж Саркози не просто вернулся в постсоветскую проблематику на ее самом чувствительном направлении, но и составил полноценный противовес до этого никем не оспариваемой восточноевропейской гегемонии Берлина.
Во-вторых, молниеносная война в Закавказье затормозила стратегические, равно как и безрассудные планы Киева и Тбилиси на вступление в НАТО. Важно, что решение о торможении стало не просто результатом вето западноевропейских стран альянса, но сознательным отказом от поспешности со стороны уходящей американской администрации.
В-третьих, резко, но на короткий период кардинально ухудшился эмоциональный фон отношений Москвы и Брюсселя. Традиционную бочку дегтя вылили столь же традиционные «друзья» Москвы. Правда, российская риторика и манера ведения спора с оппонентами в августе–сентябре 2008 года способствовали информационному доминированию последних. Отчасти результатом этого стало принятие «Восточного партнерства» в его не самом зрелом, но устраивающем некоторые «новые» столицы ЕС виде.
Все эти изменения в отношениях ЕС и России произошли параллельно с изменениями собственно на евроазиатском пространстве.
Так, в Закавказье стремительно вернулась Турция, казалось, после давно забытого пришествия середины 1990-х. Анкара с ее «Платформой стабильности и безопасности» для этого региона если и блефует, то так, что это вызывает серьезные размышления в Европе, а главное, в США. Блеф такого уровня является сам по себе политическим достижением. Однако действия Анкары не только внешне удачный ход – он был подкреплен совершенно неординарным шагом. Ереван и Анкара одномоментно перескочили через ряд казалось бы до этого труднопреодолимых барьеров и заговорили без посредников. В свою очередь, это резко изменило весомость Еревана в южнокавказском раскладе сил и поставило перед тем же Баку непростые задачи по инвентаризации своего внешнеполитического курса. Как ни парадоксально, но оттепель в армяно-турецких отношениях дает шанс на улучшение армяно-азербайджанских отношений.
Очевидно, проигравшим – и не только в связи с конфликтом в Закавказье – оказался Иран. Власть в Тегеране проявила себя политически непригодной ни для кого в качестве посредника, участника или балансира политических альянсов. А еще несколько лет назад закавказские «маневры» без учета позиции Тегерана трудно было представить. Сейчас же происходит своеобразная тупиковая локализация нынешнего тегеранского режима.
Европейские фланг постсоветского пространства с осени демонстрирует ничуть не менее занимательное развитие событий. Москва в тесном контакте с официальным Кишиневом при намеренно строгом поведении в отношении Тирасполя демонстрирует принципиально иную, чем в Закавказье, возможность и умение регулировать конфликты. Действительно, если не найдется некая третья, четвертая и т.д. сторона, заинтересованная в его неурегулированности, эвентуальное развязывание приднестровско-молдавского узла сомнений не вызывает. Думается, что именно здесь и может быть реализована недавно высказанная «НГ» идея военно-политической нейтрализации государства-суверена ради сохранения государственного единства с де-факто автономизированным регионом.
Совершенно неожиданным для тех, кто читает только российский официоз и «олигархоз», иронично относящейся к Белоруссии, стало «западничество» Александра Лукашенко. При этом западничество, проявленное казалось бы в период, когда Москва требует повышенной солидарности внешнеполитических действий. Очередной, но в этот раз стратегический уклон Лукашенко в сторону ЕС может быть как осложнением для Москвы, так и наоборот. Действия Белоруссии прекрасно «продаются» Брюсселю как объективное и непреодолимое стремление постсоветских стран к сотрудничеству с Европой, которое характерно не только для Москвы, выбравшей эту линию давно и сознательно, но и для Минска, который всегда был более консервативен. Если в отношении Украины уже подзабытый, но, по сути, верный лозунг «вместе в Европу» был нереализуем в силу слабой институализации двусторонних отношений, то Союзное государство дает формальные поводы к выдвижению этого призыва.
Что касается собственно Украины, то помимо уже упомянутого сюжета с НАТО в Киеве под воздействием экономического кризиса и внутренней нестабильности происходит фактический отказ от «европоцентричного авантюризма». Украинские элиты под воздействием этих двух факторов, вероятно, смогут более реалистично оценить детали и скорость своего продвижения к ЕС. Кстати, реакция на «Восточное партнерство» в Киеве была двойственной. Кто-то это оценил как некий дополнительный «предбанник» на пути в ЕС, а кто-то как понимание Брюсселем сокровенных внешнеполитических чаяний Украины.
 Уклон Лукашенко в сторону ЕС может быть как осложнением для Москвы, так и наоборот. Фото Александра Шалгина (НГ-фото) |
Центральноазиатский фланг только начал входить в процесс перемен, при этом практически все изменения обусловлены экономикой. Экономический кризис скорректировал объемы казахстанского чуда. Но главное впереди. Снижение цен на энергоносители выведет из игры политически мотивированные проекты транспортировки энергоресурсов и откроет возможности для интенсивной, а не экстенсивной конкуренции на евроазиатском рынке энергетических и транспортных проектов.
Возвращаясь к политике в отношении «общих соседей» и опять же исходя из умеренного оптимизма по поводу общего климата отношений между Россией и Западом, можно предпринять несколько шагов к тому, чтобы эта политика не была предметом острых конфликтов, равно как и задаться некоторыми вопросами.
Очевидно, что первичное и ad-hock взаимодействие по постсоветской проблематике между Москвой и Брюсселем должно стремиться к некой концептуализированной системе сотрудничества. Концепутализация эта не должна быть односторонней. Появление «Восточного партнерства» без объяснения этим партнерам того, как они должны поступать с еще «более восточным» (а для кого-то «более северо-западным») партнером, может оказаться шагом скорее вредным для европейской политики.
Важно, чтобы сами общие соседи не провоцировались и не провоцировали противостояние двух мнимых альтернатив. Возможно, притягательность европейского образца интеграции сильнее, чем сценарии многосторонних отношений на пространстве бывшего СССР. Но ЕС пора четко понять, что те же Украина, Молдавия или Азербайджан добровольно не откажутся от прозрачной границы с Россией, от специфических отношений с Москвой, где присутствует и свободное передвижение людей, и единый рынок труда. Создав, например, ассоциацию с Украиной и введя свободное передвижение граждан без параллельных шагов в отношении России, Брюссель спровоцирует Киев на фактическое закрытие восточной границы. Готов ли будет ЕС принять и обеспечить работой всех украинских трудовых мигрантов? И компенсирует ли Брюссель Минску доходы от зоны свободной торговли и таможенного союза с Белоруссией и Россией?
В этой ситуации России и Евросоюзу гораздо более ценно было бы найти механизмы согласования конкретных направлений сотрудничества – экономика, передвижение граждан, постепенная реализация проектов, связанных со свободной торговлей. Площадкой для поиска таких механизмов могли бы стать переговоры по новому базовому соглашению РФ–ЕС, а может быть, и некий отдаленной аналог уже подзабытой Европейской конференции.
